До самого полудня все спорилось. Даже сообщения о том, что в трактирах сегодня дерутся чаще обычного, не портят настроения. Ну, перебрали иные пива… особенно много влезает в горцев! Хорошее утро, но пора и поспать. Домой, в башенку - и на бочок!
Не сразу. Сначала - маленький. Круглые, почти сидовские глаза августы Анастасии.
- Твой… сын?!
- Ага. Подарили! Еще летом… Назвала Владимиром. Вовка, знакомься - это тетя Настя… Она хорошая.
Потом - привычное: лоскутный ковер под боком. Веселая возня. Если смотреть на малыша, как на ровню - играть с ним интересно. Он уже не сверток, только и умеющий дышать, сосать и пачкать пеленки. Уже знает несколько слов… скорей бы их стало побольше! Немайн счастлива, как всегда, когда с маленьким занимается - но вот ушастая голова завертелась. Сида словно из морока выскочила, вспомнила о той, что пробиралась в эту комнату через целый континент, надеялась застать здесь сестру. А нашла… Кого?
- Анастасия… Мы не слишком бузим?
Базилисса сидит на постели - с низкой мебелью еще не освоилась. Руки устало сложены на коленях, смотрит сверху вниз.
- Нет… Вот уж не думала, что ты детей любишь. Маленьких.
- Как можно не любить? Они хорошие… А этот, вообще, мой!
- Странно… А, поняла. Ты для него игрушки изобретаешь.
И это тоже. Все пришлось "изобретать" из памяти. И коника–качалку, и пирамидку, и кубики - со сточенными углами. Ничего, что не сделал бы хороший столяр после нескольких минут объяснений. Вот глиняные свистульки, глиняные, обожженные в печи, ярко раскрашенные, здесь уже есть. Немайн обещала лично запеть насмерть любого, кто подарит сыну такую: по большим ушам сиды крик свистульки бьет больней, чем плеть по задубевшей спине гребца–каторжанина. Зато птички, рыбки и лошадки без свистка - сколько угодно.
Сегодня Немайн принесла сыну любимую забаву. Мешок, да не пустой: вот кого вытянет, не угадаешь. Значит, интересно! Малыш тянется, но мама прячет в мешке руку. Озорно крутанула ушами.
- А что у нас в мешочке? Пушистенькое!
Выдернула из мешка руку - на ней меховая рукавичка, только нос–бусинка пришит и усы длинные. Стоит чуть сдвинуть пальцы - усы забавно топорщатся, да и утробное мурлыканье в исполнении матери получается ласковым… Странная штука старые легенды: рычать сиде можно сколько угодно. А петь, даже колыбельные сыну - нельзя!
Маленький рад. Хлопнул в ладоши. Попробовал игрушку схватить - не вышло, зверик увернулся. Немайн хихикнула.
- А кто это? Это зверь! Скажи: зверь.
Малыш посерьезнел, глазенки изучают шерстяную рукавичку - та и рада, крутится рядом, фыркает, нюхает воздух. Смешная!
- Ну, так кто это у нас? Зверь? Скажи: зверь!
Малыш молчит. Смотрит, внимательно. Говорит:
- Мама.
Немайн вздыхает. Выдергивает руку из игрушки, ставит пушистую перчатку на тряпичный ковер - мордочкой к сыну.
- А теперь кто?
- Звел!
Загребущие руки хватают игрушку… Обнимают. Ну любит он рукавичку–звереныша! Спать без нее отказывается. А позади - другой ребенок, постарше. Окликает:
- Сестра… Прости, не получается звать тебя чужим именем.
- Зови сестрой. Можешь и младшей: тоже будет правильно!
- Опять за свое? Не выйдет, дудочки! Ты старшая, я всегда на тебя быть похожей хотела… И хочу. Ты почему на полу лежишь?
- А как с Вовкой играть? Я и так слишком часто смотрю на сына сверху вниз. Когда в кроватке качаю, когда кормлю, когда учу ходить…
- А зачем игрушка такая страшная: зверь?
- Почему страшная? Мягкая, теплая…
- Страшная! Эйра говорила, тебя оборотнем считают. Может, поэтому?
Немайн задумалась. Мягкая игрушка - изобретение сравнительно позднее. Медведей, похожих на зайцев, и зайцев, похожих на медведей породил девятнадцатый век. Тряпичные куклы водились и раньше, и будь у нее дочь, куклу бы и получила. А так… В голове уже крутился ответ, когда в дверь постучали. Явился отец Пирр, с порога начал что–то говорить. Что - Немайн не разобрала: по ушам полоснул пронзительный вопль, мимо глаз проскочило нечто смазанное, совершенно не напоминающее робкую Анастасию. Нечто врезалось в отца Пирра и со злобным рычанием - куда там "страшному" зверику - принялось святому отцу бороду вырывать!
Немайн сама разнимать не полезла. Сунуться между - с двух сторон и получить. Зато, отдав приказ, остаешься наверху. Судьей, как хранительнице правды и положено. Кроме того, когда тебя не отпихивают и не волтузят, есть время сообразить, что именно кричала сестра, и что пытается пробулькать священник. Когда самое неприятное будет позади, можно будет уставить на "простого" священника Пирра сверлящий немигающий взгляд, и поинтересоваться:
- Извольте, ваше святейшество, объяснить свое поведение.
Пирр, оказывается, целый патриарх Константинопольский, пусть и в бегах. Не самозванец: не узнай его базилисса, борода осталась бы целой. Сейчас Анастасия ходит вокруг тигрицей, цедит:
- Предатель. Изменник. Иуда!
Снова вострит когти.
- Ворот распахнется. Тут мужчины есть…
Зажала ворот рукой. Вот они, особенности аварского платья. Все лишь запахнуто, скромность защищает платье–рубаха, так и у него ворот нараспашку, на легкой шнуровке. Пирр ее, видимо, оттолкнуть пытался, порвал. Не придержишь - случится то же, что грозило местными ткачихам, пока сида не подсказала как делать пуговички. А в комнате мужчины есть, и взгляды нет–нет, да проскочат мимо девичьей груди… Интересно им!
Тут Немайн поняла: ей тоже интересно. Мужская память? Ничего, в отличие от мужчин у сиды интерес невинный, и удовлетворить его легко. Будет сестра–по–должности мыться - заглянуть, спинку потереть…
Анастасия краснеет - хорошо. Можно добавить для верности:
- Или ты все–таки подменыш с Родоса? А то и портовая кошка - вон как царапаешься!
- Я Анастасия Аршакуни, дочь великого Ираклия. Как и ты!
- Тогда прости недостойного служителя божия Пирра… - раздался голос "простого" священника, - как сестра твоя Августина! Прости малодушного наставника твоего…
Немайн покосилась на Пирра - уже не дрожит. Голову склонил, что в хитрых глазах прячется - не понять. Сейчас скрутит девочку словами… Сам хорош! Жил тут инкогнито, молчал. Августиной считает! Получай!
- Хорош воспитатель… ученицам за пазуху лезет, а потом, пока те растеряны, словесами добивает. Молчи, пока говорить не разрешу. Иначе…
Медленно сжала кулак. Проследила - дошло. Кивнул. Хорошо, теперь другая сторона.
- И ты, святая и вечная, успокойся и изложи: за что сей человек подлежит борододранию. Просто так драться нельзя: римский император не ограничен никакой властью, кроме божественной, но ограничен процедурой. Именно для того, чтобы, вырвав кому–нибудь сгоряча бороду, не пожалеть об этом после. Ну?
Следующие полчаса она слушала историю патриарха Пирра, человека весьма одаренного умом, но, увы, не храбростью. Говорили два голоса - обвиняющий и оправдывающийся, и Немайн получала истину, проводя между ними среднее.
Пирр стал патриархом Константинопольским после Сергия. Тот тоже был соратником императора Ираклия, тоже стремился примирить расколовшихся в вопросе о количестве природ Христа христиан… Император считал, что, когда с севера идут авары, с востока персы, а на юге растет зубастый зародыш Халифата - устраивать внутренние дрязги не стоит. Сергий и Пирр разработали учение, которое должно было всех примирить, но результатом стал раскол недавно единого учения уже на три части. Монофизиты все равно сочли мусульман ближе по духу, чем иных христиан, в Сирии и Египте били императорской армии в спину… Поражения свели в могилу сперва Сергия - так Пирр и стал патриархом, а затем и Ираклия. Император просил патриарха присмотреть за семьей… а тот не справился.
Видел кричащую толпу - и заготовленные слова застревали в горле, слова, которых было бы достаточно, чтобы успокоить, убедить, перетащить на свою сторону. Смотрел на вдову Ираклия, Мартину - но та тоже превращалась в изваяние.
Пирр все умел договариваться - в покоях и залах, пока угроза оставалась словами и не могла реализоваться немедленно и страшно - но каждый следующий договор становился все тяжелей. С самого начала из перечня соправителей исчезли дочери Ираклия, потом и Мартина из коронованной императрицы оказалась всего лишь матерью императоров, потом к ее сыновьям прибавился племянник. Пирр просчитал, что дальше. Узнал, кого прочат на опустевшую кафедру. Сначала хотел добраться до дворца, предупредить - но на улицах было уже неспокойно, и он не рискнул. Корабль унес патриарха в Африку, а императорская семья осталась на расправу.
Несколько юридических "подарков", оставленных в столице, поддержка Рима и Карфагена оказались достаточны, чтобы Пирра не смогли лишить сана. Теперь в Константинополе всего лишь местоблюститель, а патриарх Константинопольский стоит, повесив голову, на третьем этаже Жилой башни Кер–Сиди. Те, кого он бросил - кто жив - стоят перед ним. На деле - одна. Он считает, что две. Действительно рад, что может просить прощения у девочек, перед которыми кругом виноват…
Немайн подводит итог.
- Измены не было. Было малодушие… Дружинника следовало бы казнить. Формулировка: "за трусость перед лицом неприятеля".
- Так его! - кричит Анастасия.
Пирр понурился. Наверное, ждал, что ему все простят и на груди возрыдают? Нетушки.
- Ополченца ждал бы позор, барды беглеца бы на всю страну ославили… Вряд ли одного, в толпе. С этим живут.
Помолчала. Вздохнула - нарочно, для Анастасии.
- Только святейший Пирр - не дружинник и не ополченец, а малодушие, увы, и на апостолов накатывает. Петр от Спасителя три раза отрекся, чтобы шкуру спасти… А потом в Риме на крест взошел, и нынешние римские папы несут имя его наместников с гордостью. Переменился, выходит. А некто Пирр - переменился?
- Не верю!
Это Анастасия.
- Переменился. Приехал сюда из Африки… Наверное, это было… Как мне - из болот наружу выйти. Страшно!
Это Луковка.
Беглый патриарх поднял голову, смотрит на нее - с надеждой, но Нион молчит. Может сказать что–то еще? Не на людях?
Немайн стало интересно - и чуточку стыдно. Мгновение назад судьба человека была предрешена лишь оттого, что он из–за больных глаз и совести признал в ней базилиссу Августину. Теперь совесть заворочалась и в сердце сиды.
- Хорошо.
Сказала, словно чужим голосом. Хрип, не то карканье, не то рычание. Откашлялась - не помогло. Продолжила:
- Если ты переменился - не испугаешься, когда я расскажу людям, что место батюшки Адриана, что при Кер–Ниде поднял в атаку резервы - трус занял. Встретишь их, объяснишь, что к чему. А?
Пирр молчит. Что ему говорить? Но этого мало.
- Или - топай в порт. Африка, Рим… православный мир все еще велик, и есть множество мест, в которых тебе не придется смотреть в глаза тем, кого ты бросил. Времени тебе - до завтра, до исхода первой стражи. Республика не может опираться на гнилую подпорку!
- Я… - сказал Пирр. Заскорузлым, старческим жестом приподнял руку, дал ей упасть. Повернулся, поплелся к лифту - дряхлый, жалкий, ноги подгибаются.
- Играет, - отрезала Немайн. - Уплывет в Африку - таким и останется.
Немайн подразумевала - в ее памяти, в истории Республики. Камбрийцы, разумеется, услышали сглаз. Стали расходиться - один из рыцарей отчетливо пробормотал:
- Так жить… Я бы прилип к полу собора!
- Ты и так от врагов не бегаешь, сэр Берен, - пропел в ответ голос Луковки, - и просто не понимаешь трусов.
- Не понимаю, - согласился рыцарь, - и, даст Бог, никогда не пойму!
Излет дня. Рядом, в постели, громко дышит Анастасия, но под этот аккомпанемент работается даже лучше. Немайн трет лоб. Несколько процентов от текущих расходов удалось сэкономить на соборе, но где взять все эти деньги?! Наверное, впервые за столетия победитель, вернувшийся после победоносной кампании, не хвастает добычей. Новомодное гусиное перо скребет по трижды выскобленному пергаменту - хранительница правды республики Глентуи не настолько бедна, чтобы перейти на навощенную дощечку и острую палочку. Вдруг заметки случайно затрутся? Что до скобления, есть специальное устройство: вкладываешь туда кожаный листок, нажимаешь педаль - жесткая влажная щетка принимается за дело. Стоит в углу кабинета: не всякую ненужную грамотку сида Немайн может отдать на переработку чужому человеку. В задыхающейся от недостатка писчих принадлежностей республике скобление рукописей стало ремеслом, и весьма почетным. Члены новенькой, месяц от роду, гильдии скоблильщиков - люди честные, приносят присягу перед Богом, родным кланом и отечеством, что ни словечка не разгласят из полученных в обработку чужих писем, и читать никому не дадут, и сотрут все до буковки! Но чужое золото и родную халатность никто не отменял. Так что некоторые грамотки в скоблилку хранительница закладывает сама, и сама на педали нажимает. Развешивают влажную кожу сушиться другие.
Чернила пятнают вытертую кожу, цифры складываются в числа, столбцы чисел - в неутешительную истину, которую рыжая и ушастая, что сидит за столом, прекрасно знает.
Война любит победу и не любит продолжительности.
Сунь Цзы прав. Как всегда, когда касается войны цивилизованной. Варвар, народ–разбойник, наемник… Эти ухитряются жить войной! Для них все навыворот: "Да дай нам Бог сто лет войны, и ни единой бойни за сто лет!" Разумеется, если бьют не их. Сами они резать побежденных мастера! Только война, что кормит сама себя, рушится, столкнувшись с организованной армией, подпитанной из внешнего ресурса. Из экономики цивилизованного народа! В том случае, если народ не экономит, и не бросает на отражение беспощадного врага три процента бюджета и полпроцента населения. Так пал перед варварами Рим. Так пала перед саксами Британия - кроме маленького кусочка, Камбрии. Этой зимой саксы попытались вторгнуться и сюда - но их встретил весь народ. В строй встали даже женщины. Кто не встал - работал на армию.
Результат - бойня! Только били варваров. Была слава, была гордость… Денег не было, но люди брали расписки хранительницы. Волосы цвета крови да треугольные, как у зверя, уши оказались лучшей гарантией. Сиды хитрые, это все знают. А не оплатить расписки бывшей богине нельзя! Хранительница - лицо священное, вроде епископа, неоплаченных долгов иметь права не имеет. Не расплатится - власть потеряет…
Немайн разглядывает листки с расчетами, хмыкает. До ярмарки, когда истекает срок погашения расписок, еще почти квартал. Если постараться, можно успеть!
Только никто не торопится. Видимо, думают, сида время растянет… Увы, она не растянет. Некуда! Все время, над которым властна - ее собственное, к нему много не прибавишь. Спать нужно, и здешний кофе клонит в сон. Нет кофеина! Цикорий, ячмень, желуди. Немного бодрит воспоминание о настоящем вкусе. Чужое. Свои у сиды только полгода, от прошлого Самайна. Остальное…
Мысли сонно путаются. Не доспала днем - свалилась ночью. Ухо подергивается, вот–вот чернильницу опрокинет. Заглянула Луковка, в белом и широком, словно привидением притворяется. Ее печальному вздоху позавидовал бы призрак - как и решительному жесту руки, обращенной широким рукавом в птичье крыло. Песочные часы перевернуты, быстрая струйка насыпает светлую пирамидку на дне нижней колбы! Мистический договор с подвластной землей не разрешает хранительнице правды спать ночью более четырех часов…
Утро город встречает фанфарами, искрами из–под копыт. По улицам проходит добрая половина дружины во главе с сэром Ллойдом. Вровень с конем вождя бежит - она. Даже за стремя не держится. Еще и последние советы дает. Просит не увлекаться, быстро ударить, все сжечь, и так же быстро - назад. Многие услышали:
- Что роща? Новую посадим. Главное - вернитесь!
А потом - ржание лошадей, непривычных к морским путешествиям, полные паруса на горизонте, машущие вслед руки.
Лучники Луковки если и ушли, то тихо. Война не оставила город в покое! По улицам ползут слухи о падении почтовой станции, от человека к человеку проходят путь от были к легенде, от легенды к мифу. Недостроенная почтовая станция превращается в цитадель, исполнившие свой долг воины - в полубогов. А бредущая домой, в башню, сида со свешенными к плечам ушами - в мученицу за народ свой! Вчера вечером была жадина, не дающая легких денег - сегодня щит и опора. Что до вчерашнего, люди вспомнили: идет война. Да за одно то, что она ухитряется воевать, не залезая в мошну граждан - поклонитесь–ка ей в пояс!
Иные, точно, кланяются. Сида шагает все тяжелей… Встала. Уши взлетают на макушку! Руки в боки, из горла… упаси Господь, не песня. Всего лишь сварливый окрик:
- Что мне поклоны бьете? Тем, кто на тракте полег - им поклонитесь. Бога молите… за тех, кто в море и походе.
Дернула ухом. Дальше поплелась, в собор, навещать рассекреченного патриарха. Вокруг - тихо, служек с патриаршими носилками не видно. Носильщиков тоже. Неужели опоздала, и патриарх уже в порту? У него еще два часа… В нефе одинокие богомольцы, редкие свечи в ящиках с песком. Некрасиво? Зато пожаробезопасно! Тренажер… После дневного сна нужно вернуться, отбыть епитимью. Срок, вообще–то, вышел, но нагрузки следует увеличить.
Служка кланяется, ведет внутрь. Вот и кабинет Пирра. Старик сидит в трехногом кресле местного производства, глаза прикрыты. Диктует письмо секретарю–камбрийцу. Глаз не открывает, голову не поворачивает, а поза становится напряженной. Заметил и узнал.
- Тяжелая у тебя походка, святая и вечная, - говорит, - понимаю, отчего язычники тебя пишут богиней… Христианину не пристало верить в неодолимую судьбу, но твоя поступь подобна шагам Рока. Уже пора? Толпа ждет Пирра? Пойдем…
Открыл глаза. Встал. Медленно.
- Что–то тихо. Или уши мне начинают отказывать так же, как и глаза?
- Нет никакой толпы, - сообщила Немайн. - Я не стала выставлять против тебя твой страх. Мне довольно и готовности выйти ему навстречу! Отныне в Кер–Сиди есть первосвященник. Только…
Она улыбнулась, свесила уши к плечам, заглянула снизу вверх свинцовыми глазищами.
- …батюшка Пирр, не называй меня святой и вечной! И Августиной тоже! Это Анастасия - базилисса. А я Немайн, хранительница…
Пирр развел руками. Мол, прости, но сама подставилась. Старый наставник укажет на ошибку - чтобы этого не сделал кто–нибудь менее доброжелательный.
- Оговорился, великолепная. Разве откажу тебе в просьбе? Но прошу тебя - подумай. Старик Пирр сумел переступить через страх… всю ночь святому Петру молился, и с его помощью сумел. Попробуй и ты, ополчись на свои страхи - глядишь, и они окажутся не большим, чем испытание, назначенное добрым правителем…
Триада третья
1
С самого утра сестренки–Агусто след простыл. Знакомо. Отец, бывало, тоже не мог выбраться к семье с утра до ночи. Государственные дела… Перед Анастасией пока задачи попроще. Штат башни, жены, сестры, дочери и прочие родственницы рыцарей сестры - заметили, что проснулась. Робеют перед именем римской базилиссы, пока не является сестрина… наследница. Пусть пока будет так!
- Какое платье наденет святая и вечная - римское, камбрийское или аварское?
- Аварское. К вашему еще не привыкла…