В глазах защипало, горло сдавила судорога. Осознание потери входило в сердце, как острый нож, от душевной боли перехватывало дыхание, и не верилось, что от этой боли нет лекарства, как нет больше отца. Та родимая изба, где князь Велебор сидит под окошком, теперь вознеслась в Правь и там будет стоять вечно, не ветшая, и солнце над ней никогда не зайдет…
Утром пристали передохнуть на опушке дубравы, поднимавшейся по склону пологой горы. Для княжны Избраны раскинули в тени орешника кошму; она сидела с невозмутимым и отсутствующим видом, а мысли ее были далеко.
Вот уже больше ста лет племенем днепровских кривичей-смолян правили князья из рода Твердичей, потомки князя Тверда, который, согласно преданию, привел смолян на берега Днепра. Теперь выбирать предстояло из двоих – наследником мог стать или Зимобор, или Буяр. И выбор предстоял нелегкий: Зимобор был старше, но род Буяра по матери был гораздо знатнее. Старшинство и знатность соединяла в себе Избрана – но она женщина!
А ведь родись Избрана мужчиной, лучшего князя нельзя было бы и выдумать. Девушка была умна, честолюбива, решительна, отважна и тверда духом. В шестнадцать лет княжну выдали замуж за одного из вятичских князей – князь Велебор пытался проложить с помощью этого союза пути на Юлгу, к богатейшим рынкам восточных стран. Но всего через год муж Избраны погиб в борьбе с соплеменниками, а юная вдова предпочла вернуться к собственным родичам. Как она уезжала с берегов Оки, охваченных войной, – то была отдельная песня…
Через семь лет юная вдова, как позволяет обычай, снова уравнялась в правах с девицами: с облегчением сбросив ненавистный синий платок, она, как и прежде, блистала на девичьих гуляньях своей роскошной косой. В руку толщиной и почти до колен длиной, "как у вилы", светлая, почти как серебро, она лишь чуть-чуть отливала мягким золотистым блеском. Избрана поражала всех гостей, и даже за морем, благодаря болтливости торговых гостей, шла слава о ее красоте, уме, истинно княжеском достоинстве. К ней не однажды сватались, двое князей из низовий Днепра нарочно для этого приезжали в Смолянск, но выходить замуж снова Избрана не хотела. Никто не знал, чего она дожидается и почему пренебрегает возможностью снова стать княгиней, занять место, для которого рождена и воспитана.
И только теперь, замечая в глазах сестры некое тревожное ожидание, подавляемое волнение, Зимобор понял, чего же она дожидалась. И поразился собственной слепоте и глупости.
– Мира теперь не ждите! – уверенно пророчил Секач, загребая ложкой из котла куски вареной рыбы. – Княгиня-то верно говорит: многие ее детей на княжении увидеть хотят! Княгиня-то Дубравка знатного корня, не какая-нибудь девка! Вот сами увидите, что вече закричит! Предложи им сейчас кого другого – смуты не миновать!
Воспитатель младшего княжича заслужил свое прозвище: мощный, с выпирающими на груди и плечах мускулами, с маленькими глазками под низким лбом, он носил ожерелье из кабаньих клыков, зимой и летом не расставался с накидкой из кабаньей шкуры, и говорили, что он знает древние таинства, позволяющие удачливому охотнику забрать себе всю силу убитого зверя. Секач был незаменим в таких делах, где нужны сила, ярость и напор, правда, болтали, что и умом он недалеко ушел от лесного кабана. Зимобор понимал, что если дело дойдет до прямого столкновения, Секач будет опасен, как разъяренный вепрь.
– Вече еще не созывали, а ты уже кричишь! – с неудовольствием отвечал воеводе Достоян, один из десятников Зимоборовой ближней дружины. – Сам ты и есть первый смутьян! Будто мы не знаем, что ты хочешь теперь Буяра на княжение посадить! Кабы была на то воля богов, то княгиня первой бы сына родила. А теперь Зимобор – старший, ему все и отойдет. И ты эти разговоры не заводи, не смущай дружину.
– А ты мне не указывай! – грубо отозвался Секач. – Я здесь тоже не холоп, свой голос имею. Кого хочу, того и закричу. А там увидим, что народ скажет!
– Сперва послушай, что дружина скажет! Законы разбирать – это тебе не волков за задние ноги держать да об деревья головой бить! Не твоего ума дело!
Зимобор не оборачивался к спорящим и делал вид, будто не слышит, хотя сидел совсем недалеко. Он понимал, что здесь требуется особая осторожность и что каждый шаг, даже каждое слово необходимо выбирать и взвешивать. Секач, понятное дело, встанет на сторону Буяра – такой князь даст ему возможность почти безраздельно править племенем смолян. Но потомки князя Тверда никак не имеют права позволить, чтобы их оттеснили от смолянского престола, – как потом дедам на Том Свете в глаза смотреть, от самого Тверда начиная?
– Жди теперь беды: как узнает Столпомер полотеский, что у нас старый князь умер, а нового нету – вот и ждите гостей незваных! – говорили в дружине.
– А что, мир-то у него был с князем Велебором, а теперь его нету, а с новым князем у Столпомера никаких докончаний нету! Так всегда бывает – как старые князья перемрут, так новые заново воевать начинают!
– Да разве мы воевать собираемся? – пытался осадить говорунов Судимер, другой Зимоборов десятник. – Не у них в Полотеске ведь князь меняется, а у нас! А мы разве воевать с полочанами хотим, а, Зимобор?
– А это еще посмотреть, кто князем будет! – крикнул Буяр, прежде чем Зимобор успел покачать головой. Младшего княжича оскорбило, что десятник обратился прямо к Зимобору, как будто он уже был провозглашен новым князем смолян.
– Мы не хотим – они захотят, – с неудовольствием ответил Зимобор. Ему было неприятно сейчас думать о таких вещах, но что закрывать глаза на правду? – Как в последнем полотеском походе: когда у них старый князь умер – наши ратью пошли, так у нас теперь: князь умер – они ратью пойдут.
– А вот бы нам их не дожидаться, самим первыми напасть, отхватить у них все волоки и Радогощ! Старого князя нету, а у нового с ними договора нету! – заметил Ранослав, сын старого воеводского рода, и подмигнул Зимобору. – Старый-то князь знатно тогда полочан приложил мордами в лужу, мне отец рассказывал! И вуй мой, Будислав Гориярич, чуть в самый Полотеск тогда со своей дружиной не ворвался, князь Столпомер едва-едва из-за моря успел войско привести! А не успел бы – теперь бы под нашей рукой все кривичи были!
– И хорошо, что ты, Зимобор, на их княжне тогда не женился! – подхватил Бровка.
– И были бы все кривичские земли вместе, как Кривом завещано!
При этих словах лица оживились. Объединение трех кривичских племен под единой рукой было мечтой, наверное, всех до единого их князей. Всякий, кто чувствовал себя в силе, пытался это сделать, и каждый считал, что выполняет священный завет предков. Основательницами каждого из трех ветвей племени кривичей – плесковских, живших у Чудского озера, днепровских и полоцких – называли трех Кривовых дочерей: Избрану, Войдану и Светлину. Дело объединения древних Кривовых земель оборачивалось долгими войнами, кровопролитиями, слезами и разорением; измученные и ослабленные войной князья собирались на совет, перед священными дубами заключали мир, отдавали друг другу дочерей в жены, клялись, что "каждый да владеет землей своей отныне и вечно", – и через несколько десятилетий, когда подрастало новое поколение князей и воинов, все начиналось заново.
Тряхнув головой, Зимобор огляделся и вдруг изумился тому, что в мире ничего не изменилось. Так же бурлила свежая, еще не до конца распустившаяся зелень весны, по склонам пологих холмов в изобилии пестрели цветы. Улыбалось яркое небо, словно обещая вот-вот пролить на все живое потоки немыслимого счастья, мелкая прозрачная волна катилась по золотистому песку, ветер задувал волосы в лицо, – а Зимобору все эти простые вещи казались неестественными. Отца больше нет, а он, Избрана, Буяр, все прочие по-прежнему живы, строят замыслы на будущее, спорят. Они как будто забыли, какая беда погнала их домой раньше срока, хотя только об этой беде, по сути, и говорят.
Подойдя, Зимобор присел на край кошмы возле Избраны. Она бросила на него короткий взгляд, но ничего не сказала. Зимобор сорвал травинку, пожевал и негромко заметил:
– Сестра, уняла бы ты вашего кабана. И отцу обидно, и нам мало чести. Вся дружина перессорится – чего хорошего?
– Как я буду его унимать – он ведь, кроме отца, никогда никого не слушал.
– То-то и плохо. Сама подумай, ты же умница. – Он придвинулся к сестре и зашептал: – Если Секача слишком близко к престолу подпустить, он, пожалуй, Буяра-то спихнет и сам залезет. Хочешь, чтобы Красовит в князья сел?
Избрана фыркнула и бросила на Зимобора насмешливый взгляд.
– Ой, не знала я, что ты так боязлив, братец мой милый! Наверное, и по ночам под одеяло с головой прячешься? Куда Секачу с его кабаньим рылом на княжий стол? Насмешил бы ты меня, кабы смеяться было можно. Сам же слышал – он князем Буяра хочет кликнуть!
– Буяра он хочет кликнуть, потому что не хочет ждать, пока кликнут меня! А чего он потом захочет, ты знаешь?
– Что потом будет, потом и увидим! А сейчас он правду говорит! И вече то же самое скажет. Кто твоя мать была? Все знают, что твой дед был простой оратай, а уже когда тебя постригали, ваше гнездо от дани освободили. Ты не на меня обижайся, ты на отца обижайся теперь, что он тебе матери познатнее не дал! – быстро добавила Избрана, видя, что Зимобор изменился в лице.
– Князем буду я, а не мой дед! – резко ответил он и отбросил травинку. – Я – старший сын, и отец меня признал своим наследником. Хотите спорить – не со мной будете спорить, а с ним! Готова, красавица? И о чем спорить? Что Буяр – дурак упрямый, каждая собака знает. А ты и не знаешь? Хочешь над собой такого князя иметь?
Избрана сжала губы, слушая, но теперь опять улыбнулась, немного загадочно, будто знала что-то такое, чего он не знал.
– Зачем же сразу Буяра? – многозначительно произнесла она, когда Зимобор умолк.
– А кого же еще? Двое нас.
– Двое? – Избрана выразительно подняла свои тонкие брови.
– Да ну! – изумился Зимобор, сообразив, на что она намекает. – Ты? Да ну, брось! Тебе головку солнцем напекло! Вот как без платка-то ходить!
– А чем я хуже вас? – Избрана взглянула на брата с открытым вызовом. – Я старше тебя и знатнее его. Ну что?
– Да не было же такого никогда! Со времен Тверда не правили кривичами женщины. И до Тверда тоже не правили. Мы постоянно воюем. Голядь, вятичи, радимичи, да мало ли каких еще леших дурным ветром принесет? Вон, хазары одни чего стоят! Да с какой стати брать в князья женщину, когда есть двое мужчин? Да нас везде засмеют!
– Все кривичские племена произошли от женщин, – напомнила Избрана. – Не правили женщины, братец, так будут править. С давних времен так было: князь – на мирное время, а на военное – воевода.
– Да сам Тверд за что в князья был выбран? Забыла?
– Теперь не те времена, чтобы из железных застежек себе булаву ковать и со Змеем один на один биться! Ты воевать умеешь – вот и будешь при мне воеводой. Хочешь? А когда нет войны, я не хуже тебя справлюсь. Даже и лучше, может быть. Не сила князю нынче важна, а удача. А вы с братцем меньшим… – она приумолкла и бросила насмешливый взгляд на Буяра, – неудачливые оба. Я вашу судьбу в воде видела, знаю.
– А ты будто удачливая? – Зимобор в изумлении хлопнул себя по бедрам. – Не успела замуж выйти, как сразу и овдовела, детей не родила – где же твоя удача?
– Может, в том и удача, что я из Оковского леса домой воротилась. Живая причем. И доля моя здесь, а не там. Не зря мне Кривовой дочери имя дано – сама праматерь племени нашего во мне вновь в белый свет явилась, и мне в ее дому хозяйничать.
Ошарашенный Зимобор не нашелся с ответом. Он знал, что сестра решительна и честолюбива, но то, что она не шутя метит на место прародительницы племени, не приходило ему в голову. А глядя в глаза сестры, он вдруг подумал: а ведь и правда, она и умнее, и удачливее их всех! Был бы он умный, так давным-давно понял бы, почему она не выходит замуж, зачем сидит в Смолянске, чего дожидается. Был бы умный, давным-давно оценил бы ее как противника и подумал, как горю помочь. А ему, как ребенку, отец казался вечным и даже мысли не являлось: а что будет после его смерти? Знал ли князь Велебор о честолюбивых мечтах своей дочери? Или даже… поддерживал их втайне, коли дал ей это имя, позволяющее так много требовать, и не спешил выдать замуж вторично? Да нет, не может быть… А гадать уже поздно.
В трех шагах позади Избраны прямо на земле сидело еще одно доказательство ее предусмотрительности – варяг Хедин, замкнутый мужчина уже в годах, с неподвижным обветренным лицом. Семь лет назад Избрана привезла его с собой из Оковского леса. Ходили слухи, будто свои же варяжские купцы на Оке хотели повесить его за какие-то провинности, но Избрана выкупила его, и с тех пор он охранял ее, как пес, – днем ходил за ней, не отдаляясь более чем на три шага, а ночью спал у дверей. За несколько лет Хедин подобрал несколько крепких мужиков, живших среди челяди Избраны, и обучил их владеть оружем; было их немного, зато это были люди решительные и преданные княжне.
У Зимобора тоже имелась дружина, но он не был готов к мысли, что воевать придется с кровными родичами. Он быстро поднялся с кошмы, шагнул в сторону и исчез в орешнике. Ему хотелось побыть одному.
Избрана прислушивалась, но не услышала его шагов – ни сучок не хрустнул под ногой, ни ветка не хлестнула по плечу. Он будто растворился, и это неприятно поразило ее – не думая об этом, брат все же показал превосходство своего, мужского, воспитания над ее, женским. Но она тут же вспомнила собственный довод: в нынешние времена князю не так уж и надобно лично водить дружину в каждую битву. Змеев двенадцатиглавых что-то давно никто не видел, и враги у кривичей совсем другие – хазарский малик Обадия, например, с деньгами иудейских купцов захвативший власть в Итиле и заключивший под стражу кагана. Что он будет делать дальше? Куда пойдет за данью, чтобы содержать тысячи наемной конницы? Воевать с ним лично смолянскому князю необязательно – ведь и сам Обадия не покинет дворца, а в бой пойдут наемные воины-степняки. Чтобы уцелеть, князю гораздо полезнее думать головой, чем весь день прыгать по двору с мечом и топором.
А Зимобор уходил все дальше, вглубь леса, пока не споткнулся о корягу, прикрытую зелеными хвостами пышных папоротников. На эту корягу он и сел, оперся локтями о колени и задумался. Вспомнилось, как в детстве, еще находясь под присмотром нянюшек, они с Избраной, бывало, делили какую-нибудь игрушку, тянули ее каждый себе и кричали: "Мое! Нет, мое!" Доходило даже до драки. Избрана и в детстве была сильной, решительной и упрямой. Плакала она, только если никак не могла добиться своего. И сейчас еще у Зимобора на подбородке белел тонкий, но заметный шрам, вынесенный из этих детских стычек с сестрой. Как именно это случилось, ни он, ни она не помнили, да Зимобор и не распространялся об этом – пусть принимают за след боевой раны. Но ведь сейчас они делят не игрушку – власть, а это судьба каждого из них и судьба всего племени в целом. Не верилось, что все так всерьез. Но вместо злости и досады на Избрану, вдруг из сестры ставшую злейшим врагом, Зимобор ощущал только злость и досаду на судьбу, которой почему-то захотелось столкнуть их лбами. Почему смерть общего отца непоправимо разделяет их, вместо того чтобы крепче связать продолжателей рода? Весь мир, в котором это происходило, казался неправильным, словно длинный дурной сон. Как будто он зашел, сам не заметив, в Навий мир, где все перевернуто и нелепо, и теперь мучительно ищет дверь обратно в Явь. Где его прежний мир, как в него вернуться?
Когда княжеские дети высаживались из ладей, смоляне встречали их на пристани, но стояли молча, только кое-где причитали женщины. Народ собрался со всей ближней округи, где было разбросано немало весей и все уже знали горестную новость. Осиротевшее племя с надеждой смотрело на тех, кто отныне будет его защитой… но кто именно? Люди неуверенно переводили взгляд с одного из детей Велебора на другого, словно искали того, за кем им теперь следовать и на кого надеяться. Основная тяжесть внимания и поклонения еще не определилась, она была как вода, катающаяся по ровному месту и не знающая, в какой угол течь. Перед смолянами были двое мужчин-воинов и одна женщина, носящая имя прародительницы племени. На Избрану тоже смотрели с ожиданием, и Зимобор отметил про себя: не так-то беспочвенны ее притязания, как кажется.
Еще только подходя к дому, они услышали причитающий женский голос. Тело находилось в бане: обмытый и обряженный в лучшие одежды, покойный лежал на меховых одеялах, его мертвые руки были украшены серебряными браслетами и перстнями – варяжские торговые гости платили такими вещами за проезд по волокам. Но его тело было уже не более чем одеждой, которую душа сбросила и теперь смотрит на нее извне, как любой, сняв платье, стал бы на него смотреть со стороны…
На открытом окошке висело вышитое полотенце, одним концом наружу – именно оно служит прибежищем душе, пока она не нашла дорогу на Тот Свет. На лавке рядом был положен хлеб и стояли две чаши: в одной была сыта, то есть мед, разведенный водой, а в другой просто чистая вода – душе умыться. Здесь же сидели несколько женщин во главе с княгиней Дубравкой. Нельзя сказать, чтобы при жизни княгиня с мужем очень ладили, но княгиня хорошо понимала, в чем ее долг. Ее лицо от плача выглядело смятым, глаза опухли, и голос, когда она шепотом поздоровалась с детьми, оказался сорванным от причитаний.
Войдя, Избрана вскрикнула, бросилась к лавке, упала на колени и запричитала. Зимобор постоял немного и вышел.
Он вернулся поздним вечером, когда княгиня с дочерью ушли. Наступала последняя ночь, которую покойный проведет в родном доме. Горела лучина, почти ничего не освещая. На трех лавках сидели три старухи, по обычаю обязанные "сторожить душу", и пели заунывными тонкими голосами:
Прилети ко мне сизым голубем,
Сизым голубем, ясным соколом,
Ясным соколом, белым лебедем…
Увидев Зимобора, они не прервали пения, и он тихо сел на край лавки возле двери. Подходить ближе не хотелось, и он просто сидел, пытаясь уловить присутствие того, кого в этом теле больше не было.