- Сын мой. Мужество твое при исполнении долга много раз проверено в делах и тобою доказано, а потому отказ участвовать в этой поездке никак тебя не осрамит. Никто не назовет его позором или небрежением своими обязанностями перед царями, тем более, что, как я понял из твоего рассказа, не государь, а боярин или окольничий просит об услуге. Конечно, она очень важна, да и не ему лично нужна, но и кроме тебя есть люди, которые могут и должны ее оказать. Не можешь ты, сколько бы ни было в тебе силы и усердия, во всех делах важных участвовать. Апостол Павел сказал: "Вся власть от Бога", так что противиться воле царя или князя - значит, идти против Божьего повеления. И если бы тебя призвали на ратное дело, то я первый посоветовал бы тебе с почтением повиноваться. Но ведь боярин, прослышав о череде испытаний, выпавших на твою долю, предоставил тебе самому решать, принять ли его не приказ, а предложение сопровождать его в походе. Ты ослаблен от перенесенных невзгод, и он это понимает. А что, если в нужный, опасный момент не сможешь справиться? Предоставляя тебе волю в решении, он хочет, чтобы ты сам оценил свои возможности и не подвел его. Разве когда-нибудь жена твоя противилась твоей воле? Нет, с печалью, с мукой сердечной, за твою жизнь, опасаясь и молясь за нее, всегда была на стороне твоего решения. Но мужество ее исчерпано, не тебе, а ей сейчас поддержка нужна. Потому я бы тебе посоветовал положиться на нее. Если не изменит своего решения - оставайся. Коли передумает, и ты почувствуешь в себе силы исполнить задачу, на тебя возложенную, - поезжай. Верю, что Господь не осудит меня за такой совет.
Как будто тяжелая глыба камня упала с плеч кожевника, когда он услышал слова святого отца. Он поцеловал сухую теплую руку священника, поблагодарил, вместе они прочли короткую молитву Богу, прося Его одобрения и поддержки. Покинув кладбище, мужчины медленно возвращались домой под бездонным небом, усеянным звездами. Попрощавшись с отцом Михаилом возле его дома, остаток пути Петр шел быстро, чтобы скорее увидеть Аграфену.
Дома его, как всегда, ожидали, окна тепло светились, и, войдя в комнату, он увидел все свое семейство в сборе. Аграфена шила что-то возле стола, Алеша рядом разложил новые деревянные игрушки, вырезанные Потапом. Перед Спиридоном лежал открытый "Назиратель", в котором будущим путешественник читал о разнице между людьми, живущими в странах с различным климатом, а также о том, как следует искать ключи и источники, познавая качество воды, - что, конечно, не могло не пригодиться в поездке к Сулейману. На столе горели четыре свечи, чего неукоснительно требовал Петр, боявшийся, что от слабого освещения испортятся глаза.
- Ну что, рукодельники, не слишком поздно сидите, не пора спать? - воскликнул он с порога.
Алешка бросился к отцу, запрыгнув на руки, Спиридон и Аграфена улыбались. Немного поиграв с сыном, Петр отправил детей в комнату, - при этом старший прихватил свечу и книгу, против чего Петр не возражал, не желая вообще привлекать внимание к больной теме, тем более парень еще не знал, что путешествие могло и не состояться.
- Как отец Михаил, Ефросинья Макаровна, здоровы ли, - спросила Аграфена, собирая шитье в берестяную корзинку. - Мы как намедни в церкви обедню стояли, показалось, устал он, бледный.
- Да нет, - ответил Петр, - все хорошо, а тогда, видно, он действительно устал. Ходит к нему народу видимо-невидимо, редко кто с радостью, а так горе да печали свои несут. Легко ли выслушать - у него ведь сердце за всякого болит, - да совет дать хороший, чтоб помог человеку.
Жена усмехнулась краешком губ:
- Ну и как, дал он тебе совет, как с женой непокорной совладать?
- Дал, - ответил Петр серьезно, - только не о непокорной жене шла речь, а о любящей и любимой, только слишком много всего перенесшей, настроившейся на мирную спокойную жизнь, из которой ее снова пытаются вырвать. Отец Михаил вроде как по-другому картинку повернул - не я один достоин сопровождать посольство, да мне прямо Адашев сказал, чтоб сам выбирал, а нет - другого найдет, я же ему и подсоблю. Главное сейчас - ты, не оставлю тебя одну в таком состоянии. Успокойся, даст Бог, будем жить по-прежнему, как люди живут, никакой нечисти и врагов не видя. А как приедет Федор, я сейчас вспомнил, посоветую ему взять купца Клыкова. Мы с ним священную книгу искали, - хороший, крепкий, положительный мужик. Хорош и силой, и сметливостью.
Петр не передал жене слова священника о том, что надобно ей самой предоставить решение вопроса, - ибо не хотел возлагать на нее никакой ответственности. Он сам решил, что не поедет, сам за это перед собой отвечать будет. Ее же пусть только покинет это страшное напряжение, изменившее до неузнаваемости его спокойную, мужественную жену, в поддержке которой он черпал утешение и твердость духа.
Аграфена молча и внимательно слушала мужа, всматриваясь в глаза его, пытаясь понять, соответствуют ли сказанные слова его действительным мыслям. Ничего не сказав, она подошла к мужу, поцеловала его, немедленно очутившись в его крепких объятиях, - и они отправились к себе.
Об изменении планов Петр решил поговорить со Спиридоном на другой день, чтобы не затягивать время жизни его мечтаний, ведь чем больше они укореняются, тем больнее вырывать корни. Но задуманный разговор с утра не получился.
Когда Петр поднялся, Спиридона уже не было, Аграфена сказала, он забыл с вечера предупредить, что затемно выйдет из дома к давешнему купцу, показать еще кое-какой товар, которым тот заинтересовался, но идти нужно рано, затемно, потому как кожевенник с заовражья хочет перебить выгодную сделку.
- Ох, - продолжала жена, - я уж ему наказывала, наказывала, чтоб вел себя разумно, боюсь, как бы не подрался с Кирсаном, кожевником, да заодно и купцу достаться может, а он еще дитя.
Петр расхохотался, наскоро допивая молоко.
- Для тебя он всегда дитя, ты погляди, он уже почти выше меня, скоро как Потап будет. А с купцом я виноват, послал парня, даже не спросил вчера, что и как. Ну, Бог даст, все будет хорошо. Не кручинься, по дому шибко не вертись, отдохни. Я сейчас в мастерскую пойду, как Спиридка вернется, поест, - пусть тоже туда идет.
С этими словами, расцеловал жену в губы, щеки да глаза, и покружил по горнице, охватив ее за талию, несмотря на сопротивление. Набросил полушубок и вышел на яркое, уже почти весеннее солнце.
Воробьи верещали на ветках деревьев, живо интересуясь схваткой своих сородичей за корку хлеба внизу, на земле. Невдалеке припал к снегу домашний любимец, яркий трехцветный кот, толстый и ленивый. Он знал, что воробья ему не поймать, но, припав на передние лапы, все елозил задом, готовясь к решительному прыжку.
Издалека по снегу бежал Николенька от своего дома, видно, к Алеше, чтобы целый день кататься на склонах оврага. Полина вывесила белье, и оно, прихваченное морозом, негнущимися белыми полотнищами поднималось и опадало под дуновением резковатого еще ветерка.
К воробьям, медленно взмахивая крыльями, подлетела ворона, и они порскнули в разные стороны. Захватчица потопталась, поудобнее приноравливаясь подхватить хлеб, а затем взлетела, провожаемая негодующими криками серых малышей.
Неожиданно Петру стало весело, покойно, он вздохнул полной грудью, подумав: "Да никуда я отсюда не поеду - стар уже стал, пусть другие попробуют свои силы, а мне больше ничего не нужно".
Скоро спустившись по ступеням, он направился в мастерскую, по дороге прикидывая, что захочет купить торговец, достаточно ли у него припасено для продажи, будет ли время сделать еще. С улыбкой представил, как бьются молодые кожевники за благоволение купца. За сына он не беспокоился - далеко было до него Кирсанке, только бы не взъярился Спиридон, а то сильно может парня побить. Ну тогда уж и ему достанется, правда, большего наказания, чем известие об отмене путешествия, и придумать трудно.
Придя в мастерскую, охваченный привычными заботами, обстановкой, запахами, он начал работу, забыв о времени. Уже высоконько поднявшееся солнце заглянуло в окно, знаменуя вторую половину дня, когда дверь неожиданно распахнулась, ударившись о стену.
- Ну что, Спиридонка, живой, не побил тебя купец? А что так поздно?
Не услышав ответа, он обернулся и с удивлением увидел перед собой Аграфену в небрежно повязанном платке, наброшенной на плечи меховой кацавейке. Он вскочил, роняя инструменты, сердце его захолонуло:
- Что случилось? Что с детьми?
Аграфена махнула рукой, чтобы он успокоился, стремительными шагами прошла внутрь, присела рядом с ним на раскроечный стол.
- Дома все в порядке, - сказала она, - Алешка у Полины, и Спиридона туда отослала. Пусть Потапу подсобит, мне нужно тебе слово сказать.
Вдруг глаза ее наполнились слезами, и, прозрачные капли покатились по щекам. Как всегда в тех редких случаях, когда она плакала, ее лицо не исказилось гримасой, не покраснело, как и глаза, только потемневшие, сгустившие прозрачный зеленый свет.
Петр протянул руку обнять ее, но жена мягко отстранилась, попросив сесть и выслушать ее. Вытерев глаза и явно попытавшись скрепиться, она начала:
- Петр, я люблю тебя так сильно, что мне иногда делается страшно. Нет ничего в мире, чего бы я не сделала, чтобы защитить детей и тебя. Я пойду к чародеям и волхвам, к любым кудесникам, пусть даже это погубит мою бессмертную душу.
Петр вскочил с места.
- Тише, Граня, что ты говоришь? Речами своими ты гневишь Бога, который все слышит. Я знаю о любви твоей, но никогда, слышишь, никогда, что бы ни случилось, не обращайся за помощью к колдунам черным, ибо не помощь получишь, а цепь тяжелую, да замок, который своими руками замкнешь, закрыв нам всем навеки дорогу в царство Божие. Не говори так, хоть и известна мне чистота души твоей, которая никогда не позволит совершить святотатство. С верой в милосердие Божие преодолеем мы все беды, не плачь, солнце мое, да и что плакать? Решено, все дома остаются, ничто не грозит плохое, успокойся.
Он обнял жену, которая не сопротивлялась, приникла к нему, и вновь послышался ее голос:
- Ах, никогда не умела я сказать то, что хотела, просто дни перед приходом боярина этого были так прекрасны, спокойны, как давно не было. Ведь мы, Петр, самые простые люди, почему же перестали жить обычной жизнью? То силы бесовские ты истребляешь, то за книги святые бьешься, то еще в каком деле опасном участвуешь. А я все жду, боюсь, сердце от ужаса останавливается, как представлю, через что тебе пройти приходится. Но ведь сказано, что кому много дано, с того много и спросится. А тебе дана особая сила, которой любовь моя помогать должна, а она камнем на нее навалилась, мешает крылья расправить. Я же видела, как лицо твое потухло, когда сказала, что не пущу с боярином. Утром, как проводила тебя, все думала, и вдруг как пелена с глаз упала. Что же я делаю, не сохраняю любовь, а гублю ее, не простишь ты мне, что в таких делах поперек становлюсь. Счастье, что не успел ты ничего Спиридону сказать, тот аж горит весь, не дождется, когда с отцом пойдет. Видно, снятся парню подвиги небывалые - впрочем, кто знает, с чем столкнуться придется.
Отстранив ее от себя и глядя в омытые слезами глаза, видя чуть припухшую нижнюю губу, которую она кусала, чтобы не разрыдаться, Петр с нежностью прервал жену:
- Граня, сердце мое, никогда любовь твоя камнем не была, а лишь птицей, которую и в руках не удержать. Рвется она к воле, в высоту небесную, и меня за собой зовет, силы дает подняться. Ничего плохого ты не сделала, ведь с мужеством и женская слабость в сердце твоем живет, вот и вырвалась она на секунду единую всего за всю нашу жизнь, что же здесь осудить можно? Понимаешь, уж очень Адашев на меня надеется, не хочется мне ни его подводить, ни от дела важного уклоняться. Да и не думаю я, что так уж опасно будет путешествие. Еду я за спинами главных людей, не мне решения принимать.
Аграфена, уже улыбаясь, оттолкнула его руки.
- Конечно, не тебе. Так расписываешь, как будто к травнице Прасковье в лес за грибами идешь. Перестань, не дитя же я, все понимаю. Езжайте с Богом, а я о вас молиться буду. Даст Господь, все миром закончится. А сейчас работу заканчивай, пошли домой. Обедать будем все вместе, небось, Спиридонка с Алешкой уже вернулись, да голодные, хотя, впрочем, Полинка их обязательно накормит.
Петр был счастлив - как ни убеждал сам себя, как ни утешили его слова отца Михаила, все же в глубине души точил его червячок сомнения, какой-то неловкости за вроде проявленное малодушие. Теперь же он обрел прежнюю уверенность в себе, в жене своей и был готов к любому испытанию. Спиридон так ничего и не узнает о его сомнениях, и Петр был рад этому. Ему было бы неприятно, расцени сын первоначальное решение как слабость.
Спиридон встретил их на полдороги, доложив, что купец хорошо заплатил за товар, заказал еще, как раз до отъезда они успеют все сделать. Заовражский кожевник опоздал, появился, когда уж и по рукам с торговцем ударили, спать надо меньше. Дома был один Потап, Полинка ушла в лавку, накормил их сладким калачом с медом, тянучками да бухонным хлебом, пышным да белым, с забелкою, то есть сметаной. Алешку разморило, домой мальчугана на себе нес, сейчас спит. Он тоже не голоден, пусть обедают, а он в мастерскую отправится, до отъезда много чего предстоит сделать.
Все это Спиридон выпалил скороговоркой, пританцовывая на месте, тяготясь задержкой, но и не поставить родителей в известность о своих делах тоже было невозможно. Рассмеявшись, Аграфена с Петром отпустили его, немедленно припустившего скорым шагом к кожевне.
Муж с женой рука об руку дошли до дома, в горнице, скинув уличную одежду, остановились, примиренно, радостно взглянули в глаза другого и одновременно качнулись вперед, слившись в поцелуе.
- Не хочу я обедать, - шепнул Петр, крепко прижимая к себе жену, - Спиридки нет, Алеша спит. Пойдем скорее в нашу комнату, есть дела, которые мне больше любы, чем еда.
Он подхватил ее на руки и отнес в небольшую спаленку. Аграфена смеялась, делая слабые попытки вырваться, обзывая его старым греховодником, сбивающим и ее с пути, ибо днем люди честные делом занимаются, да не тем, от которого дети родятся. Тут Петр прыснул и едва не уронил Аграфену:
- Я вижу, ты скоро только домостроевскими словами Сильвестра будешь изъясняться, зачитала книжку!
Дверь за ними затворилась, и в доме воцарилась тишина.
Глава 4
Безвременье
Пустыня была огромной - казалось, ничего в мире не осталось, кроме песка, обжигающего солнца и ветра. Сгорбленный человек брел вперед, прикрывая лицо от горячих порывов суховея. Казалось, он шагает в никуда, и оставляет за своей спиною рокочущее ничто.
Одежда выдавала в нем странствующего прорицателя. Длинный халат, украшенный сложным орнаментом, свисал до самой земли. Шесть ожерелий постукивали на шее странника - одно из нефрита, другое из кости, третье из дерева. Из чего неизвестный мастер выточил оставшиеся, определить было сложно.
Большой сверкающий амулет, в форме жука-скарабея, выделялся на фоне прочих магических украшений. Лап у этого создания было не шесть, как принято, а восемь, на спине же его красовался черный иероглиф.
Странник поднял голову, скрытую за широким капюшоном, и приложил руку к лицу. Там, вдалеке, виднелись фигуры верблюдов. Четыре вьючных животных неспешно следовали через барханы. Несколько человек, сопровождавшие их, вели себя с такой уверенностью, словно не находились в сердце бескрайней пустыни, казалось бы, без малейшего ориентира вокруг, - а ехали по оживленной, ровной и прямой дороге.
Присмотревшись, гадатель узнал в путешественниках купцов, что нередко проходили в этих краях. Встреча с людьми не обрадовала и не испугала странника. Он продолжал свой путь, - словно для него не существовало в мире никого и ничего, кроме дороги, видимой лишь ему одному. Не ускоряя шага, он двигался вперед, пока не поравнялся с процессией.
- Мир вам, добрые люди, - произнес он, обращаясь к купцам.
Не сказав более ни слова и не дожидаясь ответа, продолжал свой путь. Те, кого он только что повстречал, навсегда исчезли из его жизни, и он, поди, уже не помнил о них. Однако купцы совсем по-другому отнеслись к неожиданной встрече.
- Эй ты, оборванец, - воскликнул главный из них, толстый великан с черными усами. - Что ты забыл в этой пустыне, проклятой шайтанами? Даже трусливые шакалы, пожиратели падали, не забредают так далеко. Какой же ветер занес сюда тебя, мошенник?
Гадатель склонил голову. Его движения были полны смирения, но сразу становилось ясно - он кланяется не из почтения перед крикливым купцом. Это было почтение перед некой неведомой, далекой силой, которая свела путников вместе.
И, коли их встреча произошла по воле Всемогущего, - странствующий прорицатель должен был принять происходящее. И грубость купца, и его лишенные оснований подозрения - оскорбительные для каждого правоверного. Все это следовало вытерпеть, как и любое другое испытание, посланное свыше.
- Я всего лишь смиренный гадатель, - произнес человек. - Я ничто, пыль на ваших ногах, благородный господин. Дозвольте же мне продолжать мой путь. Ничем боле я не побеспокою вашу милость.
В глазах его, однако, сверкнула искринка. "Если только мошенники забредают так далеко в пустыню, - словно говорил он, - значит и ты, и спутники твои - такие же проходимцы". Однако ни одного дерзкого слова не сорвалось с уст странствующего гадателя.
Купец взглянул на него с подозрением, не в силах понять, уж не подшучивает ли над ним оборванец. Но голова странника оставалась глубоко склоненной, и торговец, не заметив смешинки в глазах собеседника, немного успокоился.
- Наверно, ты из тех, кто шастает вдоль караванных путей, да подсказывает разбойникам, где и когда можно поживиться за счет честного человека, - продолжал купец, но было видно, что сам он уже в это не верит. - А может, ты попросту бездельник, шарлатан, обвешавшийся дешевыми побрякушками. Затуманиваешь головы крестьянам, прохожим, в надежде вымолить пару динаров или туман. Отвечай, я прав?
- Иногда добрые люди и правда дают мне кроху, от щедрот своих, - отвечал прорицатель. - Порой приглашают разделить с ними скромную трапезу. Но сам я никогда не прошу подаяния, и слово обмана ни разу не слетало с моих уст.
- Со мною ты тоже кое-что разделишь! - воскликнул купец. - Али, Карам - схватите этого бездельника, да отстегайте как следует нагайкой. Пусть знает, как обманывать простаков, жалкий мошенник.
- Стоит ли терять на него время, ага? - воскликнул один из его подручных. - Солнце высоко, а до оазиса путь еще неблизкий.
- Ничего! - ответил купец. - Воздать по заслугам бродяге и плуту - доброе дело. Да к тому же веселое. Давайте, сорвите с него эти покрывала - послушаем, как он будет кричать под плеткой.
Гадатель отступил назад, предупреждающе подняв руку. Купец усмехнулся - он прекрасно знал, что жалкие мольбы о помощи не остановят его помощников. И вдруг, как по волшебству, громилы действительно замерли.