Ну, крепок. Самураи говорят: потерять лицо. И делают харакири. Кузнец -- не самурай. Но унизил я его основательно: сопляк учит мастера кузнечному делу -- какой коса должна быть. Потом публичная порка свободного человека. Да ещё с голой задницей и свободно болтающимися на каждом ударе... Здесь это называют "срам". Хотя другое название, на мой взгляд, правильнее - "дар божий". Но это я так думаю. А здесь - такое и холопу даже... А вольному -- прямой позор. Ещё и описался. Перед соседями, перед женой. А главное -- весь ореол таинственности и незаменимости, такой ремесленный вариант "вятшести" - с визгом и мочой вышел.
Но здесь Угра, а не Хонсю -- до харакири дело не дойдёт. Да и плевать мне: или он будет делать по-моему, или не будет делать ничего никак. Всё равно, во всем этом мире, кроме меня, никто литовку не построит. Нет литовки -- нет нормального покоса -- будет голодовка. И не одна. Косу сделать -- нужен кузнец. А эта "позиция в штатном расписании" на усадьбе - занята. Другого кузнеца у меня нет, да и этот не гож. Или -- сделает, или - сдохнет. Не хочешь насилия -- не создавай монополии. Ну, или - чтоб боеголовки были на оперативном дежурстве.
-- Ноготок, ещё парочку и по-жёстче.
Ноготок исполнил. Как-то я раньше не понимал, почему в средневековых обществах палач -- постоянный спутник правителя. В числе первых советников всякого государя. У нас-то это так, технический работник. А здесь -- из первых и приближенных. Поскольку служба у него -- из важнейших: вразумлять неразумных.
-- Значит так, дядя. Или мы ждём владетеля. И покуда ждём -- тебя порем. Потому как кроме Акима Яновича мой приказ никто отменить не может. Сегодня Аким уже не приедет, а до утра ты не доживёшь. Или ты извиняешься за свою глупость и идёшь делать как я говорю. Идёшь и делаешь плохо, хитришь, медлишь -- возвращаешься сюда. Уже не под плеть, а под кнут. И -- в полную силу. Я тебя силком в кузню волочь не буду -- решай сам.
-- А... хр... мать...
-- Ты давай чётко: да, господине. Сделаю по слову твоему. Сам был дурак. За что прошу простить. Ну!
Всё-таки пришлось Ноготку ещё раза четыре пройтись. Нормальная дикция и громкость установились только после того, как два закоревших коготка хвостиков плети вошли на всю свою глубину в правую ягодицу "высокой договаривающейся стороны".
...
Мда... та ночка - была ещё та ещё.
Кузнец шипит, матерится. Сесть не может -- больно. Стоять не может -- ноги не держат. Дважды на ровном месте падал. А молодец с молотом улыбается. Самый кайф был, когда я заготовку клещами держу, а мимо носа молот двухпудовый пролетает. Скомандует кузнец: "пол-локтя влево" и пойдёт хреновая железяка мне в темечко. Потом меня Ивашка сменил, а я пошёл в сенник и приволок жердину берёзовую -- для Сухановой косы косьё делать. Мужик здоровый -- и берёзовое потаскает.
Почему в сеннике берёзовые жерди всегда валяются - не знаю. То есть знаю, конечно, что ими там сено прижимают, но почему именно берёзовыми? Похоже -- влияние инопланетян. Как они на своих тарелках сено упаковывали, так наши и восприняли. Единственное разумное объяснение.
Провозились до полуночи, потом кузнеца отпустил, своих спать отправил, стал прикидывать из чего "бабку" делать.
Косу можно точить, можно тянуть, можно отбивать. Горожане о косе только про отбивку знают. Дескать, вышли мужики на край луга, вытащили из карманов бруски точильные и давай стучать-перезванивать. На самом деле, это так -- мелочь. Строить инструмент нужно дома. А на лугу только чуть подстраивать. Брусочком. А дома косу тянут. Расклёпывают. Берёшь полено, в торец вбиваешь кусок жёсткого железа - "бабку" - с прямой, полукруглой в профиль, верхней кромкой, и, жёстким же молотком, нанося удары краем молотка по миллиметру, по пол, от края собственно лезвия, чуть наискосок, чуть к себе... У компа этому не научишься. Угол отклонения, сила удара, качество самой косы и инструмента. Перетянул лезвие -- оно рвётся и получается пила с зазубринами. Слишком широко от края лезвия отступил -- на покосе можно целиком полотно порвать. Недоклепал... Коса траву не режет, а гладит. И чего тогда брался?
Вот если ты целый сезон разные варианты пробовал, да с этой косой так наломался, так устал, что и спать не можешь -- болит всё... Да ещё при этом внимательно думаешь -- где ошибку сделал. Ну, тогда, через пять-семь сезонов станешь мастером. По клепанию. А я -- не мастер. Так, дилетант. Надо было ещё в той жизни визитку заказать: "Ванька-косарь, дилетант. Оттягиваю и укакашиваю".
Не сообразил я с визиткой. А тут, на "Святой Руси", она мне... Так что спокойно вытягиваю косу. Коса тянется во время покоса почти каждый день. Под разную траву по-разному. Если трава шелковистая, её только сильно оттянутой косой и возьмёшь. Кстати, так можно и не только с косой. Я как-то двум подружкам в той же технологии обычные тяпки настроил. Так они тяпки свои на одном краю помидорного поля в землю кинули, на другом краю -- из земли вынули. Сами идут -- балабонят, сплетничают - никаких усилий. Только успевай помидоры от бурьяна отличать.
Наконец и я угомонился. Вышел на задний двор отлить перед сном, а в Марьяшиной избе лампада светится. Волоконное окошечко не заткнуто наглухо, не занавешено. Однако странно -- в избе и так дышать тяжело, окна не откроешь -- комарьё налетит. А когда ещё и лампадка воняет... Опять же -- пожарная безопасность. "От малой свечки Москва сгорела". Тронул в гриднице дверь -- опять странно -- не заперто. И через сени видна дверь в избу. А том свет пробивается. Ну, надо посмотреть.
Посмотреть было на что. На Марьяшу. Я только заглянул в избу, увидел свою как-бы сводную сестру и понял: что-то не так. Потом дошло: Марьяна Акимовна спит напоказ. А какие могут быть другие варианты, если у бабы на голове не платок, а лёгкая косынка, на затылке завязанная? Так что ушки видны. А в ушах золотые серёжки отсвечивают. Как-то так получается, что во все времена дама одевает украшения в постель, если предполагает там встретиться с кем-то из малознакомых.
Второй симптом: рубашка. На ней - "срачница". Она же "срамница", она же "сорочица". Она же сорочка: две лямочки, позднее переименованные в бретельки, позволяют любоваться открывающимся видом белых круглых плечей и точёной шеей. А красивая женская шея... На которой ничего в складочки не собирается, по которой адамово яблоко туда-сюда не дёргается... Ну что сказать -- последнюю сакскую королеву Англии называли Эдит -- Лебединая шея. Дочка её -- Гита -- в мать пошла. Красотой. А замуж - за Мономаха. То-то Мономах так печалился, когда она умерла.
Но добило меня не это. В избе довольно жарко, и поэтому госпожа боярыня прикрылась одеялом не по шейку, не по плечи, а несколько ниже -- под грудь. Каковые, хоть левая, хоть правая, хорошо просматриваются под тонким полотном сорочки. Включая явно поднявшиеся крупные коричневые соски, хорошо, насыщенно окрашенные ореолы, и собственно возвышения, прелестной полусферической формы нежно белого цвета. Загадочно просвечивающие и выразительно оттопыривающие полотно рубашоночки. И всё это дышит. Причём отнюдь не в режиме медленного сонного дыхания. А скорее наоборот -- трепещет. Не то в ожидании, не то в предвкушении. Не то - в том и другом одновременно.
Где у меня запекло -- объяснять не надо. Туда же и кровь вся от мозгов отхлынула.
" - Доктор! Доктор! Я -- импотент!
-- Не встаёт?
-- Наоборот! Так быстро встаёт, что бьёт по лбу! Теряю сознание и ничего не получается!"
Я как-то несколько сильно залюбовался этой картинкой. Как-то во всюда сразу бежать захотелось. Мысли всякие... не, не мысли -- обрывки мыслей. Типа: "а вот я счас... и сразу... и левую, и правую... и вот так, а потом...". Марьяше пауза показалось долгой. Она так, как бы сонно, приоткрыла глазки:
-- А, это ты, Ванечка. А я тут немножко задремала. Давно ты ко мне не заглядывал. Да ты присядь. Как поживаешь? Всё в делах, в заботах?
И, изображая, утомление от света лампадки, прикрывает глаза локтем. Причём той рукой, которая с моей стороны. Как местные мужики реагируют на вид голых женских подмышек -- я ещё в Киеве хорошо понял. Особенно, когда они бритые. Не мужики. Смысл понятен -- дама подготовилась к встрече. Причём, учитывая известные ей мои парикмахерские предпочтения, именно со мною.
"Если женщина просит..." - то, по песне, даже и снег не идет. А я уж тем более -- никуда не пойду.
Присел на постель, одеяло подвинул и ручку свою ей на лодыжку положил. Ага. Прямо на кожу. А куда ещё? Прямо на голую женскую тёплую гладкую... Она так... очень глубоко вздохнула. И очень медленно выдохнула. Но руку с лица не убирает, ногу не отдёргивает. Только дышит... интенсивно. Я, наверное, тоже. Потому как кровь к лицу прилила, и телу жарко. Всему телу. Включая его кое-какие, в обычном состоянии не сильно заметные и не далеко выступающие части. В обычном - да. А вот в этом... Даже не усесться никак.
Дальше пошёл "Обязательный обман -- умный разговор". Про здоровье.
-- Я ныне уже и вставала сама. Лубки сняли, ходить могу. Только вот ослабла я. Да и болит нога, коли долго хожу.
-- Тут болит?
-- Нет.
-- А тут?
-- Ваня... у меня другая нога сломана была.
Почему у Кукина: "Заиграла в жилах кровь коня троянского"? Троянский конь -- деревянный. А я - нет. В смысле -- не деревянный, а вполне живой. Конь. Со всем этим... жеребячьим. Или, правильнее, жеребцовым? Но - деревянным. Совершенно. Аж звенит. Особенно, когда у меня под ладонью уже не лодыжка, а нежная, удивительно гладкая жаркая кожа внутренней стороны бедра. Женского. Это -- под ладонью. Я бы даже сказал -- под запястьем. А под некоторыми пальцами -- интимная брижка. Поскольку таковую же, но -- стрижку, я здесь ещё не спрогрессировал. Идиот ленивый! Вот что прогрессировать надо было в первую очередь!
А под средним и безымянным - просто пылают огнём уже набухшие, плотные такие, внутренние губы. А перед глазами у меня молодая красивая женщина с великолепно очерченным, трепещущим под тонким полотном, бюстом и в совершенно полностью отдающейся позе с прикрытым локтем лицом -- поза ожидания: а вдруг стыдно ей будет. Чего-нибудь эдакого...
" - Хорошо ли тебе, девица? Хорошо ли, красавица?
-- Ой, дедушка Мороз, хорошо! Так хорошо! Но так стыдно...".
Это -- русская народная сказка. А такая же, но - мудрость, гласит: "Темнота -- друг молодёжи". Что и озвучивается Марьяшенькой:
-- Ванечка, лампадку загаси.
Пришлось оторваться. От всего этого... Поплевал на пальцы, прижал фитиль. Он немного по-чадил, темно стало. Вернулся к постели, а Марьяши и не слышно. Будто и не дышит, будто спит. Ага, устала и заснула. Я, было, сунулся к лицу проверить.
"А девица не спала
Того поджидала.
Правой ручкой обняла.
И - поцеловала".
Хорошо поцеловала -- наповал.
"Меня милка провожала
И растрогалась до слез.
На прощанье целовала
То меня, то паровоз"
А у нас тут не провожание, а совсем наоборот. И я -- один за всех. В смысле: и за себя, и за паровоз. Причём -- курьерский.
Все тряпки с меня слетели в момент, рубаха вместе с поясом и банданой, штаны вместе с сапогами. Дольше всех портянки продержались. Почти до самого конца акта. Всё-таки, две недели воздержания после месяца обильной диеты -- это много. Это я про неё. Не смотря на всё произошедшее. Стосковалась девочка, соскучилась. Тут не до затянутого коитуса, не до ласк "щемящих до боли". Всякое... "прологирование" - пофиг и нафиг. Тут, как в фольклоре: "Ей охота, и мне охота -- вот это охота". Ураган. Торнадо. Взлетают -- все.
Господи, какое это удовольствие обладать красивой зрелой здоровой женщиной! Желающей и желанной. Когда каждое прикосновение к ней вызывает дрожь, аж волосики по спинному мозгу встают дыбом. Когда каждый кусочек её тела хочется одновременно и поцеловать, даже не касаясь, только дыханием. И укусить, вырвать, сгрызть. Когда её всю хочешь то завернуть в клубочек, спрятать, уберечь. То наоборот - раздвинуть, развернуть, вывернуть, распять. Чтобы войти в это во всё - глубже. Не только туда куда..., а вообще -- чтоб чувствовать всё её тело. Везде, всей своей кожей, и изнутри, и снаружи... И вот, выворачивая её и проникая в неё, доходишь сам до края в себе самом, до предела, когда уже нет сил вздохнуть, когда весь как сведённая судорогой запятая, вставшая на дыбы, как одноногая балерина на пуанте. И... и тут собственно любовная судорога. И уже тебя самого вскидывает, разворачивает, выворачивает в обратную сторону. А потом обратно, а потом снова.... Всё слабее, всё тише... Можно уже выдохнуть. И вздохнуть. Вообще, вспомнить об этом ненужном занятии -- дышать. И чувствуя, как дрожат мышцы рук, ног, спины, живота..., осторожненько, чтоб не наступить коленкой и не сделать ей больно, перелезть через её раздвинутые ножки. Одну ножку. Прикасаясь, напоследок, своей кожей к её. Хоть где, хоть чем, хоть к чему. Потому что - невозможно оторваться. Потому что - нет сил продолжить. И просто быть - тоже сил нет.
И рухнуть носом в подушку, чувствуя, как мгновенно выступивший по всему телу пот, успевает не только впитаться в постель, но и остыть, охладить твоё собственное, пышущее жаром собственной крови и её ласки, тело. Тело, которое хранит, которое всё помнит. Которое ещё звенит от тока крови, от судороги восторга. И медленно успокаивается..
Одна лондонская школьница определила окружность как прямую. Которая обвилась вокруг дырки. Пожалуй, символом незабываемого секса должны являться две прямые, обвивающиеся каждая вокруг своей дырки, вывернувшись наизнанку. И пересекающиеся в одной точке. В отличие от свадебных колец на крышах автомобилей, которые пересекаются в двух. Или колец олимпийских, которые соответствуют шведской семье небольшого состава с переменной ориентацией всех супругов.
Как выжатый лимон. Где моя хвалёная выносливость? Где-где... и пошутил. Выносливость может быть выдающейся при работе с внешними объектами. А когда "мышца с мышцою говорит", и обе твои собственные... У меня ведь тоже со времени "заклинания" Пригоды никого не было. Так оргазм по всему телу прошёлся, что аж на затылке мышцы болят. И приятный, затихающий звон во всех остальных местах. Даже в мизинцах. Во всех. И на руках, и на ногах.
Лекция в медицинском:
-- Мужчина во время полового акта расходует столько же энергии, сколько при разгрузке железнодорожного вагона.
Мечтательный голос с галёрки:
-- Эх, я бы сейчас пару вагончиков разгрузил...
Чудак. Не приходилось тебе разгружать пульманы со стекловатой... Когда неделю всё чешется и колется. Как у вшивого до бани. Хотя, если отбросить все сопутствующие и рассмотреть чисто энергетически... Сходное тепло и лёгкий звон в каждой мышце. Только после вагона можно принять стопарик и расслабиться. А здесь надо ещё разговаривать.
-- Ванюша, тебе хорошо? А мне-то как хорошо. А здоровье-то твоё как? После плена-то твоего у волхвов? И у меня не болит. А что ты мне подаришь? Как "чего хочу"? Ты же от волхвов ихний клад принёс. А правду бабы говорят, что ты на Купалу папоротника цвет нашёл? Как это - "папоротник не цветёт"? А чего ж ты тогда ночью из "Паучьей веси" ушёл? Ой, Ваня, ты такой хитрый, только меня не обманешь. Уж я-то тебя знаю. Всего знаю. И везде. И тут... И вот тут тоже знаю... Вот я и говорю - всякое растение семена дать должно, а для этого -- отцвести. Глупый ты, Ваня, это ж каждому ведомо, что папоротник как раз на Купалину ночь цветёт. И кто его цветок сорвёт, тому все клады открыты. Ну что ты смеёшься, ты ж его левой рукой брал. Иначе бы меч свой не удержал бы. Ты чем руку-то заворачивал? Нужно тряпицей -- красной или белой. Кто тот цветок найдёт -- тому никакие оковы не страшны. Его железо никакое не удержит. А черепаху ты где нашёл? Как какую? Ну, так все ж знают...
-- Глава 70
Марьяша увлечённо проводила ликбез по очередному местному суеверию, совмещающему в себе и цветок папоротника, который никогда не цветёт, и разрыв-траву, которой в природе вообще нет.
Итак, желающие обладать разрыв-травой отыскивают гнездо черепахи и выжидают время, когда черепаха, оставив гнездо с яйцами, уйдёт из него. Тотчас же не медля, гнездо огораживают железными гвоздями, вколотив их в землю, и, устроив такой тын, удаляются, чтобы черепаха не могла видеть неприятеля. В известное время черепаха подползает к гнезду и видит, что при всех её усилиях она не может взойти в своё гнездо, тогда она удаляется на некоторое время и затем возвращается обратно к гнезду с травою во рту, от прикосновения с которой каждый гвоздь вылетает. Тогда наблюдатель подходит уже смело к гнезду, берет траву и врезывает её в ладонь левой руки, а не правой, иначе тогда ему нельзя будет держать в правой руке оружие. Человек, обладающий этою травою, легко может разрушать все железные замки и оковы. Достаточно ему прикоснуться этою травою до железного замка, как он распадётся сам собою.
Эти анти-железячные свойства и предлагалось использовать для поиска данного магического дендроида: ночью выйти на луг и косить траву. Если у кого коса сломалась -- нашли. Разрыв-трава цветёт в полночь на Иванов день и держит цвет не долее, сколько нужно, чтоб прочитать "Отче наш", "Богородицу" и "Верую". Как это совместить с продолжительностью ночного покоса или черепашьих бегов -- непонятно. Среди множества странных свойств этого цветка/травы -- упорный нон-конформизм. Постоянно плывёт против течения. Поэтому предлагается другой вариант сепарирования: весь накошенный гербарий выбрасывают в реку. Простой силос сплывает вниз по течению, магический -- в другую сторону.
Эта же универсальная отмычка растительного происхождения обладала, по мнению туземцев, ещё и функцией миноискателя. Однако, поскольку противотанковые и противопехотные мины ещё не получили широкого распространения, то единственное применение данной "быстроцветущей катушки индуктивности" сводилось к обнаружению кладов. Ну, в принципе, да -- металла здесь мало, как в наушниках запищало -- можно копать.
Мои вялые попытки отбрехаться пресекались на корню с жаром, не меньшим, чем недавние любовные ласки. Логическая цепочка получалась неумирущая. Весьма странный мальчишечка ушёл из селения в ночь на Купалу. И не с девкой, чтоб баловством на природе заняться, а со здоровым мужиком-ратником. Зачем? А за цветочком волшебным. И нашёл. Что подтверждалось последующими событиями: из плена освободился, волхвов победил, капище истребил, всех одолел. Ещё и мешок серебра нашёл и принёс.