- Э, возничий, позволь представить тебе Карулла, трибуна Четвертого саврадийского легиона, - произнес рыжеволосый мозаичник, так как это он стоял на портике. - Он сопровождал меня на последнем отрезке путешествия, а теперь охраняет меня в Городе. Он действительно проиграл сегодня много денег на первом забеге.
- Мне очень жаль, - задумчиво ответил Скортий. Он посмотрел на Кая Криспина Варенского, потом на знаменитого архитектора, Артибаса, стоящего рядом с ним, взъерошенного, с внимательными глазами. Строителя нового святилища.
И теперь он был совершенно уверен в том, что знает, кому они кланялись, пока он наблюдал за ними с противоположной стороны площади.
Снова наступило молчание. Северный ветер свистел в колоннах, снова захлопали ткани на грудах кирпича и инструментах каменщиков. Никакого движения не было заметно у Бронзовых Врат. Они должны были услышать его крики, но не стали ничего предпринимать. События за стенами Императорского квартала редко беспокоили стражников; в их обязанности входило удерживать эти события снаружи. Он только что бежал через открытую площадь, орал, как сумасшедший, размахивал кинжалом, ушиб лодыжку... и все это зря. Пока Скортий стоял в темноте на еще не завершенном портике Великого святилища божественной мудрости Джада, перед его внутренним взором вдруг снова быстро промелькнул тревожащий образ элегантной женщины, которую он недавно покинул. Ее аромат и ее прикосновение.
Он представил себе, что она сейчас за ним наблюдает. И поморщился от этой мысли, вообразив ее приподнятые брови, насмешливо изогнутые губы, а затем - не видя никакого другого очевидного выхода - он расхохотался.
* * *
Немного раньше, шагая с эскортом от Аттенинского к Траверситовому дворцу, где находились любимые осенние и зимние апартаменты императрицы Сарантия, Криспин поймал себя на том, что думает о жене.
Это происходило все время, но разница - и он это сознавал - заключалась в том, что теперь в его воображении Иландра была щитом, защитой, хотя он и не знал точно, чего боялся. В садах было ветрено и холодно, он кутался в плащ, который ему дали.
Под охраной умершей, прячась за воспоминанием о любви, он подошел к меньшему из двух дворцов под быстро бегущими облаками и низко опустившимися лунами.
Его ждали. Ближайший солдат стражи кивнул головой, без всякого выражения, и открыл дверь. Криспин вошел в помещение, где сиял свет очага, свечей и золота. Евнухи и солдаты остались за дверью. Двери закрылись за ним. Образ Иландры медленно потускнел, когда к нему подошла служанка в шелках и домашних туфлях и протянула серебряную чашу с вином.
Кай принял его с искренней благодарностью. Служанка взяла у него плащ и положила его на скамью у стены рядом с очагом. Затем она мимоходом улыбнулась ему и вышла во внутреннюю дверь. Криспин стоял один и оглядывался при свете множества свечей. Комната была отделана с отменным вкусом; немного слишком роскошно для западного наблюдателя, но Сарантий склонен к роскоши. Потом у него захватило дух.
На длинном столе у стены слева от него лежала золотая роза. Изящная, как живой цветок, она казалась такой же гибкой, с четырьмя бутонами и на длинном стебле, с колючками между маленькими, правильной формы листочками, и все это из золота. Все четыре бутона были на разных стадиях расцвета, а пятый цветок, на вершине, полностью распустился, и каждый из тонких, изящных лепестков был чудом искусства кузнеца. В центре цветка сверкал рубин, яркий, как огонь свечи.
Его душа заболела от такой красоты и от ее ужасной хрупкости. Стоит только взять этот длинный стебель двумя пальцами и сжать его, как он согнется, потеряет форму, перекосится. Казалось, цветок слегка колышется на ветру, которого здесь нет. Столько совершенства, такого преходящего, такого уязвимого. У Криспина сердце разрывалось при виде такого искусства - такого слияния времени, любви и мастерства - и от понимания, что это искусство, это мастерство также мимолетно, как... как любая радость в жизни смертного.
Возможно, как роза, которая погибла на ветру или умерла в конце лета.
Он вдруг вспомнил о молодой царице антов и о послании, которое принес, и почувствовал в себе жалость, страх и одиночество.
Огоньки свечей в серебряных подсвечниках дрожали на столе возле розы. Он ничего не услышал, но легкое колебание их пламени заставило обернуться.
Аликсана в молодости выступала на сцене и очень хорошо умела - даже сейчас - двигаться бесшумно и с грацией танцовщицы. Она была невысокой, стройной, темноволосой, черноглазой, утонченной, как роза. Шипами она ранила душу, пускала кровь, опасность таилась в сердце красоты.
Она переоделась в ночную одежду темно-красного цвета, служанки сняли с нее эффектный головной убор и драгоценности с запястий и шеи. Теперь ее волосы были распущены на ночь, густые, длинные, темные, волнующие. В ушах у нее все еще висели бриллианты, ее единственное украшение, отражая свет. Ее окутывал аромат духов, плыл к нему через окружающее ее пространство, и еще ее окружала аура власти и насмешливого ума и чего-то еще, что Криспин не мог назвать, но знал, что боится этого, и правильно боится.
- Насколько хорошо ты знаком с личными апартаментами правителей, родианин? - Ее голос был тихим, лукавым, потрясающе интимным.
"Будь осторожен, очень осторожен", - сказал он себе, поставил чашу с вином и низко поклонился, неторопливостью движений пытаясь скрыть приступ тревоги. Выпрямился. Прочистил горло.
- Совсем не знаком, моя госпожа. Я польщен и чувствую себя не в своей тарелке.
- Батиарец вдали от своей провинции? Рыба, выхваченная сетями из воды? Каков ты на вкус, Кай Криспин Варенский? - Она не двигалась. Свет очага отражался в ее черных глазах и в висящих рядом бриллиантах. Он сверкал на бриллиантах и тонул в ее глазах. Она улыбалась.
Она играла с ним. Он это понимал, но все равно у него пересохло в горле. Он снова откашлялся и сказал:
- Представления не имею. Я к твоим услугам в любом смысле, трижды возвышенная.
- Ты это уже говорил. Тебе сбрили бороду, как я поняла. Бедняга. - Она рассмеялась, подошла поближе, прямо к нему, потом мимо него, когда он затаил дыхание. Остановилась у длинного стола, глядя на розу. - Ты любовался моим цветком? - Ее голос напоминал мед или шелк.
- От всей души, моя госпожа. Это работа большой красоты и печали.
- Печали? - Она повернула голову и посмотрела на него.
Он заколебался.
- Розы умирают. Столь тонкое искусство напоминает нам о... непостоянстве всех вещей. Всех прекрасных вещей.
Аликсана некоторое время не отвечала. Она уже не была молодой женщиной. Ее темные, подведенные глаза удерживали его взгляд, пока он не отвел его в сторону и вниз. Ее аромат, такой близкий, опьянял его, напоминал о востоке, он наводил его на мысли о цвете, как и многое другое: этот цвет близок к красному цвету ее одежды, но глубже, темнее, в нем больше пурпура. Королевского пурпура. Он смотрел вниз и гадал, специально ли это сделано или это видит только он, человек, превращающий в цвета звуки и вкусовые ощущения? В Сарантии существуют тайные искусства, о которых он ничего не знает. Он находится в Городе Городов, украшении мира, оке вселенной. Здесь свои тайны.
- Непостоянство прекрасного. Хорошо сказано. Именно поэтому, - прошептала императрица, - она лежит здесь, разумеется. Умный человек. Ты мог бы, родианин, сделать мне из мозаики что-нибудь такое, что наводило бы на противоположные мысли: намек на то, что останется после всего преходящего?
Все же она не зря пригласила его сюда. Он поднял взгляд.
- И что же наводит на такие мысли тебя, императрица?
- Дельфины, - произнесла она без всякого предупреждения.
Он почувствовал, что бледнеет.
Она повернулась к нему лицом и смотрела на него, облокотившись о столик из слоновой кости, упираясь в него ладонями с расставленными пальцами. Выражение ее лица было задумчивым, оценивающим; это смущало его больше, чем смутила бы ирония.
- Пей свое вино, - сказала императрица. - Оно очень хорошее. - Он выпил. Правда, хорошее.
Но оно ему не помогло. Тут вино бессильно.
На этом этапе истории мира дельфины таили в себе смертельную опасность. Они были чем-то гораздо большим, чем просто морскими животными, совершающими прыжки из воды в воздух, грациозные и живописные. Таких животных любая женщина была бы рада увидеть на стенах своей комнаты. Дельфины были связаны с язычеством, они запутались в сетях ереси Геладикоса.
Они несли души из царства смертных через гулкие чертоги моря в царство мертвых, на страшный суд. В это очень давно верили древние в Тракезии - и в Родиасе, до появления учения Джада. Дельфины служили богу мира мертвых, у которого было много имен, они были проводниками душ умерших, пересекающими размытое пространство между жизнью и тем, что будет после.
И кое-что из этого старого, неистребимого язычества совершило переход - через размытое пространство другого рода - в веру Джада и его сына Геладикоса, который погиб на колеснице, неся огонь людям. Когда колесница Геладикоса рухнула, пылая, подобно факелу, в море (так гласили мрачные предания), именно дельфины приплыли и понесли его погубленную красоту на своих спинах. Они сделали из самих себя живые носилки и отнесли тело к самому краю самого дальнего моря навстречу его отцу, низко спустившемуся в сумерках. И Джад забрал своего сына, и положил его в свою колесницу, и унес его вниз - как и каждую ночь, - в темноту. В ту ночь темнота была глубже и холоднее, ибо умер Геладикос.
И поэтому говорили, что дельфины были последними созданиями живого мира, которые видели возлюбленного Геладикоса и прикасались к нему, и за эту услугу они были священны для тех, кто верил в смертного сына Джада.
Можно выбрать свой собственный смертный грех, свое святотатство. Дельфины несли души темному богу Смерти из древнего языческого пантеона, или они несли тело единственного сына единого бога, что теперь стало запрещенной ересью.
В любом случае, при любом значении, художник, который изображал дельфинов на потолке или на стене, привлекал к себе смертельно опасное внимание со стороны клириков, проявляющих все большую бдительность. Когда-то на ипподроме были дельфины, они ныряли, отсчитывая число пройденных кругов. Их убрали, расплавили. Теперь круги отсчитывали морские коньки.
Именно нынешний император, Валерий Второй, добился совместной декларации от Атана, верховного патриарха в Родиасе, и Закариоса, восточного патриарха здесь, в Городе. Валерию пришлось немало потрудиться, чтобы добиться этого редкостного соглашения. Этот документ положил на бумаге конец двум сотням лет яростных, смертельных споров о догматах веры. Но ценой за те выгоды, которые получил от него честолюбивый император и лишь на поверхностный взгляд объединившиеся клирики, было то, что все верящие в Геладикоса стали еретиками. Им грозило отлучение, ритуальные проклятия в церквях и святилищах, костры. В Империи Валерия редко казнили за нарушение законов человеческих, но людей сжигали за ересь.
И именно императрица, супруга Валерия, надушенная и сверкающая при свечах в своих красным с золотом одеждах, просила его теперь изобразить в ее комнатах дельфинов.
Криспин чувствовал себя слишком опустошенным всеми событиями этой ночи, чтобы как следует разобраться в этом. Он осторожно сказал, пытаясь выиграть время:
- Они - красивые создания, действительно, особенно когда выпрыгивают из волн.
Аликсана улыбнулась ему.
- Конечно, красивые. - Улыбка ее стала шире. - И еще они унесли Геладикоса к тому месту, где море соединяется с землей в сумерках.
Вот теперь все ясно. По крайней мере, он знает, за какой грех его могут сжечь.
Однако она облегчила ему задачу. Он посмотрел ей в глаза, которые не отрывались от его лица.
- Оба патриарха запретили подобные верования, императрица. Император дал клятву в старом Святилище мудрости Джада поддержать их в этом.
- Вы об этом слышали? Даже в Батиаре? При антах?
- Конечно, слышали. Верховный патриарх находится в Родиасе, госпожа.
- А царь антов... или его дочь после... тоже дали подобную клятву?
Потрясающе опасная женщина.
- Вы знаете, что не давали, госпожа. Анты пришли к Джаду через веру в Геладикоса.
- И не изменили своих убеждений, увы.
Криспин резко обернулся.
Императрица лишь повернула голову и улыбнулась мужчине, который вошел совершенно бесшумно и произнес эти слова от самой дальней в комнате двери.
Во второй раз, с сильно бьющимся сердцем, Криспин поставил свое вино и поклонился, чтобы скрыть нарастающую тревогу. Валерий не сменил ни одежду, ни манеру поведения. Он сам подошел к стене и налил себе чашу вина. Три человека были в комнате одни, никаких слуг.
Император отпил из чаши и выжидательно посмотрел на Криспина. Кажется, от него ждали ответа.
Было уже очень поздно. Совершенно неожиданное настроение охватило Криспина, хотя и мать, и друзья могли бы утверждать, что знакомы с ним. Он тихо произнес:
- Один из самых почтенных клириков антов писал, что ереси, в отличие от одежды и бород, господин мой, не входят в моду и не выходят из моды каждый сезон или каждый год.
Аликсана громко рассмеялась. Валерий слегка улыбнулся, но его серые глаза оставались внимательными на круглом, мягком лице.
- Я это читал, - сказал он. - Сибард Варенский. "Ответ на декларацию". Умный человек. Я написал ему, сказал об этом и пригласил приехать сюда.
Криспин этого не знал. Конечно, он этого не знал.
Но он знал - и все знали, - что ясно выраженные амбиции Валерия на Батиарском полуострове опираются на религиозные распри и на заявленную им необходимость спасти полуостров от "заблуждения". Это было странно и в то же время соответствовало тому, что он уже узнал об этом человеке. Император мог строить основание для возможного завоевания Родиаса и запада на религии и в то же время превозносить священника антов, работа которого пункт за пунктом бросала вызов документу, давшему ему это основание.
- Он отклонил приглашение, - тихо заметила Аликсана, - и в очень резких выражениях. Твой партнер Мартиниан также отклонил наше приглашение. Почему, родианин, никто из вас не хочет приехать к нам?
- Несправедливо, любимая. Кай Криспин приехал по хо-
лодным осенним дорогам, не побоялся ни бритвы брадобрея, ни нашего двора... А теперь его осаждает шалунья-императрица своими нечестивыми просьбами.
- Лучше мои шалости, чем злоба Стилианы, - резко ответила Аликсана, все еще опираясь на столик. Ее тон изменился, стал лукавым. Интересно: Криспин уже разбирался в оттенках этого голоса. Ему казалось, что он всегда в них разбирался. - Если ереси меняются в зависимости от времени года, - прошептала она, - разве не могут меняться украшения моих стен, господин мой император? В любом случае здесь ты уже одержал победу.
Она ласково улыбнулась им обоим. Повисло короткое молчание.
- Какой бедняга смеет надеяться, что у него хватит ума, чтобы с тобой спорить? - ответил, наконец, император с задумчивым выражением лица.
Улыбка императрицы стала шире.
- Хорошо. Значит, я могу это сделать? Мне очень хочется иметь здесь этих дельфинов. Я распоряжусь, чтобы наш родианин...
Она осеклась. Император вскинул руку повелительным жестом судьи и остановил ее.
- После, - сурово произнес Валерий. - После святилища. И если он согласится на такую работу. Это ересь, модная или нет, и тяжесть последствий, если все откроется, ляжет на художника, а не на императрицу. Подумай. И реши после.
- После, - возразила недовольная Аликсана, - наверное, наступит еще очень нескоро. Ты построил очень большое святилище, мой повелитель. Мои палаты здесь прискорбно малы.
У Криспина возникло ощущение, что эти пререкания - одновременно обычная игра между этими двумя людьми и нечто, задуманное для отвлечения его внимания. Зачем это им понадобилось, он не знал, но эта мысль оказала на него обратное действие: он оставался смущенным и настороженным.
И как раз в этот момент раздался стук в наружную дверь.
Император Сарантия быстро поднял взгляд и улыбнулся. Улыбаясь, он выглядел моложе, почти мальчишкой.
- А! Возможно, я все же достаточно умен. Приятная мысль. Кажется, я сейчас выиграю пари, - пробормотал он. - Моя госпожа, с нетерпением буду ждать обещанной платы.
Аликсана казалась обескураженной.
- Не могу поверить, что она это сделала. Это, должно быть, что-то другое. Что-то... - Голос ее затих, она прикусила нижнюю губу. Во внутренних дверях появилась ее служанка и вопросительно подняла брови. Император поставил свою чашу, молча прошел мимо нее и скрылся в дальней комнате. Криспин заметил, что он улыбается.
Аликсана кивнула женщине. Та поколебалась, указала рукой на хозяйку, потом на собственные волосы.
- Госпожа?..
Императрица пожала плечами, по ее лицу скользнуло нетерпение.
- Люди видели не только мои распущенные волосы, Кри-зомалло. Оставь.
Криспин машинально отступил назад, к столику с розой, когда дверь открылась. Аликсана стояла неподалеку, надменная, несмотря на свой домашний наряд. Он подумал о том, что кем бы ни был этот посетитель, он не мог быть посторонним, иначе его бы не пропустили ко дворцу, не говоря уже о том, чтобы заставить стражников постучать в дверь так поздно ночью.
Женщина немного отступила назад, и в комнату вошел мужчина, всего на два шага отстав от нее. Он держал двумя руками маленький ящичек из слоновой кости. Отдал его Кризо-малло, а потом, повернувшись к императрице, выполнил полный придворный поклон, три раза коснувшись лбом пола. Криспин не знал наверняка, но у него возникло ощущение, что подобная церемония в данном случае была излишней, преувеличенной. Когда посетитель наконец выпрямился, а потом встал, повинуясь жесту Аликсаны, Криспин узнал его. Тот худой, узколицый человек, который стоял за спиной стратига Леонта в зале приемов.
- Ты пришел поздно, секретарь. Это твой личный подарок или Леонт хочет передать мне нечто по секрету? - Тон императрицы было трудно понять: идеально вежливый, но не более того.
- Это хочет передать его супруга, трижды возвышенная. Я принес маленький подарок от Стилианы Далейны глубоко почитаемой и любимой императрице. Она сочтет за честь, превышающую ее достоинства, если ты милостиво согласишься его принять. - Человек быстро оглянулся, закончив говорить, и у Криспина возникло явственное ощущение, что секретарь старается запомнить эту комнату. От его взгляда не могли укрыться ни распущенные волосы императрицы, ни интимность обстановки. Аликсану это явно нисколько не встревожило. Криспин снова спросил себя, в какой игре его сделали незначительной фигурой, куда его двинут сейчас и с какой целью.
Императрица кивнула Кризомалло, которая расстегнула золотой замочек коробки и открыла ее. И не смогла сдержать своего изумления. Она достала лежащий там предмет. Маленький подарок. Воцарилось молчание.
- Какая жалость! - сказала тихо императрица Сарантия. - Я проиграла пари.
- Моя госпожа? - Брови секретаря сдвинулись. Он не это ожидал услышать.
- Неважно. Передай госпоже Стилиане, что мы довольны ее поступком и... быстротой, с которой она прислала нам подарок, заставив усердного писаря сыграть роль посыльного и бодрствовать так поздно. Ты можешь идти.