Бдительные надели свои шлемы с забралами. Они заранее обнажили мечи. То, что началось потом, называлось бойней. Перед ними люди стояли, прижавшись друг к другу так плотно, что даже руку не могли поднять, чтобы защититься. Резня продолжалась после захода солнца, и осенняя тьма сделала ее еще более ужасной. Люди погибали от мечей, от стрел, затоптанные в кровавой давке.
Ночь стояла ясная, старательно отмечают хроники Пертения, звезды и белая луна сияли на небе. Ошеломляющее количество людей погибло на ипподроме в тот вечер и в ту ночь. Мятеж закончился черной рекой крови, пропитавшей песок при лунном свете.
Два года спустя Бонос смотрел, как колесницы несутся вокруг спины по тому же песку. Еще один морской конек нырнул - до недавнего времени вместо них были дельфины, - еще одно яйцо перевернулось. Пройдено пять кругов. Он вспоминал белую луну, висящую в восточном окне тронного зала, когда Леонт - без единой царапины, спокойный, словно мужчина, расслабившийся в любимой бане, со слегка растрепанными, будто от пара, золотыми волосами - вернулся в Аттенинский дворец, ведя за собой совершенно беспомощного, что-то бормочущего Симеона. Престарелый сенатор распростерся ничком на мозаичном полу перед Валерием, рыдая от страха.
Император, теперь сидящий на троне, посмотрел на него сверху вниз.
- Мы считаем, что тебя вынудили силой, - сказал он, пока Симеон выл и бился головой об пол.
Бонос это запомнил.
- Да! О, да, мой дорогой, трижды возвышенный повелитель! Вынудили!
Бонос увидел странное выражение на круглом, гладком лице Валерия. Он не принадлежал к тем людям - и все это знали, - которые получают удовольствие, убивая людей. Он уже заставил изменить судебный кодекс и отменить смертную казнь в наказание за многие преступления. А Симеон был жалкой жертвой толпы и ничем иным. Бонос готов был биться об заклад, что старого сенатора ждет ссылка.
- Мой повелитель?
Аликсана осталась у окна. Валерий обернулся к ней. Он так и не произнес того, что собирался сказать.
- Мой повелитель, - тихим голосом повторила императрица, - он был коронован. Облачен в порфир перед народом. Добровольно или нет. Поэтому сейчас в этом зале два императора. В городе. Два... живых императора.
Тут даже Симеон замолчал, вспомнил Бонос.
Евнухи канцлера убили старика в ту же ночь. Утром его голое, опозоренное тело было повешено на всеобщее обозрение на стене, рядом с Бронзовыми Вратами, во всей своей дряблой, бледной наготе.
Также утром было сделано новое заявление во всех священных местах Сарантия о том, что император исполнил волю своего горячо любимого народа и ненавистный Лисипп уже изгнан за пределы городских стен.
Двоих арестованных клириков, живых, хоть и пострадавших после пребывания в руках квестора имперского налогового управления, освободили, но лишь после тайного совещания между ними, начальником канцелярии и Закариосом, его святейшеством восточным патриархом Джада, во время которого им дали понять, что они должны оставить при себе подробности того, что с ними сделали. Оба они и так не склонны были распространяться по этому поводу.
Как всегда, важно было привлечь городских клириков к участию в наведении порядка. Однако сотрудничество клириков всегда обходилось Сарантию дорого. Первое официальное заявление о чрезвычайно амбициозном плане императора восстановить Великое святилище было сделано на том же совещании. По сей день Бонос не знал, как Пертений узнал об этом. Тем не менее он мог подтвердить еще один аспект хроники мятежа, написанной историком. Гражданские службы Сарантия всегда стремились к точным цифрам. Бонос в качестве главы Сената видел тот же отчет, что и Пертений.
Тридцать одна тысяча человек погибла на ипподроме под белой луной два года назад.
* * *
Вызвав всеобщий взрыв возбуждения на старте, дальше гонка развивалась с незначительными изменениями в позициях. Три квадриги, стартовавшие по внутренним кругам, понеслись вперед от линии достаточно быстро, чтобы удержать свои позиции. Поскольку это были колесницы Белых, Красных и второго возницы Синих, темп они задали не слишком высокий. Кресенз из Зеленых застрял позади этих троих радом со своим вторым возницей, который сначала провел его поперек дорожек. Кони Скортия по-прежнему держались позади колесницы соперника. Когда гонщики на пятом круге проносились мимо них, Карулл снова стиснул руку Криспина и прохрипел: "Погоди! Он сейчас отдает приказы!" Криспин попытался что-нибудь разглядеть сквозь клубы пыли и увидел, что Кресенз действительно кричит что-то, повернув голову влево, и второй номер Зеленых передает его слова вперед.
Прямо в начале шестого круга, как только колесницы вышли из поворота, упряжка Красных, скачущая второй, союзник Зеленых, внезапно резко упала и увлекла за собой вторую квадригу Синих, поднимая тучу пыли, под громкие вопли зрителей.
От одной из колесниц отвалилось колесо и покатилось через дорожки. Это произошло прямо напротив К"риспина, и единственным, что он ясно видел среди хаоса, было это колесо, безмятежно катящееся вперед, оставив позади колесницу. Он смотрел, как оно катится, чудом не сталкиваясь с подпрыгивающими и виляющими колесницами, пока не упало у внешнего края песка.
Кресенз и второй Зеленый рядом с ним избежали крушения. Скортий тоже, быстро сместившись вправо. Идущая за ним вторая упряжка Белых попыталась обойти упавших, но недостаточно быстро. Запряженная с внутренней стороны лошадь зацепилась за нагромождение колесниц, и возница отчаянным рывком перерезал поводья, затянутые на талии, когда его колесница перевернулась. Он освободился и вылетел на внутреннюю сторону, а потом покатился через дорожки по направлению к спине. У следующих за ним колесниц было больше времени, чтобы разойтись в стороны. После того как возница освобождался от поводьев, ему не грозила опасность. Но один из его коней с внутренней стороны упряжки громко заржал и упал, он явно сломал ногу. А рядом с обломками первых колесниц на дорожке неподвижно лежал второй возница Синих.
Криспин увидел бегущих по песку служащих ипподрома, чтобы убрать его - и коней - до того, как уцелевшие колесницы вернутся на то же место.
- Это было сделано нарочно! - закричал Карулл, глядя вниз на хаос из коней, людей и колесниц. - Здорово разыграно! Посмотри, он открыл Кресензу дорогу! Вперед, Зеленые!
Как только Криспин оторвал взгляд от упавших колесниц и неподвижно лежащего человека и перевел его на мчащиеся по прямой к императорской ложе квадриги, он увидел, как возница Зеленых номер два, оказавшийся теперь, после несчастного случая, на втором месте, внезапно отклонил свою упряжку вправо, к наружной стороне, а Кресенз, скачущий позади него, изо всех сил стегнул коней. Время было выбрано великолепно, как в танце. Чемпион Зеленых пронесся мимо своего напарника и вдруг оказался прямо рядом с упряжкой Белых, которая до сих пор лидировала в гонке, а потом мимо нее, с внешней стороны, поразительно близко. Это было похоже на взрыв скорости и энергии, и возница Белых не успел среагировать и уйти в сторону от ограждения, чтобы оттеснить Кресенза дальше к внешнему краю при входе в поворот.
Но в тот самый момент, когда Кресенз из Зеленых с блеском пронесся мимо и начал входить в поворот, набирая скорость, колесничий Белых отказался от попытки задержать его, а вместо этого резко натянул поводья своих коней, со всей силы вцепившись в них, и придержал колесницу справа у ограждения - и Скортий этим воспользовался.
Великолепный гнедой пристяжной упряжки чемпиона Синих пронесся мимо внешней пристяжной колесницы Белых так близко, что, казалось, их колеса сошлись в один туманный круг. Через мгновение Криспин снова вскочил на ноги и закричал вместе со всеми на ипподроме.
Кресенз скакал первым, когда они промчались под ложей императора, но яростный рывок заставил его коней двигаться по более широкой дуге. А Скортий из Синих снова безумно далеко перегнулся влево, и все его тело оказалось за пределами подпрыгивающей, несущейся колесницы. Крупный гнедой конь, увлекая за собой остальных трех, вошел в поворот с внутренней стороны всего на полкорпуса сзади. Они стремглав выскочили из поворота на дальнюю прямую под вопли восьмидесяти тысяч вскочивших на ноги зрителей.
Оба чемпиона остались одни впереди всех.
У Криспина саднило горло от крика. Он напрягал зрение, чтобы не упустить ничего. Криспин увидел, как Кресенз из Зеленых хлещет коней, вытянувшись так далеко вперед, что он нависал над самыми их хвостами. Он услышал громовой рев трибун, когда его четверка доблестно выполнила то, что от нее требовалось, и немного оторвалась от преследующих ее коней Синих.
Но здесь и немного было достаточно. "Немного" могло означать выигрыш, так как, снова отвоевав полкорпуса, Кресенз, в свою очередь, перегнулся влево и, бросив один быстрый, оценивающий взгляд назад, пожертвовал малой долей скорости ради резкого поворота вовнутрь и снова занял внутреннюю дорожку.
- Он это сделал! - взвыл Карулл, колотя Криспина по спине. - Ура, Кресенз! Вперед, Зеленые! Вперед!
- Как? - вслух спросил Криспин, ни к кому не обращаясь. Он смотрел, как Скортий запоздало изо всех сил заработал кнутом, стегая свою упряжку, увидел, как кони по очереди среагировали, и обе квадриги полетели вперед по дальней прямой. Кони Синих снова рванулись вперед, их головы оказались рядом с несущейся колесницей Кресенза. Но было уже слишком поздно, они снова шли по внешнему кругу. Возница Зеленых на выходе из поворота сделал блестящий маневр и захватил внутреннюю дорожку, и на этом последнем этапе более короткое расстояние внутри должно было, конечно, сыграть свою роль.
- Святой Джад! - внезапно закричал Варгос с другой стороны от Карулла так, будто эти слова вырывали у него из глотки. - О, клянусь Геладикосом! Он сделал это нарочно! Снова!
- Что? - крикнул Карулл.
- Смотрите! Перед нами! О, Джад, откуда он узнал?
Криспин посмотрел туда, куда указывал Варгос, и сам закричал нечто нечленораздельное, охваченный возбуждением и изумлением. Он вцепился в руку Карулла, услышал, как тот взревел, одновременно от боли и восторга. А потом он просто смотрел, застыв от ужаса, как можно наблюдать за далекой фигуркой человека, несущегося к обрыву, которого он не видит.
Команды служителей ипподрома подчинялись префекту и поэтому решительно не принадлежали к числу болельщиков какой-либо факции. Они очень хорошо справлялись со своими обязанностями. В том числе поддерживать в хорошем состоянии беговые дорожки, стартовые барьеры, следить за честным проведением самого старта, судить о допущенных нарушениях во время гонки, а также охранять конюшни и не допускать отравления лошадей или нападения на возниц - по крайней мере, в пределах самого ипподрома. Нападения за его пределами их не касались.
Одной из самых сложных их обязанностей было расчищать дорожки после столкновения. Служителей учили быстро и ловко уносить колесницы, коней и раненых возниц либо в безопасное место на арене, либо на противоположную сторону, к трибунам. Они умели разделить пару сцепившихся квадриг, обрезать постромки бьющих копытами испуганных коней, убрать с дороги скрученные колеса, и сделать все это вовремя, чтобы уцелевшие колесницы могли вернуться на это место и продолжать гонку без потери скорости.
Тем не менее три упавших и развалившихся квадриги, двенадцать перепутавшихся коней, в том числе и конь со сломанной ногой из упряжки Белых, из-за которого запряженный в одно с ним ярмо конь неловко упал на бок, и потерявший сознание, сильно пострадавший возница представляли собой большую проблему.
Раненого на носилках отнесли к спине. Перерезали постромки шести пристяжных коней и освободили их, разъединили две пары коней в одном ярме. Одну колесницу оттащили к внешнему краю, как можно дальше. Они как раз работали с двумя другими конями, пытаясь отделить испуганную здоровую лошадь от сломавшей ногу, когда раздался предупреждающий крик о том, что лидеры гонки вышли из поворота и очень быстро приближаются. И одетым в желтые туники служителям ипподромной команды пришлось самим мчаться сломя голову в безопасное место.
Столкновение произошло на внутренних дорожках. Оставалось еще много свободного пространства на внешних, чтобы летящие квадриги могли обогнуть обломки.
Был еще один вариант: оставалось место только для одной из них, если они будут мчаться почти бок о бок, а возница на внешней стороне не захочет посторониться и благополучно пропустить мимо себя ту колесницу, которая находится на внутренней стороне.
Так и случилось: они скакали почти рядом. Скортий из Синих находился с внешней стороны и немного сзади, когда обе квадриги вышли из поворота и морской конек нырнул, отмечая последний круг. Скортий плавно переместился дальше к внешней стороне, когда они вышли на прямую - как раз настолько, чтобы его квадрига могла спокойно обогнуть обломки и двух лошадей, лежащих на дорожке.
Перед Кресензом из Зеленых таким образом, на короткие мгновения, на пике лихорадочного возбуждения, открывались три очевидные, но крайне неприятные возможности. Он мог погубить свою упряжку, и, возможно, самого себя, врезавшись в препятствие. Он мог свернуть ближе к Скортию, пытаясь прорваться по внешнему краю нагромождения на дорожке и тем самым рискуя подвергнуться дисквалификации и отстранению от скачек до конца дня. Или он мог резко натянуть поводья своих исходящих паром коней, пропустить Скортия вперед и снова выехать за спиной другого возницы, признав свое поражение перед самым последним отрезком дистанции.
Он был отважным человеком. Это была поразительная гонка, от которой вскипала кровь.
Он попытался проехать с внутренней стороны.
Две упавшие лошади находились дальше. Всего одна упавшая колесница лежала возле ограждения спины. Кресенз один раз стегнул своего великолепного левого пристяжного, направил его к внутреннему ограждению и втиснул упряжку в эту щель. Левый конь сильно ободрал бок об ограждение. Внешняя пристяжная поранила ногу о вращающееся колесо, но они уже проскочили это узкое место. Колесница чемпиона Зеленых последовала за конями, подпрыгнула так, что на мгновение показалось, будто Кресенз летит по воздуху, словно Геладикос на его изображениях. Но он проскочил. Он опустился на землю, великолепно удержав равновесие, не выпустив из рук ни кнута, ни поводьев, и его кони полетели дальше.
Ему ужасно не повезло после того, как он проявил столько мужества и мастерства. Внешнее колесо его повозки вдруг закачалось и отвалилось, колесница перекосилась и зачертила осью по песку.
Даже самый отважный и умелый возница не может продолжать гонку на колеснице с одним колесом. Кресенз перерезал поводья, обвязанные вокруг тела. Несколько мгновений стоял прямо в безумно накренившейся колеснице, потом поднял свой нож в коротком, но увиденном всеми салюте вслед удаляющейся фигуре Скортия и спрыгнул на землю.
Он несколько раз перевернулся, так, как учат всех возниц с юных лет, потом поднялся и встал один на песке. Он снял свой кожаный шлем, поклонился императорской ложе - не обращая внимания на другие упряжки, уже показавшиеся из-за поворота, - потом широко развел руки в стороны, словно прося прощения, и так же низко поклонился трибунам Зеленых.
Затем он ушел с дорожек к спине. Принял из рук одного из служащих флягу с водой. Жадно напился, а остаток вылил себе на голову и стоял там, оглашая воздух вокруг монументов залпами непристойных, страстных проклятий, выплескивая свое отчаяние, пока Скортий не повернул на последнюю прямую. После тот выехал, чтобы по-настоящему совершить официальный круг почета и принять венок. При этом Синие позволили себе впасть в дикий восторг, и сам император в катизме - равнодушный император, который не болел ни за одну из факций и даже не любил гонки, - поднял руку, приветствуя триумфатора-возничего, когда тот проезжал мимо.
Скортий не выказывал восторга, не принимал преувеличенно горделивых поз. Он никогда этого не делал. Никогда, на протяжении двенадцати лет и ста шестидесяти триумфов. Он просто соревновался и побеждал и проводил ночи, принимая почести в каком-нибудь дворце аристократа или в постели аристократки.
Кресенз раньше имел доступ к учетным книгам факции. Он знал, какую сумму Зеленые выделяют на защитные заговоры против табличек с проклятиями, которые насылают на Скортия в течение года. Он полагал, что Синие опять в этом году выделили лишь половину этой суммы.
"Было бы правильно, - подумал Кресенз, вытирая грязь и пот с лица, - возненавидеть этого человека". Он представления не имел, как Скортий догадался, что обломки все еще останутся там после простого столкновения двух колесниц. Он так никогда и не задал этого вопроса, но ему очень хотелось знать. Ему позволили занять внутреннюю дорожку после того последнего поворота, и он воспользовался этим разрешением, словно ребенок, который хватает конфетку, когда думает, что наставник отвернулся.
Он отметил, с некоторой долей недовольства, что тот парень, который выступал за Красных на седьмой дорожке - Барас, или Варас, или как его там, - тот, которого Скортий дурачил на старте, действительно догнал уставшую упряжку Белых после последнего поворота и занял второе место, получив довольно значительный приз. Это прекрасный результат для молодого человека, скачущего вторым за Красных, и это помешало победе Синих и Белых стать полной.
Кресенз решил, что, учитывая все обстоятельства, бранить этого парня не следует. Сегодня предстояло еще семь заездов, он участвовал в четырех и все еще хотел довести количество побед до семидесяти пяти.
По дороге назад в раздевалку под трибунами, чтобы отдохнуть перед следующим выступлением, он узнал, что второй возница Синих, Дауз, упавший с колесницы, умер, сломав себе шею.
Смерть всегда участвовала в гонках вместе с ними. Сегодня она показала свое лицо.
На ипподроме они соревновались в честь бога Солнца и императора и чтобы доставить удовольствие людям, а некоторые соревновались в честь доблестного Геладикоса, и все они знали - каждый раз, когда стояли позади своих коней, - что могут погибнуть там, на песке.
Глава 7
Можно ли забыть, как быть свободной?
Этот вопрос пришел Касии в голову в пути и до сих пор оставался без ответа. Может ли год рабства навсегда наложить отпечаток на твою природу? Или сам факт того, что тебя продали? Раньше, дома, она была острой на язык, сообразительной, строгой. "Эримицу". Слишком умна, чтобы выйти замуж, беспокоилась ее мать. Теперь она ощущала страх в самой сердцевине своего существа: встревоженная, растерянная, вздрагивающая при каждом звуке, отводящая глаза. Она провела год, в течение которого любой мужчина, заплативший Мораксу, мог пользоваться ею, как ему угодно. Год, в течение которого ее били за малейшую оплошность или без всякой причины, просто чтобы она помнила свое место.
Они прекратили побои только в самом конце, когда хотели, чтобы на ней не осталось отметин, чтобы у Касии была гладкая кожа перед смертью в лесу.
Из своей комнаты на постоялом дворе Касия слышала шум на ипподроме. Постоянный шум, похожий на шум падающей воды к северу от ее дома, но иногда он становился громче - в отличие от водопада, - вырастал до оглушительного рева, словно ревел какой-то зверь с множеством глоток, когда там, где бежали лошади, совершался непредвиденный поворот судьбы, ужасный или чудесный.