Травень остров - Алексей Семенов 12 стр.


И снова кудесник принялся выпевать заклинания, а воины их подхватывали, только этот хор звучал не в пример грознее первого. Древняя ярость битвы, голос крови на юных мечах и жестокий клич победителя слились в этом пении.

Те гребцы, что были на ладье Ранкварта, стали выстраиваться в ряд и противосолонь обходить медленно большой костер, вкруг коего развели девять огней поменьше. Песня же делалась все суровей и беспощадней, где-то в темноте на острове гулко звучал бубен и еще один инструмент, издававший металлический звон. Потом с этими двумя сплелись напевы струн, похожие на гусельные, а после и дудка добавилась. Годи тогда выступил в середину поющего круга, и рука его опять потянулась к кинжалу. Дудки. заныли, перекрыв собою все прочие звуки, и первый из гребцов, что был на рулевом весле, бесстрашно шагнул навстречу кудеснику, распахивая на груди рубаху.

Все, что случилось дальше, Зорко запомнил так ясно, будто сам это рисовал! Рука Турлафа, не дрогнув, с силой опустила кинжал, и сталь погрузилась в грудь молодца. Удар был верный: тот упал, не издав и стона. Мигом подоспевшие воины подхватили тело и возложили его на деревянные носилки, а второй гребец столь же безропотно и спокойно шел навстречу кинжалу. В большой костер, должно быть, что-то подбрасывали, зане с каждым новым ударом он вспыхивал изжелта-белым. Раз за разом мертвое тело падало на песок, и раз за разом его подхватывали и уносили, вознося на мертвый корабль. Зорко казалось, что мертвый Хальфдир-кунс шевелит там, в гробу, бескровными своими губами, пересчитывая спутников, и улыбается от довольства.

Пятьдесят два раза упал кинжал коршуном на молодую плоть и пятьдесят два раза не промахнулся! С последним ударом песня и музыка вдруг оборвались. В наставшей тишине слышны были только потрескивание костров и неумолчный плеск волны. Годи воздел вверх, к звездам, руку, в которой держал окровавленный кинжал, потом выкрикнул что-то - будто каркнул - отрывисто, коротко и хрипло и, резко рукой взмахнув, забросил кинжал так далеко, что тот, перелетев половину ширины песчаного берега, упал в воду.

И вновь все смолкло. Воины, по знаку годи, понесли тела убитых на корабль. Раз за разом прогибались доски сходней, принимая на себя тяжесть следующего гребца. Их усадили на те места, где они и были до костра на пустынном острове, и мертвый кормчий снова взял в руки рулевое весло. А на песке у большого костра уже впиталась в мелкий, чистый песок живая кровь, и темное лишь пятно осталось недолгим знаком памяти для тех, кто уходил на корабле мертвецов.

Воины сноровисто поставили на ладье Хальфдира парус, и та, пока еще удерживаемая с двух бортов кораблями Хаскульва и Ранкварта и влекомая ими - сегваны гребли веслами только с одного борта, - двинулась вперед, во тьму, и резной змей на этом корабле был один живой.

Наконец корабли расцепились, и погребальная ладья, набрав ветра в расчетливо развернутый парус, стала уходить во мглу, на полночь и закат. На палубе, откуда ни возьмись, появился глиняный чан с горящими угольями - не иначе как из тех девяти костров собирали! По девять воинов на каждой из ладей, выстроившись по длине корабля, по очереди зажгли паклю на каленых длинных стрелах, и то же самое, как мог видеть Зорко сквозь ночь, сделали и на остальных ладьях, провожавших Хальфдира и несчастливых его спутников. Хаскульв-кунс первым выпустил стрелу из длинного тугого лука. Описав в черном просторе красную горящую дугу, стрела упала как раз посредине уходящей ладьи, и там мигом начал разгораться пожар: доски палубы были сухими. Вслед за этим метнул свою стрелу и Ранкварт, за ним и иные кунсы со своих кораблей, за ними и комесы, и простые воины. Множество злых огненных цветов раскрылось на мертвой ладье, и отблеск от их жаркого цвета мрел на черной блестящей зыби.

- Возьми. Твое право - выпустить стрелу, - услышал венн долетевший до него словно сквозь пелену голос. Рядом с Зорко оказался Ранкварт. Зорко взглянул на кунса и не удивился, что ощутил вдруг, как некое невидимое покрывало отделило его от происходящего. И море, и корабли, и черная ночь, и сегваны, и Ранкварт, и даже огонь находились теперь где-то по ту сторону пелены, словно они все вместе отправились туда, в мглистую и зыбкую неизвестность, и только Зорко остался на месте, отстав от этого великого похода мертвецов.

Но лук венн все же взял. Отказ означал бы непочтение и к Хальфдиру, и к обычаям сегванским. С кунсом, что уплывал теперь на пылающей ладье, Зорко чувствовал тайную невидимую связь, начало коей положил сам Зорко, отведя меч боярина Прастена, и теперь только сам Зорко мог эту связь разъять без ущерба для обоих. То есть без вреда для обеих душ. Душе сегвана предстоял долгий и опасный путь к Храмну, душе венна - долгие еще скитания по зримому миру. И лишь через множество лет, где-нибудь на острове Ирии, куда, как полагал Зорко, в конце концов все равно попадут все не искаженные злобой души, будет им суждена новая встреча. Так думал Зорко, прилаживая на тетиву горящую стрелу. Эта стрела и была призвана оборвать тяготившую ныне обе души нить, с каждым шагом кунса по дороге в незримый мир все более и более обращавшуюся в железную цепь.

Зорко по достоинству оценил лук, поданный ему Ранквартом. Это был единотелый лук из ясеня, выдержанного и обработанного так гладко, что и малейшей яминки или бугорка не чувствовал палец на округлой деревянной поверхности. Рукоять была выложена тонкими, но твердыми костяными пластинами - уж не зуб ли моржа-зверя в дело пошел? Тетива же оказалась из конопляной веревки. В непогодь такая приходила в негодность. Тело лука было длиною в три локтя.

В родных местах Зорко такие луки пользовали для охоты. Боевой лук из двух деревянных частей, по-особому устроенный и усиленный, в руки брали редко. Однако управляться с ним умели все мужчины, а простым луком владели и женщины.

Венн легко натянул тетиву до уха и мгновенно, без прицела, пустил стрелу. Тетива больно хлестнула по незащищенной руке, но стрела, вычертив плавную пологую дугу, легко настигла уходящий корабль. Едва слышимый стук о дерево и дребезг древка стрелы, трепетавшей недолго в уязвленном дереве, был ответом.

Ранкварт с некоторым удивлением, тут же, правда, пропавшим, взглянул на венна:

- Неплохой выстрел. Ты угодил в мачту. Хальфдир будет доволен.

А погребальный костер уже пылал высоко над морем. Огонь охватил всю ладью и вскарабкался на мачту. Сырой парус еще сопротивлялся пожару, но вскоре, когда порыв ветра вздул пламя, вспыхнул и разом опал, лишь на перекладине остались дотлевать багровым рваные клочья. Но ладья еще двигалась вперед, покуда не утратила до конца порыва, приданного ей ветрилом. Искры, рассыпаясь, опадали дождем на почти гладкую воду и гасли. Силуэты мертвых гребцов уже не маячили над бортами. Вот треснула и рухнула в огонь мачта, а потом и борта стали заметно оседать в пучину. Корабль стал уже не кораблем, а единым костром, неведомой силой движимым по волнам. Ладьи сегванов разворачивались носом назад к островам, к пристаням Галирада. Невидимая линия, отделяющая жизнь от того, что следует за ней, была пройдена. То, что оставалось, догорая и дотлевая, от корабля, жизни уже не принадлежало, как пепел кунса Хальфдира и его команды.

Однако грозные огненные видения этой ночи не спешили оставлять Зорко, вставали над зыбью, приходили плавно из мрака или стремительно проносились мимо, сталкивались, проникали одно сквозь другое, переплетались, сливались, разделялись и множились, и только удар киля о песок острова, где еще поддерживался один огромный и девять малых костров, заставил венна очнуться.

Ночь Зорко провел на корабле, лежа под лавкой на кожаной подстилке и кожами укрытый. На берег, где кровавое пятно стало уже не густо-темным, а ржавым, он спускаться не хотел. Сколько невинных жизней принял к себе этот маленький остров допрежь? Должно быть, ни единой свободной лощинки, ни единого бугра, ни единого камня не осталось здесь, не обагренных кровью. И сколь ни жалко было этих незнаемых и безвинных душ, а встречаться с ними Зорко не жаждал. Последнее, что представилось его сознанию, падающему в сон, было видение, как годи Турлаф в полной тьме ходит под елями и соснами лежащего рядом в черноте ночи островка и говорит с духами и душами на своем неведомом вороньем языке.

Глава 6
Единожды поднявши меч…

Утро сделалось ясное и чистое, но ветреное. Рассвет встал красный и холодный. Осень крадущимся, шелестящим палой листвой шагом шла по зеленым равнинам, рощам и дубравам сольвеннской земли, и Зорко сегодня всерьез призадумался о том, куда ему податься. Разумнее всего было остаться на дворе у Ранкварта, где у него были бы и работа, и теплый и надежный кров, и еда на всю долгую зиму. Но кто мог поручиться, что назавтра сегваны не попадут в Галираде в немилость? Уж кому-кому, а венну было известно теперь, за что бояре и старшины сольвеннские могли обратить всю мощь свою против сегванов - пусть давно укоренившихся на этих берегах, а все же гостей. И кто мог знать, что порешит грядущий большой сегванский сход? А если все разом в боевой поход отправятся, что, и Зорко с ними идти? А не пойти он не сможет: коли раз меч за сегванов поднял, то уж не опускай, раз у них поселился!

И еще сильно не по нраву пришелся Зорко сегванский обычай вместе с кунсом или комесом знатным класть в могилу молодых да здоровых работников. А еще больше не по сердцу пришлось, что шли те под нож жертвенный как на великий праздник, будто чуть не рады тому были. И у веннов случалось, - старики говорили - будто приносили требы богам и людьми, только Зорко на своей памяти такого не числил. Не так мало стоила жизнь человеческая, чтобы держать ее за жребий: поможет треба или не поможет.

А паче всего не желалось Зорко оставаться на одном дворе с сегванским годи. И не оттого лишь, что переколол тот кинжалом полсотни человек, будто баранов резал. Когда Правда сегванская смертоубийство позволяет, так найдется и тот, кому Правду такую в охотку будет исполнять. Другого опасался Зорко, а опасаясь, ругал себя за поспешность. Показал он Андвару картины свои, да и Хаскульв их увидел. Но не это Зорко беспокоило. Хаскульв - воин, ему ли думать, что картина значит? Была бы оку приятна, и ладно. И Андвар, у Охтара обучавшийся да на вельхские и аррантские художества насмотревшийся, дурного ничего в картинах бы не увидел, пускай и все бы их посмотрел. Может статься, и старый Охтар недовольства бы не выказал. Но вот слух о том, что появился на дворе у Ранкварта умелец новый по резьбе да художеству, уже наверняка по концу сегванскому пошел. А коли так, то вскоре и годи пожалует посмотреть, угодны ли богам сегванским холсты, на коих венн красками разные разности живописал?

И что, если не угодны? Кто венну заступой будет? Ранкварт-кунс его целости порука, пока дело других кунсов касается, а как до Правды дело дойдет, то разве Хаскульв решится против тинга пойти, да и тот на корабль посадит да отвезет куда подальше. Это тоже счастье невеликое. Другое дело, кабы Андвар обещание свое исполнил да к вельхским и сольвеннским мастерам сводил. Там, глядишь, свет не без добрых людей: резчик не пропадет, а холсты Зорко бы запрятал поглубже до поры…

Такие невеселые думы посещали Зорко, пока сегваны так же мерно и слаженно гребли супротив поднявшегося с берега ветра, как и давеча по спокойной воде. Годи, к слову, Зорко на корабле не обнаружил, а когда Ранкварт подошел к мачте и остановился зачем-то, спросил его:

- Ранкварт-кунс, скажи, коли можно: почему Турлафа-годи с нами нет? Я кораблей, кои остались бы его отвезти, не видел.

- Годи на острове живет, - просто объяснил Ранкварт, не подозревая, казалось, ничего под вопросом венна. - Там капище стоит.

- А как же он на берег переправляется? - удивился Зорко.

- На лодке, - опять объяснил кунс.

- Далеко ведь! А если ненастье? - поразился венн.

- Это недалеко, - серьезно и ровно, ничуть не досадуя на неразумие венна, сказал Ранкварт. - А зачем ему в ненастье на берег? Корабль за ним придет, если потребуется. Впрочем, увидишь его сегодня: после заката тризну справлять станем. Выспись: голова свежая тебе еще пригодится! - Только теперь Ранкварт усмехнулся, а сидевшие рядом и слышавшие весь разговор комесы захохотали: шутки сегванские доходчивы были!

Галирад с моря виделся куда величественнее и краше, нежели при подъезде сухим путем. На три версты раскинулся город по берегу глубокого залива по обоим берегам великой Светыни. Выше всех поднимали главы терема галирадского кнеса. Чуть ниже - нельзя выше кнеса строиться! - вставали терема боярские. Чем выше был терем, тем знатнее боярский род. Прочие постройки скрывались за крепкими, в четыре с половиной человеческих роста, деревянными стенами. По правую и по левую руку выбросил Галирад два конца: справа - сегванский, куда держали теперь корабли кунсов, слева - вельхский. И сегванские, и вельхские корабли имели свои пристани. Только вельхам и сегванам разрешено было такое, прочие суда подходили к пристаням, кнесу и городу принадлежащим.

Кораблей и сейчас, по осени, прибывало в Галирад множество. О бурях осенних даже сегваны, лучшие на всем свете мореходы, говорили тихо, с почтением. А Зорко, от дум тягостных отошед, созерцал теперь при мягком неярком свете утра осеннего дивный вид залива, и моря под посвежевшим ветром, и города, и множества островов, по заливу щедро рассыпанных.

Море было теперь не черным, а серым, крушецовым. Но и живость свою, кою дано было узреть венну вчера в сумерках, море спрятало. Лежало, изборожденное рядами низких волн, оно пустынное и бескрайнее, отрешенное от всего прочего, только отражая светлое бледное небо да редкие бесконечно высокие и невесомые облака. Город, располовиненный широким устьем Светыни, через кою сумели возвести когда-то мост, так и оставшийся доселе единственным, выглядел издали словно игрушка для глуздырей: маленький, резной-расписной, без сучка, без задоринки. Острова низкие, поросшие все больше сосняком и ельником, безмолвными сторожами провожали корабли, дивясь их суетности и поспешности. На иных островах красноватым и серым выдавались наружу скалами каменные кости земли. На иных, где верх над хвоей брали березы да рябины, уже начинали полыхать разноцветным огнем осенние костры. И Зорко, позабыв на время даже о том, что надо совершить обряд очистительный после того, как с душой, в небеса отошедшей, распрощался да на смертоубийство посмотрел, спешил вобрать в себя целокупно всю зримую картину до самого овида, зане не мог знать, когда еще увидит разом и море, и небо, и острова, и стольный Галирад.

Глава 7
Омовение души

На дворе у Ранкварта к Зорко тут же подлетел Андвар с расспросами, что ночью было. Зорко же допрежь всего испросил воды согреть да вымыться, а когда Андвар не унялся, сказал отроку, что разговаривать с ним не станет для его же пользы, покуда не вымоется. Андвар, должно быть, обиделся немного, но вида не показал. Не объяснять же сегвану, что всякое слово от того, кто недавно с покойниками якшался да обряда должного после того еще не сотворил, ранить может хуже всякой стрелы. Чем меньше слов с таким человеком скажется, тем целее будешь. У веннов, конечно, все от мала до велика это знали, а потому нарочно молчали. Андвару, видать, невдомек было, вот и пришлось обмолвиться: на молчание сегван молодой и вовсе оскорбиться мог.

Но про воду Андвар не позабыл: в котле большом работники скоро кипятка принесли, в бочку вылили и с холодной водою перемешали. Зорко выскреб и тело, и волосы, что кожа скрипела от чистоты и вся горела. Про одежу чистую Ранкварт опять не позабыл: на сей раз плотную суконную рубаху кунс пожаловал. Когда вылезал Зорко из бочки, чистый и умиротворенный, и уже к ручнику и одеже, на скамье лежащим, наклонился, выскочила вдруг из-за угла та самая девица рыжая с толстой длинной косой, Андвара сестра двуродная, с какой-то корзинкой. А Зорко исподнего даже надеть не успел! Девица его увидела да - нет чтобы испугаться или засмущаться! - прыснула в кулак, звонко крикнула что-то по-сегвански и дальше побежала.

До тризны оставался еще целый день - теплый, погожий, солнечный, хотя и ветреный предосенний день. На дворе Ранкварта у Зорко работы не было: свою работу он сладил еще вчера. И хорошо сладил. Знал об этом сам Зорко, видел Охтар, да и Ранкварт из вида не упустил. Едва Зорко подумал о хозяине, выйдя на главный двор, перед воротами, кунс пожаловал ему навстречу. Был он одет богато, как и всегда. Была на нем красная рубаха, шитая золотом и серебром, роскошная шапка меховая, широкий пояс с серебряными украшениями, темно-алые сапоги из тонкой кожи. Купец, хоть и на тризну, должен был одеваться так, чтобы за версту видно было, каковы его богатства. И покойнику в радость будет благоденствие сегванов, а не скорби да худые одежи. В руке у Ранкварта мешочек кожаный позвякивал.

- Вот ты где! - Кунс вроде даже улыбнулся, Зорко увидев. - С тех пор как пришли, тебя ищу. Где был?

- Тело омыть требовалось, - коротко пояснил венн.

Ранкварт кивнул, припомнив, должно быть, веннский обычай.

- Сегодня до тризны пусть Андвар тебя в Галирад проводит. К сольвеннским умельцам поведет и к вельхам, если успеете. Вот тебе за работу. - Он протянул Зорко мешочек. Был мешочек тяжелый. Столько монет сразу Зорко в жизни не видел, не то что не держал. Отнекиваться венн не стал, знал, что Ранкварт не уступит, только рассердится. Впрочем, память у кунса не короткая была.

- Знаю, не хочешь брать, - сказал он, вкладывая мешочек в руку Зорко. - Воля твоя: в Светынь выброси, первому встречному отдай. Считаю, до торга тебе дойти следует. Там краски. Дерево разное. Другие вещи редкие. Посмотри. Придешь домой с такими вещами, девицы мимо не пройдут, - не меняя выражения лица, договорил Ранкварт. - Андвар, проводи его, - бросил кунс как раз подоспевшему юноше.

- Благодарствую, Ранкварт-кунс, - поклонился сегвану Зорко.

- И тебе спасибо, - отвечал сегван, к немалому удивлению Андвара тоже неглубоко кланяясь венну. - Ты хороший кузнец. Кузнец своего золота и своего счастья. Удачного дня тебе.

Сказав так, кунс отправился по своим хозяйским делам, Андвар же был готов вести Зорко туда, куда наказал Ранкварт: должно быть, парня предупредили.

Глава 8
Пес в лавке диковин

- Ворота при Ранкварте делали, - рассказывал Андвар, когда они уже вышли в улицу и остановились, едва Зорко спросил про ворота. - Хальвдад-бонд их ковал с подмастерьями. Хальвдада в походе потом калейсы убили.

- Что ж его в поход понесло? - удивился Зорко. Другому сегвану он сказал бы что-то вроде "зачем же он в поход отправился" или "что же подвигнуло его на поход", но с Андваром можно было не церемониться. Парень много общался с сольвеннами и усвоил немало из их живой и порой развязной речи. Подвигами он кичиться любил, как и все сегваны, но презрения к иных племен людям в нем не было - как, впрочем, и в остальных сегванах вообще, а потому допускал и такие словечки в речи собеседника.

- Хаскульв-кунс пошел на Кайлисбрекку. На Кайлисбрекке много застывшего огня. Здесь тоже есть, и на сегванском берегу, но он маленький и его мало. На Кайлисбрекке - много. Калейсы торгуют застывшим огнем, но очень дорого, почти как шо-ситайнцы - шелком. В Шо-Ситайн ходить далеко и очень опасно, там меткие стрелки из арбалета. К калейсам ближе, и калейсы слабее. Хальвдаду не повезло.

Назад Дальше