Микаш потянулся к оставленной на тумбе книге. Страницы в ней были аккуратно переложены разноцветными лоскутами. Поначалу лорд Тедеску собирался обучить его только владению оружием. Микаш схватывал науку на лету и готов был заниматься днями и ночами. Он быстро перерастал всех своих наставников. В конце концов лорд Тедеску согласился обучить Микаша ещё и грамоте с арифметикой. Наставники никогда на него не жаловались, в отличие от нерадивого Йордена, да и сам Микаш старался не доставлять хлопот, ведь любая провинность могла стоить всех добытых с таким трудом привилегий. Позже Микаша допустили в замковую библиотеку. Книги здесь по большей части стояли только для красоты и пылились на полках. Хозяева заглядывали разве что в родовые и геральдические списки. Микаша же интересовали совершенно другие знания. За шесть лет он всё перечитал и жалел, что лорд Тедеску не выписывает для него новые книги. Кодекс ордена Микаш изучил вдоль и поперёк, мог даже спросонок процитировать любое место. Искал лазейку, которая бы позволила ему стать рыцарем. Но её не было. Точнее, там и вовсе не говорилось, что Сумеречник должен обладать знатным происхождением, достаточно было лишь иметь родовой дар и желание защищать людей от демонов. Только сейчас до Кодекса никому дела нет. Йорден и вовсе ни разу его не читал, а его отец вряд ли припомнит хоть строчку.
Микаш вгляделся в подпись на письме. Резкая, строгая, без вычурной витиеватости, очень легко читаемая. Маршал Гэвин Комри. Некоронованный король. Он представлялся таким же грузным и весомым, как лорд Тедеску. Хитрым и коварным. Если и пообещает взять, то чтобы обмануть. Нет, наступать дважды на одни грабли - непростительная глупость.
К тому же резерв ещё не восстановился и, вполне вероятно, не восстановится никогда.
Нужно искать другой путь.
- Ну что ж, белоземская принцесска, я еду к тебе, - он отложил книгу с письмом и затушил свечу.
Глава 2. Белоземская принцесса
1526 г. от заселения Мидгарда, Белоземье, Веломовия
Меня готовили к свадьбе по старым, давно забытым обрядам: выкупали в отваре ромашки и полыни, одели в простое платье из белёного льна, распустили волосы и возложили на голову венок из кувшинок. Рядом были только незамужние девушки: на праздниках юности старости не место. С танцами и песнями меня провожали в священную дубраву, где уже ждал жених со свитой.
Царствовала ночь. Полная луна венчала небо. Трещали костры, освещая путь и напитывая воздух запахом хвои.
Меж вековых дубов показался силуэт суженого. Высокий, широкоплечий - по стати ясно, что могучий воин и благородный человек. Такой же простоволосый, в длинной неподпоясанной рубахе. Мужественное лицо озарила улыбка. Столько восхищения и нежности было в ней, сколько я никогда не видела.
- Клянусь, что отрекаюсь от всех женщин, кроме тебя, и не возьму в постель другую, пока ты жива и даже после смерти, - сорвались с его губ искренние слова, которым нельзя было не верить.
Зашелестели листья, хрустнула сухая ветка, заставив отвернуться от суженого. В кустах затаился таинственный зверь, припал к земле. Белое пятно на всю морду походило на маску. Глаза полыхали синевой неба, горела рыжим пламенем шерсть. Зверь принюхался, выгнулся и зашипел.
Я обернулась. Растерзанные тела устилали поляну, а над ними возвышался мой суженый. Рубаха его, чёрная, сливалась с ночной мглой, а на спине и груди извивались угольные змеи. Он протянул руку и колдовским голосом прошептал: "Будь со мной, будь одной из нас!"
Огненный зверь взревел, разрывая паутину наваждения, и бросился прочь. Я следом, чувствуя, как мчится по пятам тёмное, страшное, злое. Оно не убьёт - захватит, выжрет сердцевину и заставит жить безвольной куклой.
Зверь нёсся вперёд. Я едва поспевала за ним. Зацепилась за корень и упала, разбив колени, подскочила и снова побежала. Сквозь тонкую ткань кожу студил мертвецкий холод. Зверь свернул с большой дороги на едва заметную стежку. Я боялась его потерять. Почему-то была уверена, что только он знает путь к спасению. Нависавшие низко ветки нахлёстывали по рукам, раздирали платье на лоскуты, вырывали клочья волос. Ноги уже не держали, по лицу текли слёзы, сердце грохотало, но я не останавливалась. Лучше упасть замертво, чем отдаться тьме. Быстрее! Впереди забрезжил просвет. Зверь замер у опушки. Спасение рядом?
Я едва успела остановиться на краю огромной пропасти. Из-под ног посыпались камни, потонули в пустоте, так и не достигнув дна. Противоположный край было не разглядеть. В вышине грозовые тучи доедали остатки луны. Сзади гудела мёртвыми голосами тьма, валила высоченные сосны, иссушая и разнося в труху, смердела тленом и гнилью и цвыркала-скрежетала, протягивая к нам щупальца.
Он был там, мой суженый, в самом сердце. Это он крушил и убивал всё живое, он был самой тьмой!
Огненный зверь затравленно метался вдоль обрыва, оборачивался на погибающий лес, рычал и продолжал кружить.
Тьма замерла в двух шагах. Суженый снова протянул руку и позвал меня по имени.
- Ты не тронешь зверя?
- Мне нужна только ты!
Я почти приняла тьму, когда зверь выскочил вперёд, обнажив клыки. Щупальца кинулись наперерез, но тут же загорелись. Вспыхнул чудовищный пожар, очищая мир от живых и тлена разом, но ни я, ни зверь уже не видели этого, растворившись в огненном зареве.
* * *
- Не осталось больше у Небесного Повелителя владений, чтобы наделить ими младшего сына, - заскрипел над ухом нянюшкин голос. - И приказал ему отец во всём подчиняться старшим братьям.
Я вздрогнула и укололась об иголку, воткнутую в растянутую на пяльцах ткань. Выступила кровь. Пришлось её слизнуть, чтобы не испортить вышивку, над которой я корпела весь последний месяц.
Надо же, заснула посреди бела дня. Да ещё на жёстком стуле в неудобной позе. Нет, нельзя подолгу за работой засиживаться, а то и не такая муть приснится. Так всегда отец говорил, когда я прибегала к нему в слезах после очередного кошмара. Мы не ясновидцы, наши сны не сбываются. Да и какое зло может угрожать за надёжными стенами родового замка, который охраняют доблестные рыцари из ордена Сумеречников?
В угловом камине потрескивали сосновые поленья, обогревая маленькую гостиную, в которой мы с нянюшкой дожидались Вейаса. Пока моего остолопа-близняшку учили фехтовать и пользоваться родовым даром - телепатией, мне приходилось вышивать и выслушивать наставления о хороших манерах и добронравии. А порой так хотелось сбежать в лес и насладиться свободой.
- Но младший сын был горд и вольнолюбив, - продолжала нянюшка, забыв, что я уже слышала это сказание, как и все другие, добрую сотню раз. Но мне нравились её истории. Они словно переносили во времена, когда мы с братом, совсем ещё крохи, трепетали от каждого слова и прятали головы под одеяла, если ветер завывал и бил в ставни.
Я выглянула в окно. На улице уже сгущались серые весенние сумерки, но Вейаса всё не было. Опять развлекается с какой-нибудь служанкой? А ведь обещал с нами посидеть. Сколько ещё таких вечеров осталось? После церемонии взросления нам придётся расстаться: я уеду в замок своего будущего мужа, а Вейас отправится проходить испытание, чтобы его посвятили в рыцари.
- Отказался он подчиняться отцу и вступил на тропу нетореную, чтобы самому решить свою судьбу, - голос нянюшки опустился до хрипловатого шёпота. - Долго скитался Безликий по свету неприкаянным, стоптал семь пар железных башмаков, изломал семь железных посохов, изглодал семь железных караваев прежде, чем обрёл свои владения. Была та земля широка и плодородна, но кишмя кишели на ней демоны, мешали возделывать поля, пасти стада и строить новые села. Покликал тогда Безликий самых смелых из охотников и повёл их в поход против злокозненных тварей. Кололи их копьями, секли топорами, стреляли из луков, три человеческих жизни бились, пока не очистилась земля от скверны. Но когда затрубили горны победы, Безликий почувствовал смертельную усталость. Наказал он охотникам создать орден, который бы хранил всех людей от демонов, и удалился на край земли. Но белоглазые вёльвы говорят, что ушёл он не навсегда, а лишь уснул до поры.
- Да-да, и проснётся, когда наступит конец времён, - заявил Вейас, вваливаясь в комнату. На смазливом лице играла удовлетворённая ухмылка. Видно, хорошо развлёкся без нас. - Никогда не понимал этой истории. Если Безликий наш покровитель и повелитель, то почему дрыхнет, пока его мир катится демонам под хвост?
Испортив волшебство нянюшкиного сказания, Вейас развалился на обитом голубым бархатом диване.
От раздражения захотелось заскрежетать зубами. Конечно, куда нам с нянюшкой до его распутных девок. Лучше бы вовсе не приходил!
- Глупый! Ты ничего не понимаешь в настоящих историях, - поддела я. - Безликий набирается сил в ожидании последней битвы, а люди ещё должны доказать, что достойны спасения. Правда, нянюшка?
- Так откуда же мне знать, что думают боги? - развела старуха морщинистыми руками.
- И кто из нас глупый? - Вейас швырнул в меня подушкой. Едва удалось поймать её у самого лица.
- Всяко умнее тебя.
Вейас самодовольно сцепил пальцы в замок и смачно ими хрустнул. Я подкралась и стукнула пустомелю по голове, пока он упивался собственным невежеством. Брат зарычал. Мы покатились клубком, барахтаясь и скача по дивану, как в детстве. На мгновение показалось, будто мы вернулись в ту счастливую пору, когда в нашей жизни ещё не было ощущения, что всё вот-вот закончится.
- А ну-ка, хватит! - заругалась нянюшка. - Ишь, расшалились! Взрослые же совсем, а всё дерётесь. Тебе, Лайсве, вообще стыдно должно быть: свадьба скоро, дети, хозяйство, дом одной вести придётся, мужа голубить, а ты всё брата задираешь. Женщина должна быть кроткой, покорной и ласковой, а не дерзить и кулаками размахивать.
- Да, нянюшка, - я вернулась на своё прежнее место, но паршивец Вейас тут же показал мне язык.
Обидно стало до слёз! Почему так плохо оставаться ребёнком?
- Вот, посмотри, подарок для жениха, - вынув ткань из пяльцев, я протянула её нянюшке, чтобы отвлечь от нашей потасовки. Не приведи Безликий, ещё отцу наябедничает! - Красиво?
Старуха покрутила вышивку в руках, разглядывая выверенный до последнего стежка узор подслеповатыми глазами. Белая горлица с мечом в когтях на голубом фоне - наш родовой герб. Внизу девиз золотом: "Наше сердце легче пуха".
- Искусно, - хмыкнула нянюшка. - И дорого.
- Сама на ярмарке нитки выбирала, - улыбнулась я. - Не хуже, чем у мамы?
- Лайсве…
- Не хуже?! - от моего выкрика звякнули окна. Устыдившись, я приложила ладонь к губам.
- Алинка большой мастерицей была. Такие узоры выходили из-под её пальцев, что нельзя было глаз оторвать, словно вся жизнь в них заключена, - разоткровенничалась старуха и тяжело вздохнула, разглядывая мою работу. - Твой узор красивый, конечно. Видно, что старалась. Но он холодный, нет в нём души, понимаешь? Огня нет.
Забытый нами Вейас зашевелился на диване, потянулся ко мне, но я отпрянула.
- Ну и ладно, - захотелось выбросить дрянную вышивку в камин. Нет, здесь нельзя. Лучше у себя. И не показывать слёз. Веломри не плачут. Никогда.
Забрав у нянюшки вышивку, я улыбнулась, как требовал этикет, и побежала к себе, забыв даже пожелать спокойной ночи на прощание. Опять заругают! Но так гораздо лучше, чем показать слёзы.
* * *
Ночная прохлада бодрила. Я распахнула окно спальни и проскользнула в узкий проём, прошлась по парапету до приметной башни, ухватилась за выступ, подтянулась и нырнула в щель бойницы. Даже кстати, что я такая тощая и маленькая - всегда найду место, где спрятаться. Здесь наверху хорошо: лежать на смотровой площадке, разглядывать звёздные рисунки и думать.
Я ещё долго перебирала пальцами вышивку. Ветер давно стёр слёзы с лица, но боль не уходила. Я так старалась выполнить узор идеально, но всё равно никому не понравилось. Нет души. Можно купить дорогую ткань и нитки, можно обрисовать силуэт мылом и наловчиться делать ровные стежки. Но где взять душу, если её нет?
Вышивка упала на пол. Я достала из-за пазухи медальон с портретиком и принялась рассматривать изображённую на нём женщину. Моя мама была южанкой. Очень красивой: темноволосая, темнобровая, кареглазая. И большой искусницей: прекрасно шила, вышивала, рисовала, пела и танцевала. Все её обожали, особенно отец с нянюшкой. Всё, что я знаю о ней, - с их слов. Она умерла сразу после нашего с Вейасом рождения. Отец до сих пор тоскует, хоть и не говорит.
Мы с Вейасом совсем на неё не похожи: оба светловолосые настолько, что кажемся седыми. Глаза невыразительные и холодные - блёкло-голубые, как у отца. И если Вейас выделяется мелкими точёными чертами и холёной красотой, то я невзрачная бледная мышь, которой даже ни одно платье не идёт. Со своей внешностью нужно смириться - тут уж ничего не попишешь. Нянюшка говорит, что добрый муж будет любить меня и жалеть, какой бы дурнушкой я ни была. Надеюсь, она права.
Говорят, он приедет из жаркого степного края и увезёт меня к себе. Там нет ни лесов, ни каменистых пригорков, даже снега зимой не бывает. Что за зима без снега? Днём с этой заброшенной башни виден и густой бор на юге, и прозрачные озёра на западе, и гряды древних курганов на востоке, и вьющаяся меж холмов дорога на севере. Как я буду жить без всего этого? Без шалостей Вейаса, без назиданий отца, без нянюшкиных сказок. Хозяйство, дети… Какие дети, ведь я сама ещё ребёнок? Ребёнок, который не желает вырастать. А церемония взросления всего через пару недель!
Так хотелось научиться к этому времени делать хоть что-то идеально, как мама. Рукодельничать, раз уж с песнями и танцами не вышло. Но, видимо, этого я тоже не унаследовала. Нет души… Может, её нет, потому что нет мамы? Она бы рассказала и про красоту, и про мужа, и про рукоделие. Почему боги забрали её так рано? Нянюшка права, не нам их судить.
Я подняла вышивку и вгляделась внимательней. Не так уж и плохо. Хорошо, что не сожгла: жених через пару дней на помолвку приедет. Без подарка-то стыдно встречать, а ничего лучше я уже не придумаю. Как говорит нянюшка, главное - не подарок, а внимание. Я уж постараюсь быть внимательной и любезной. Тогда, быть может, никто не заметит моей невзрачности и неумелости.
Я снова взглянула на небо, чистое, с растущей, но все ещё неполной луной. Сверкнула звезда и понеслась к земле, будто рисунок Охотника подмигнул, напоминая о давешнем сне. Отбросив страшные видения, я взяла лишь то, что меня очаровало - Огненного зверя на фоне беспроглядной тьмы. Именно его вышью следующим и подарю отцу на прощание. Хорошо, что красных ниток осталось много. Нужно найти отрез чёрной ткани. Жаль, что из неё только траурные одежды шьют, но я достану. Надо торопиться. И плевать на кошмары!
* * *
Микаш помнил тот весенний день восемь лет назад, как будто это было вчера.
1518 г. от заселения Мидгарда, село Остенки, Заречье, Веломовия
Пахло грозой. Он возвращался с поля, где корчевал пни вместе со взрослыми мужиками. Свой участок Микаш давно очистил, но соседский мальчишка, которого отец взялся приучать к пахоте, сильно повредил спину. Мужик попросил подсобить, чтобы управиться засветло. Такое от него исходило отчаяние, что Микаш не смог отказать. Теперь возвращался в ночи, потный и чумазый, как маленький демон-трубочист. Поясница ныла, ноги не сгибались, в голове шумело от усталости, а ведь он хотел ещё в ночное идти табун выпасать. Коневоды всегда хорошо платили: сеном, овсом и даже овечьей шерстью. Мать ткала из неё пряжу на продажу, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Заругает!
На лицо упала крупная капля.
Микаш умылся из корыта с дождевой водой и виновато постучал в дверь маленькой покосившейся мазанки с худой соломенной крышей. Внутри в ожидании грозы повсюду стояли горшки и миски.
- Где тебя демоны носили?
Мать помешивала кипевший в котле на печи суп. Она была крупной и костистой, как Микаш. Только волос густой и тёмный, уже порядочно побитый сединой, заплетён в толстенную косу. Глаза яркие, насыщенно-зелёные, как глубокие омуты. Не заметишь, как утонешь. В селе говорили, что в молодости она слыла первой красавицей, статной и яркой, только тяжкий труд и невзгоды состарили её раньше времени. Но она не жаловалась. И злой не была вовсе! Просто очень не любила, когда Микаш задерживался. Боялась, что он уйдёт и не вернётся. И сколько бы Микаш ни уверял её, что никуда бежать не собирается, этот её страх изжить не удавалось.
- Да так… Грацек попросил помочь.
- Ага, а сам-то Грацек нам когда-нибудь помогал? Хоть кто-нибудь из них помогал, а, дубина ты стоеросовая?!
Микаш понурился. Ну да, их все чурались то ли из-за сестры, то ли из-за его затаённой странности.
- У тебя и тут работы невпроворот. Никто её за тебя не сделает, - мать плеснула супу в миску и вручила Микашу. - Только не оправдывайся мне тут! Иди вон сестрицу утихомирь и покорми.
Агнежка сидела на лавке за столом у окна и раскачивалась взад-вперёд. Толстые тёмные косицы растрепались, волосы взмокли от пота и курчавились на лбу. Зелёные, слегка раскосые глаза смотрели в никуда. Пухлые губы шевелились в едва слышном бормотании. То и дело всхлипы вторили ветру на улице. Перед ненастьем Агнежке всегда становилось хуже.
Она была самой красивой из всех, кого он видел. Такое простое открытое лицо, огромные глаза, доверчивые и искренние, широкая добрая улыбка. Агнежка никогда не злословила ни вслух, ни в мыслях. Чище всех и лучше всех. Хотя остальные считали её страшилищем. Даже мать.
Кап-кап-кап - заколотило в крышу, кап-кап-кап - в подставленные миски. Громыхнуло. Сверкнуло так ярко, что глаза на миг ослепли. Агнежка затряслась, аж лавка стала подпрыгивать.
Микаш поставил миску на стол и присел рядом. Ладони легли на голову сестры, посылая волны тягучей безмятежности. Он умел это, сколько себя помнил. И не только это: чувствовал чужие эмоции, подслушивал мысли, мог утихомирить драчунов или заставить людей отвести глаза. Это было так же естественно, как дышать. Иногда Микаш выдавал свои способности неосторожным взглядом или жестом, тогда люди пугались. Он бы хотел стереть это из их памяти, как мать стирала пятна с его рубах.
Агнежка медленно расслаблялась, дышала глубоко и смотрела более осмысленно.
- Мика, - измученно произнесла она, улыбаясь ему. - Мой Мика прийти.
- Пришёл, - счастливо кивнул он. - А сейчас мы будем кушать, - зачерпнул супа полную ложку и, остудив, поднёс ко рту сестры. Агнежка замотала головой. - Ну давай, Одуванчик, аммм, за меня, чтобы я был сильный, много работал, и мы пережили зиму.
Она всё-таки сдалась и открыла рот.
- Ам, за маму, чтобы она не хворала и заботилась о нас. Ам, за тебя, Одуванчик, чтобы ты выздоровела и к тебе посватался самый богатый парень на селе!
- Мика! - хохотнула она. Он засмеялся вместе с ней.
- Микаш! - оборвала их мать. - Хватит нести вздор! Поторапливайся. У тебя ещё куча работы на сегодня. Никто её за тебя не сделает.
- Я всё успею, разве я когда-нибудь не успевал? - отмахнулся он и снова вернулся к сестре. - Ам, чтобы лихо белоглазое наш дом всегда стороной обходило.