Некоторые люди говорят, будто змеи глухи, а есть и такие, кто уверяет, что они намеренно лишают себя слуха, дабы не поддаваться магическим чарам музыки. Мудрая гадюка, к примеру, как о том сообщает множество ученых мужей, ложится одним ухом на землю и вонзает в другое острый кончик собственного хвоста, чтобы только не слышать мелодий, которые вы ей наигрываете. Варт же доподлинно обнаружил, что змеи вовсе не глухи. У него, во всяком случае, ухо имелось, и это ухо воспринимало густые рокочущие звуки, лишь отчасти схожие с теми, какие ему приходилось слышать в бытность свою мальчиком. Если, скажем, ты опустишься, сидя в ванне, под воду, и кто-то ударит по ней, или трубы вдруг забурчат, звуки, которые ты услышишь, будут совсем не такими, какие слышны снаружи. Но если достаточно долго продержать голову под водой, то скоро привыкнешь к этим звукам и научишься связывать рев и гудение с водопроводными трубами. То есть, хоть сами звуки и переменятся, ты все равно будешь слышать все те же трубы, какие слышит человек, остающийся в наружном воздухе. Точно так же и Варт услышал слова Мерлина, пусть даже голос волшебника показался Варту пронзительным и тонким, а потому Варт надеялся, что и со змеей ему все же удастся поговорить. Он щелчком выбросил изо рта язык, которым пользовался, как щупом, - подобно человеку, пробующему длинной жердью топкое болото, - и скользнул в крапиву, на поиски собеседника.
Вторая змея лежала, приникнув к земле и еще пребывая в состоянии чрезвычайного смятения. Она ухитрилась затиснуться под самые корни растущей среди крапивы жесткой травы, ибо между зеленой травой и почвой (в истинном смысле этого слова) всегда существует воздушная прослойка. Верхний слой травы как бы приподнимается, подпираемый колоннами выцветших, белесых корней, - вот в такой покрывающей всякий луг огромной полости с земляным полом и зеленым потолком и нашел убежище бедный уж. Он горько плакался себе самому, восклицая очень приятным, слабеньким, простеньким голоском: "Увы! Увы!".
Трудно объяснить, как разговаривают змеи. Ну вот разве что: всем известно, что существуют такие световые лучи - инфракрасные, ультрафиолетовые и те, что лежат в спектре еще дальше этих, - которые, скажем, муравьи углядеть способны, а люди - нет. Точно так же существуют и звуковые волны, тон которых лежит либо выше писка летучей мыши, - Моцарт в 1770 году слышал, как такой звук издала Лукреция Агуари, - либо ниже, чем рокот дальнего грома, который фазаны слышат раньше человека (или им просто удается разглядеть вспышку молнии?). Вот посредтвом подобных трудновообразимых мелодических акцентов змеи и ведут разговоры.
- Ты кто? - трепеща, спросил уж, когда Варт заполз в укромную полость. - Человека видел? По-моему, это был H. sapiens. Я только сию минуту улепетнул от него.
Несчастного так трясло, что он, не дожидаясь ответов на свои вопросы, взволнованно продолжал:
- Ну и жуткое же создание. Ты заметил, как от него пахнет? Нет уж, больше я второпях никуда выскакивать не стану, это будьте благонадежны. А то видишь, в какую историю вляпался? Насколько я разглядел, это был H. sapiens barbatus. Их тут немало водится. Прими мой совет, отлежись пару деньков. Я всего на минутку вылез, думал разжиться лягушкой-другой перед зимней спячкой, так он налетел на меня, почище ежа. Ей-ей, я в жизни так не пугался. Как ты считаешь, может, мне лучше сразу спать завалиться?
- Я бы на твоем месте не беспокоился, - сказал Варт. - Как раз этого человека я немного знаю, он змей любит.
- Кушать? - с запинкой спросил уж.
- Да нет. Он относится к ним по-дружески, у него даже есть несколько питомцев. Когда мы… то есть я хотел сказать - он, когда он выходит собирать травы, то основное время тратит на ловлю лягушек, чтобы покормить своих змей. Удивительно, как мало лягушек попадается, когда начинаешь искать, - все жабы да жабы. А жаб змеи не едят.
- Я как-то съел жабу, - понемногу успокаиваясь, сказал уж. - Знаешь, совсем маленькая была, а все равно невкусная. И все же я бы ни за какие лягушки не хотел оказаться среди питомцев этого существа. Ты случаем не знаешь, какого он пола?
- Мужского, - сказал Варт.
- H. sapiens barbatus, - повторил уж, ощутивший себя - теперь, когда предмет обсуждения удалось классифицировать, - в большей безопасности.
- А тебя как зовут, дитя мое?
Варт не знал, что ответить, и потому просто сказал правду.
- Странное имя, - с сомнением в голосе произнес уж.
- А у тебя какое? - спросил Варт.
- T. natrix.
- Это T. что-нибудь обозначает?
- Ну, во всяком случае не Томми, если ты это имел в виду, - несколько высокомерно ответил уж. - В моем семействе оно всегда означало Tropidonotus.
- Прошу прощения.
- Ты на меня только не обижайся, - сказал уж, - но помоему, твоим образованием немного пренебрегали. Мало того, что мать назвала тебя Вартом, как какую-нибудь вульгарную Bufonidae, так ты еще и T. natrix'а признать не способен. У тебя вообще-то мать когда-нибудь была?
- Вообще-то не было.
- О, извини, - воскликнул уж. - Надеюсь, я не ранил твоих чувств. Ты хочешь сказать, что у тебя никогда не было никого, кто преподал бы тебе Легенды и Сны и прочее?
- Никогда.
- Ах ты бедный тритончик! Чем же ты занимаешься во время спячки?
- Наверное, просто сплю.
- И снов не видишь?
- Нет, - ответил Варт. - По-моему, нет. Во всяком случае, не много.
Тут выяснилось, что T. natrix - существо добросердое и чувствительное, ибо, услышав ответ Варта, оно сронило - из носа - маленькую чистую слезу и возмущенно воскликнуло:
- Какой позор! Стыдно даже представить себе несчастную маленькую рептилию, как она заползает на долгие зимние месяцы в одинокую норку и не может ни матушку вспомнить, ни хоть какого ни на есть Сна посмотреть, чтобы скоротать время. Тебя, наверное, даже Истории не обучали?
- Историю я немного знаю, - неуверенно ответил Варт. - Про Александра Великого и еще кое-что.
- Какая-нибудь современная дребедень, без сомнения, - сказал уж. - Как ты зиму протянешь, я совершенно не понимаю. Но хотя бы про Atlantosaurus immanis и Ceratosaurus nasicornis тебе кто-нибудь рассказывал?
- Да вроде бы нет.
- Ну, я просто слов не нахожу.
- А сам ты не мог бы мне про них рассказать?
- Это определенно представляется делом в высшей степени добрым, - ответил уж, - и, клянусь Асклепием, так я и поступлю, даже если рассказ займет остаток дня. Господи, да я во всю зиму заснуть не смогу, думая о том, как ты дрожишь у себя в норе, не имея пищи для размышлений.
- Очень будет любезно с твоей стороны, если ты мне про них расскажешь.
- Обязательно расскажу, - ответило доброе пресмыкающееся. - Сейчас ты узнаешь, какие мысли кружат в скромном, неспешном, зимнем разуме всякой змеи, пока снаружи шуршит, опадая, снег, - да, собственно, и летом тоже, когда змеи греются на теплых камнях. Что бы ты предпочел, Историю или Легенды?
- Пожалуй, Историю, - сказал Варт.
- Историю, - пробормотал уж, и глаза его, закрыть которых он не мог, затянулись пленкой.
- Историю, - негромко повторил он. - Угу.
- Ну, не знаю… - спустя минуту, произнес уж.
Затем он тихо вздохнул, так и не придя к какому-либо решению.
- Про нас тебе лучше забыть, - отрешенно начал он. - Ни меня, ни тебя История не касается. Мы слишком малы, чтобы великое море обращало на нас внимание. Потому-то у меня и нет своего имени - T. natrix и только, как у всех моих пращуров. Само по себе семейство T. natrix еще как-то участвует в Истории, а я - я нет.
Уж замолк, стараясь побороть охватившие его чувства, а затем неторопливо продолжил.
- Мы, змеи, помним одно, дитя мое. Если не считать еще двух народов, мы - старейшие из существ, обитающих в мире. Взгляни хотя бы на этого смехотворного H. sapiens barbatus, который только что так меня напугал. Когда он появился на свет? Десять-двадцать тысяч лет назад. А что могут значить эти десять или двадцать тысяч? Земля остывала. Воды покрывали ее. Сто миллионов лет тому назад в Великое Море пришла Жизнь, и тогда в нем зародились рыбы. Это старейший средь всех народов, Рыбы. Их дети выползли из воды и обосновались в прибрежных зарослях, так появились Амфибии, или Земноводные, среди которых числятся и наши друзья тритоны. Третьим народом, произошедшим от Амфибий, были Рептилии, сиречь Пресмыкающиеся, - к коим принадлежим и мы. Подумай о ликах древнего мира, среди которых ползал по илу T. natrix, подумай о миллионах лет. Да что говорить, птицы, которых ты видишь каждый день, - это наши потомки, но мы продолжаем существовать рядом с ними.
- Ты хочешь сказать, что когда ты родился, еще не было ни птиц, ни людей?
- Ни птиц, ни людей, ни обезьян, ни оленей, ни слонов, - никаких животных подобного рода: только земноводные, пресмыкающиеся, рыбы и мезозойский мир.
- Такова история, - задумчиво добавил уж, - и любому из этих H. sapiens barbatus стоило бы вспомнить о ней, когда ему в очередной раз приспичит убить ужа вместо гадюки.
- Есть некая странность в Воле Морей, и эта странность связана с Историей нашего семейства. Тебе никогда не приходилось слышать рассказ о H. sapiens armatus georgius sanctus?
- По-моему, нет, - ответил Варт.
- Давным-давно, когда даже T. natrix был еще юн и исполнен надежд, жили на свете два семейства, называемых Atlantosaurus immanis и Ceratosaurus nasicornis. Атлантозавр имел в длину сто пятнадцать футов. Мозгов у него было не так чтобы много, хотя мне приходилось когда-то слышать разговоры о том, что у него будто бы имелся, на другом его конце, добавочный мозг, присматривающий за хвостом, кормился же Атлантозавр, объедая деревья. Был он застенчив, задумчив и совершенно безвреден, разве что сжует по ошибке заодно с ветками и древесную лягушку. Жил он очень долго, и сколько ни жил, все думал, думал, и хоть получалось у него это не так чтобы очень хорошо, но все же к концу жизни, глядишь, чтонибудь да придумает. Сколько я помню, он сумел додуматься до способа, с помощью которого двадцатифутовому исполину вроде него, удается просуществовать, не сломавшись под собственным весом, - он обзавелся полыми костями. Птицам, знаешь, тоже приходится решать эту задачу, но, правда, по иным причинам. Впрочем, не исключено, что я путаю его с каким-то другим динозавром.
- Да, а вот Ceratosaurus nasicornis был существом довольно маленьким, всего-навсего семнадцати футов в длину. Зато у него имелись зубы, способные дробить и терзать, и до того плохо подогнанные один к другому, что скакал он с вечно полуоскаленной как бы в страшной улыбке убийственной пастью. Он именно скакал, будто кенгуру, смертоносный кенгуру, и наскакивал он, как правило, на бедного Atlantosaurus immanis. На морде у него торчал рог, как у носорога, им он пропарывал брешь в крупном, неповоротливом старом теле своей жертвы, и зубы его с лязгом сходились в плоти бедняги, будто в спелом плоде, и рывком мускулистой шеи он выдирал оттуда здоровенный кусок мяса. А что самое страшное, скакал он целыми стадами.
- Ceratosaurus nasicornis воевал с Atlantosaurus immanis, то была странная война, угодная Духу Вод, война соперничества и эволюции, заставляющая деревья на Амазонке сражаться друг с другом за солнечный свет, вытягиваясь все выше, война, в ходе которой многим моим родичам пришлось ради блага жизни пожертвовать такими удобнейшими вещами, как конечности, зубы и зрение.
- Кератозавры были безжалостны и агрессивны, Атлантозавры - кротки и преклонны летами. Их битва длилась много столетий, примерно столько же, сколько потребуется H. sapiens'у, чтобы истребить себя самого. К концу этого срока восторжествовала пассивная сторона. Свирепые Кенгуру, сея вокруг себя смерть, убивали каждого десятого из числа противников и затем пожирали его мертвое тело, но ведь мертвые тела не способны к воспроизводству вида, так что в конце концов Кенгуру извели ту самую живую плоть, которой кормились. Слишком безжалостный по мнению Духа Вод, слишком кровожадный, чтобы мирно занять свое место в последовательной иерархии жертв, Кератозавр скитался по густым джунглям в напрасных поисках пищи, которая могла бы удовлетворить его щелкающие челюсти, а затем вымер, уснул, как уснули его предки.
- Последняя Атлантозавриха высунула из джунглей, в которых она пряталась, сорокафутовую шею и осмотрела истощенное тело своего околевшего с голода гонителя. Ей удалось сохранить жизнь, потому что она, подобно разумнику-вяхирю, избрала своей специализацией бегство. Она выучилась улепетывать, таиться, стоять без движения, управлять своим запахом, прятаться в водах. Смирение позволило ей пережить врага, убившего ее мужа, - ныне она вынашивала мужниных детей, последних представителей победившего рода. Рождение их ожидалось через несколько лет.
- Тем временем подоспел и H. sapiens. Он тоже натерпелся ужасов от кровожадного Кенгуру. Дабы защитить себя от этого хищника, он породил подкласс, называемый H. sapiens armatus, представители этого подкласса были укрыты металлическими панцирями и носили с собой копья, коими защищались от динозавров. Дальнейшее усовершенствование этого подкласса привело к появлению отряда, называемого H. sapiens armatus georgius sanctus, существа, его составлявшие, не отличались особой наблюдательностью и относили всех динозавров к классу своих врагов.
- Атлантозавриха, высунув из зарослей шею, с торжеством размышляла о своих неродившихся детях. Во весь свой век она никого не убила, и будущим ее потомкам предстояло продлить жизнь вегетарианской расы. Она услышала лязг, издаваемый H. sapiens armatus georgius sanctus, и с дружелюбным интересом повернула к нему свою миловидную рептильную голову.
- А дальше? - спросил Варт.
- Ну, убил он ее, конечно, - с неожиданной краткостью заключил уж и отвернулся. - Мы с ней принадлежали к одной расе.
- Мне очень жаль, - сказал Варт. - Просто не знаю, что и сказать.
- А что тут можно сказать, милый ты мой? - ответил терпеливый уж. - Пожалуй, нам следует сменить тему. Давай, я расскажу тебе какую-нибудь Легенду или Сон.
Варт сказал:
- Если они печальные, то лучше не надо.
- Ничего нет на свете печального, - ответил уж, - не считая Истории. Все эти повести лишь материал для созерцания, которому мы предаемся во всю зимнюю спячку.
- А что в нем хорошего, в созерцании?
- Да как тебе сказать, все-таки - препровождение времени. Вон даже H. sapiens и тот, знаешь ли, понастроил себе с этой целью музеев: и кстати, созерцает во многих из них побелевшие кости Атлантозавров вместе с панцырями georgius sanctus.
- Если тебе известна какая-либо достаточно веселая Легенда, - сказал Варт, - я, наверное, смогу ее выдержать.
- Какой-ты смешной, тритончик, - с нежностью сказал T. natrix (похоже, что "тритончик" было одним из его любимых словечек). - Пожалуй, я расскажу тебе Легенду о моем опасном кузене, из-за которого мне приходится страдать.
- Она веселая?
- Ну, не знаю, - она просто тянется, пока не дойдет до конца, а там и кончается, как любая Легенда.
- Ну, расскажи, - согласился Варт.
- Эта Легенда, - откашлявшись, заговорил монотонным голосом уж, - происходит из Бирмы, страны, о которой ты, скорее всего, никогда не слыхал.
- Когда-то давным-давно на свете существовала всего одна ядовитая змея и змеей этой был питон. Как ты знаешь, он теперь уже не ядовит, и история о том, почему он лишился яда, весьма любопытна. В те дни он был весь белый. И вот случилось ему познакомиться с женой одного человека, которую звали тетушка Еу, и по прошествии времени они полюбили друг друга. Тетушка Еу покинула мужа и ушла жить к питону, имя же его было P. reticulatus. Женщина она была в некоторых отношениях старомодная, из тех, что с наслаждением шьют для людейсвящеников домашние туфли, и вот она вскоре решила соткать для своего питона весьма живописную новую облегающую кожу, богато изукрашенную черными ромбами и желтыми точками, и разбросанными там и сям через правильные промежутки янтарными квадратами и крестиками, какие встречаются у людей на ковриках и на вышивке. P. reticulatus'у новая кожа страшно понравилась, и он стал носить ее не снимая, и потому он теперь уже больше не белый.
- В ту пору питон увлекался опытами со своим редкостным ядом. Поскольку он был единственной на свете ядовитой змеей, ему, естественно, достался весь тот яд, который ныне поделен между всеми прочими змеями. Ужасный яд его был, поэтому, столь крепок, что питон мог убить человека, где бы тот ни находился, просто-напросто укусив отпечаток ноги, который этому человеку случилось оставить на земле. P. reticulatus, натурально, гордился такой своей способностью, но никак не удавалось ему получить зримое ее доказательство. Он ведь не мог увидеть, как человек умирает, находясь в это время в трех-четырех милях от своей жертвы и кусая ее след. А удостоверить на опыте истинность своей способности ему очень хотелось.
- И вот однажды он решил, что можно, пожалуй, положиться на показания надежного свидетеля. И уговорил он одну ворону, с которой дружил, слетать в селение Каренов, - так назывались люди, жившие в тех местах, - и проследить, и посмотреть, умрет ли человек, когда он, питон, укусит его след.
- А надо тебе сказать, что у Каренов был удивительный обычай отмечать смерть или похороны не плачем и стенаниями, но веселием, пением, танцами, прыжками и барабанным боем. Вот прилетела ворона и уселась на дерево, чтобы понаблюдать за событиями, и после того, как человек умер, Карены принялись исполнять обычные свои обряды прямо перед той хижиной, в которой лежал пораженный ядом мужчина. Посмотрела ворона на них, посмотрела да и вернулась к питону и рассказала, что не только никто не помер от его ядовитого укуса, а напротив, все люди от него возрадовались до чрезвычайности, словно он их занес на седьмое небо. Питон до того осерчал, что влез на самую верхушку дерева и вытошнил бесполезный яд до самой последней унции.
- Яд, разумеется, должен был на что-то упасть. Питон-то способность жалить утратил, но зато ядовитым стало дерево, - и поныне еще Антропофаги отравляют его соком свои стрелы, - ну и кроме того, несколько существ, случайно оказавшихся под деревом, получили каждый свою долю. Среди них были Кобра, Водный Змей и Лягушка.
- А следует тебе знать, что тетушка Еу питала, однако же, слабость к своим смертным собратьям, и вот, узнав, что яд всетаки был ядовитым, стала она корить P. reticulatus'а за то, что он наделил столь многих существ способностью приносить людям погибель. P. reticulatus, испытывая к ней благодарность за сотканную ею одежду, почувствовал раскаяние в содеянном и стал думать, как бы ему все исправить. И собрал он всех тварей, получивших яд, и объяснил им его природу, и попросил дать обещание, что они не станут пользоваться им в деспотических целях.