Сюда вход был бесплатный, но место Эйхгорну удалось найти не сразу. В конце концов он уселся на собственный полупустой рюкзак. Каменные, нагретые солнцем трибуны уходили далеко вверх, полукругом обступая деревянную сцену с актерами.
Хотя никакими не актерами, разумеется. То был одеон, а не театр. Сюда приходили не для выступлений, а для состязаний. Поэтических, музыкальных, но чаще всего – научных и философских. День-деньской озирские мудрецы вели на этой сцене ожесточенные дискуссии, рождая в спорах истину.
Точнее, так сначала показалось Эйхгорну. Но по мере того, как он слушал диспутантов, его взгляд становился все более снулым. Ибо темы, которые они обсуждали… не казались ему такими уж важными.
Например, в данный момент сразу четверо философов на котурнах спорили, какое изобретение является самым великим в истории. Первый отстаивал письменность, второй – парус, третий – деньги. Четвертый долгое время молчал и презрительно оттопыривал губу, но наконец его прорвало и он возопил:
– Да колесо же, колесо, уважаемые коллеги! В самом деле, я удивлен, что этот спор вообще возник, что это не самоочевидно для любого разумного индивида! Колесо – самое великое изобретение уже хотя бы потому, что все остальное мы так или иначе подсмотрели в природе, позаимствовали у животных или растений. Но ничего круглого в природе нет!
– Это не совсем так, – подал голос со своей скамьи Эйхгорн. Он не собирался вмешиваться, но это оказалось выше его сил. – То, что в природе нет ничего круглого – просто широко распространенный миф.
Его не одернули, на него не зашикали. В одеоне считалось нормальным подавать реплики с мест, и зрители часто этим пользовались. Сейчас все взгляды обратились на Эйхгорна, и отстаивающий колесо диспутант скептически поинтересовался:
– И что же это такое круглое есть в природе, скажите на милость?
– Солнце и луна, – пожал плечами Эйхгорн. – Разве они не катаются каждый день по небу?
– Возможно, возможно… но это всего лишь круги. А вот додуматься, что с их помощью можно катить…
– Для этого достаточно увидеть, как катится с горы снежный ком. Или как катит свой шарик скарабей. Не надо плодить сущности. Неведомый изобретатель колеса, безусловно, был гением… но не волшебником.
– Почему же не волшебником?! – возмутился кто-то из задних рядов. – Или даже волшебницей?! Откуда вам знать?!
Эйхгорн обернулся – да, там сидел явный волшебник. Точнее, волшебница – в длинной мантии, с обручем на волосах. На Эйхгорна она взирала с неприкрытой ненавистью, и тот предпочел смолкнуть. Ему еще слишком хорошо помнилось, чем закончилась беседа с усатым любителем борща.
Аргументы Эйхгорна все же оказали влияние на дискуссию – философы перестали обсуждать самые великие изобретения и принялись просто гадать, как же это именно было изобретено колесо. Первый отстаивал версию божественного дара, второй – чистой случайности, третий – целенаправленного исследования, а четвертый просто бессвязно орал.
Потом они как-то незаметно переключились на развитие и прогресс человека в целом. Правда, с мест тут же поправили – не человека, а индивида. В одеоне кроме людей присутствовали гномы, симы, тролли, змеелюди-кобрины, трехметровые крылатые ящеры и еще какие-то существа с голубой кожей.
Философы приняли поправку и стали рассуждать на тему того, что с каждым поколением культурный и научный багаж среднего индивида все возрастает. Незначительно, едва заметно, но тем не менее. Вот древние лю… индивиды несомненно не знали колеса, и для них это было поразительным новшеством, едва ли не чудом. Нынешний ребенок чуть ли не с пеленок видит перед собой всякие катающиеся вещи, и воспринимает их как само собой разумеющееся. Отчего так?
– Просто в нашем мозгу содержится много-много-много… записей! – предположил первый философ. – Все они хранят в себе разную информацию…
– Постойте! – перебил второй. – Отчего это в мозгу, если общеизвестно, что мозг – это просто зрительно-слуховой орган?! Мышление находится в сердце!
– Не говорите ерунды! – возмутился третий. – Вовсе не в сердце, а в печени!
– У некоторых индивидов нет печени! – встрял четвертый. – Однако ж они мыслят! Что вы на это возразите, коллега?!
– Неважно! – снова заговорил первый. – Коллеги, коллеги, не отклоняемся от темы! Неважно, где именно содержатся эти записи – главное, что они содержатся. И по мере того, как они накапливаются, часть их передается следующему поколению.
– Как это передается? – усомнился третий. – Что же, если часть знаний передалась от отца…
– Или матери! – выкрикнула волшебница за спиной Эйхгорна.
– …или матери к сыну…
– Или дочери!
– …или дочери, то сам оте… родитель их потерял? Забыл?
– Ну нет, вы просто не хотите понять мою мысль! – всплеснул руками первый. – Вы меня не слушаете! Вы меня полностью игнорируете! Я говорю, что эти частицы знаний передаются… наследуются, ко-пи-ру-ясь! Тело чело… индивида на момент рождения соответствует тому, насколько уже изменились тела его родителей!
– Интересная теория, коллега, – задумчиво кивнул четвертый. – Она вполне совпадает с моими собственными размышлениями по этому поводу. И лично я совершенно уверен, что это касается не только умственных, но и чисто телесных изменений. Уверен, что если раз за разом, из поколения в поколения брить человека наголо – рано или поздно дети начнут рождаться уже лысыми! К сожалению, эту теорию чрезвычайно сложно проверить на практике…
– Не так уж и сложно, – снова не удержался от реплики Эйхгорн.
– Что вы имеете в виду, уважаемый? – осведомился философ. – Как, по-вашему, возможно такое проверить?
– Ну, у моего народа, например, есть обычай делать младенцам обрезание…
– Что это такое? – перебили Эйхгорна.
– Мальчикам отрезают крайнюю плоть.
– Зачем?! – невольно схватился за причинное место философ.
– Религиозный обычай. Ему уже тысячи лет, он идет из глубокой древности. Крайнюю плоть отрезали именно так, как вы описываете – раз за разом, из поколения в поколение. Но пока еще ни один ребенок не родился уже обрезанным.
Этот аргумент Эйхгорна вызвал у всех живой интерес. Философы воодушевленно загомонили, перечисляя похожие ситуации уже на Парифате. Кто-то вспомнил о народе бабаров, действительно бреющих головы налысо – тем не менее дети у них все равно рождаются волосатыми. Вспомнили о каких-то дикарях, отрезающих мальчикам мизинцы на ноге. Вспомнили, что у многих народов женщины прокалывают уши.
Потом на сцену вышел распорядитель, поблагодарил уважаемых философов за интересную дискуссию и сообщил, что у них закончилось время. Начинается пятый полуденный час, а это время забронировано уважаемым мэтром Нимбоколом.
Философы нехотя прекратили дебаты и удалились на трибуны. А их место занял долговязый моложавый джентльмен с волосами, заплетенными в два хвоста. Оглушительно стуча котурнами, он встал у кафедры, выложил на пюпитр стопку бумаг и театрально вскинул руки.
Народ возбужденно загомонил. Кем бы ни был этот мэтр Нимбокол, он явно пользовался популярностью.
Оказалось, что он – естественный философ. Так здесь называли физиков. И сегодня мэтр Нимбокол явился в одеон, чтобы доказать отсутствие во вселенной пустоты.
– Пустоты не существует и не может существовать, – увлеченно говорил он. – Ведь если бы она была – куда бы двигались находящиеся в ней тела? Во все стороны одновременно двигаться невозможно, но почему тело должно двигаться именно в эту сторону, а не в другую? И остановиться оно тоже не может, потому что почему ему остановиться здесь, а не в другом месте, если вокруг пустота? Следовательно, тела в пустоте должны либо находиться в абсолютном покое, что очевидно невозможно, либо бесконечно двигаться. Причем в последнем случае все тела двигались бы с равной скоростью, что тоже невозможно, поскольку тела имеют разный вес, а значит, не могут двигаться с равной скоростью. Нам известно, что скорость движения тела зависит от густоты среды – чем среда гуще, тем медленнее движется в ней тело. Вода гуще воздуха – и тело движется в воздухе быстрее, чем в воде. Но если бы пустота существовала, она была бы бесконечно разреженнее самого разреженного воздуха, а следовательно, любое движение в пустоте было бы мгновенным, но мгновенное движение невозможно, а следовательно, во вселенной не существует пустоты!
На трибунах воодушевленно зааплодировали, мэтр Нимбокол польщенно раскланялся.
– Имеет ли кто что-нибудь возразить на сие умозаключение?! – требовательно осведомился распорядитель.
Эйхгорна словно что-то подтолкнуло снизу. На протяжении всей речи мэтра Нимбокола он сидел со снулым взглядом, но теперь решительно поднялся и спустился на сцену.
– Добро пожаловать, мэтр… м-м-м?.. – вопросительно глянул на него распорядитель.
– Эйхгорн.
– Мэтр Эйхгорн! Приветствуем мэтра Эйхгорна… гостя в нашем городе, не так ли? – предположил распорядитель. – Как вам в наших стенах? Как вам наш одеон? Был ли достаточно любезен с вами сфинкс?
Эйхгорн открыл было рот, но вопросы оказались риторическими. Распорядитель сунул ему пару котурн и предложил занять место за свободной кафедрой.
– Жду ваших возражений, мэтр, – широко улыбнулся Нимбокол. – Но я бы на вашем месте не тратил зря времени, пытаясь опровергнуть мое безупречное доказательство.
– Дайте мне пробирку и сосуд с водой – я докажу вам, что пустота существует, – безразлично произнес Эйхгорн.
На трибунах зашептались – однако шепот этот был какой-то разочарованный. Разочарованно же посмотрел на Эйхгорна и Нимбокол. Он вздохнул и уточнил:
– Мэтр, вы что, хотите искусственно получить вакуум в герметично закрытом сосуде?
– Э-э… да, – удивленно заморгал Эйхгорн.
– Но так же любой дурак может… – покачал головой Нимбокол. – Кто угодно может опровергнуть мое доказательство экспериментальным путем. А вот попробуйте-ка сделать это одними только словами!
Эйхгорн замешкался. Он не знал, как доказать возможность существования пустоты одними только словами. Конечно, можно описать опыт Торричелли, но опыт на то и опыт, что его нужно проводить, а не описывать. Как подтвердить, что он действует, если не наглядным путем?
– Вы недавно в Озирии, да, мэтр? – жалостливо спросил Нимбокол.
– Только сегодня телепортировался.
– И в наших одеонах раньше не бывали?
– Не доводилось.
– В таком случае неудивительно, что вы не понимаете. Мы философы. Здесь, на этой священной сцене, мы диспутируем. И победу одержит тот, кто одолеет противника исключительно силой своих аргументов. Чистой логикой.
– А разве эксперимент не является самым веским аргументом? – поинтересовался Эйхгорн.
– О, несомненно. Но именно это и делает его запрещенным оружием. Точно так же в поединке кулачных бойцов несомненно победит тот, кто спрячет в ладони кистень. Но это же испортит поединок, мэтр.
– И все же пустота…
– Мэтр, я знаю, что пустота существует, – перебил Нимбокол. – Любой образованный человек это знает. Но тем интереснее доказывать обратное! И замечу вам, что мои рассуждения таки возможно опровергнуть и чистой логикой, безо всяких экспериментов. В конце концов, я излагаю не антиномии…
– Что-что?.. – не понял Эйхгорн.
– Антиномии, – нетерпеливо повторил Нимбокол. – Магистр Воизамон. Вы же о нем знаете?..
– Никогда не слышал, – честно признался Эйхгорн.
– О Мыслитель!.. – всплеснул руками Нимбокол. – Из каких же краев вы к нам прибыли, мэтр?.. Магистр Воизамон, гордость нашей страны, великий философ! Не слышали?!
– Не слышал. Чем он таким знаменит?
– Парадоксами, – блаженно улыбнулся Нимбокол. – Неопровергаемыми парадоксами. Например, однажды он заявил, что ни один человек не способен пройти по главной площади Гнозиата из конца в конец.
– Что?.. Почему?
– А вот послушайте, как он рассуждал, мэтр. Чтобы пересечь эту площадь, вам вначале придется дойти до ее середины, верно? Но после этого перед вами откроется вторая половина пути – и у нее тоже будет своя середина. Надо пересечь и ее. Теперь перед вами четверть пути – и у нее также есть своя середина. Так вы будете идти бесконечно, но никогда не дойдете до конца – ибо сколь бы ни был мал отрезок, у него всегда будет середина, и вы не сможете дойти до конца, не пересекши середину.
Эйхгорн криво усмехнулся. Софизм Зенона, надо же. Значит, в этом мире тоже нашелся умник, который додумался до подобных конструкций.
Эйхгорн их всегда недолюбливал.
– Что скажете, мэтр? – снисходительно поинтересовался Нимбокол.
– Скажу, что я с легкостью пройду вашу площадь из конца в конец, и тем опровергну всю эту галиматью.
– Несомненно, пройти вы сможете. Любой сможет. Каждый день это делают сотни людей. Но сможете ли вы доказать, что магистр Воизамон неправ, не прибегая к помощи ног? Опровергните его умозаключения своими собственными! Это вы сможете?
– Даже пытаться не буду, – сказал Эйхгорн.
Его взгляд снова стал снулым.
Глава 41
– Я тебе говорю, что в земле скрыты огромные пустоты, заполненные водой! – бормотал Луарес, дыша Эйхгорну в лицо перегаром. – Проходя через них, сильные ветры беспокоят воду, пустоты расширяются, и оттого появляются провалы! Там, где провалы самые большие – там моря и океаны, а где провалов нет совсем – там горы!
– Че… чепуха… – отвечал Эйхгорн, краем глаза приглядывая за своей рюмкой. – Земная кора состоит из литосферных плит, ко… которые дрейфуют, плавая на поверхности мантии, состоящей из расплавленной магмы…
– Вы оба неправы! – провозгласил третий собутыльник. – На самом деле все воде в воде… тьфу, язык мой!.. все дело в воде! Когда-то Парифат был сплошной водой с небольшим твердым ядром в центре, но вещества, выпадавшие из вод, оседали на дне и формировали сначала выпуклости, а потом, когда их стало особенно много – сушу!
Эйхгорн сам уже точно не помнил, каким образом оказался в этом кабаке и чего ради столько выпил. Из одеона он вышел рассерженным. Даже злым. Около часа потом бродил по улицам Гнозиата, разыскивая место для ночлега, и в конце концов его разыскал… кажется. Так или иначе, за ужином он решил хлопнуть стопочку, познакомился с вот этими двумя философами-естествоиспытателями и, слово за слово, принялся спорить на геологическую тему.
Почему именно геологическую? Эйхгорн понятия не имел. Просто вот так получилось.
Захмелел Эйхгорн неожиданно быстро. Сегодня он впервые попробовал слезы брайзола. Как оказалось, брайзол – вовсе не имя собственное, а копытное животное. Ничем не примечательное, если не считать слезной жидкости, содержащей немыслимое количество спирта и по крепости не уступающей хорошему виски. Ну а поскольку плачут брайзолы не слишком часто, их слезы считаются элитным алкогольным напитком, подаются в крошечных рюмочках и стоят больших денег.
Хотя на вкус так себе.
А еще сегодня Эйхгорн впервые встретил эльфа. Именно он прямо сейчас доказывал заплетающимся языком, что Парифат произошел из воды.
Возможно, на улицах Ибудуна и Гнозиата Эйхгорн видел и раньше – просто не обращал внимания. Чисто биологически они от людей отличаются минимально – разве что уши остроконечные.
Но при этом они обладают какими-то необычными свойствами. Вот взять хоть этого доморощенного геолога. Поначалу Эйхгорну показалось, что перед ним какой-то неземной, просто божественный красавец. Им хотелось любоваться, точно прекрасной картиной. Огромные эльфийские глаза затягивали, будто омуты.
И это при том, что Эйхгорн всю жизнь был стопроцентным натуралом!
Но длилось это ровно до того момента, как эльф опрокинул первую рюмку. После этого наваждение сразу рухнуло, и сказочный красавчик сменился неказистым замухрышкой. Очень тощий, почти безгубый, нос совсем крошечный, зато глазищи огромные. Словно сбежал из японского мультика.
И как подобный уродец мог казаться очаровательным?
– Так ты, значит, и есть эльф?.. – буравя его подозрительным взглядом, спросил Эйхгорн.
– Эльф, – кивнул тот. – Светлый.
– Светлый, гришь… Значит, темные тоже бывают?
– Бывают.
– А чем темные отличаются от светлых?
– Светлые пьют светлое пиво, а темные – темное.
– Правда, что ли?..
– Чистейшая правда, – заверил эльф, роняя лицо на стол.
– Эльфы… – хрюкнул второй собутыльник. – Совершенно не умеют пить… Пьянеют от одного запаха… Так на чем мы там остановились?.. А, да. Я говорю, что гигантские подземные туннели вырыли гигантские подземные чудовища! С во-о-от такими бивнями!..
– В моей родной стране тоже есть гигантские подземные чудовища, которые роют гигантские подземные туннели, – безучастно заявил Эйхгорн. – Мы называем их метростроевцами.
Ночевал Эйхгорн в общей зале. Кабак, в котором он обсуждал геологию, по сути был не кабаком, а этаким заведением "все в одном". В просторном помещении стояли обеденные столы, в стенах имелись ниши для сна, а в центре вообще находился бассейн. Люди здесь ели, пили, спали, купались, занимались любовью – все в одном месте, нимало друг друга не смущаясь.
Любителям уединения здесь ловить нечего.
Когда Эйхгорн проснулся, за окном уже рассвело, а зала была почти пуста. В бассейне отмокал какой-то старик, выглядящий так, словно скончался неделю назад, за дальним столиком что-то жевали три потрепанные девицы, а по полу флегматично шаркала метлой уборщица. Эйхгорн нашарил под головой свой рюкзак, удостоверился, что ночью его не обокрали, попил водички и, широко зевая, побрел к выходу.
Только не очень хорошее самочувствие помешало ему сразу заметить две необычности. Первая – стрелка вормолеграфа равномерно пощелкивала. Едва-едва, но она явно регистрировала червоточину. Эйхгорн обратил на это внимание, уже переступив порог, очень заинтересовался, принялся осматриваться… и увидел вторую необычность.
Она занимала половину горизонта.
В первый момент могло показаться, что это туча. Громадная темная туча. Эйхгорну именно так в первый момент и показалось. Но небо вокруг было чистое-чистое, синее-синее, а очертания загадочного объекта были слишком четкими и правильными.
– Что это? – обратился к ближайшему прохожему Эйхгорн.
– Алатус, – безразлично ответил тот. – Нездешний?..
– Нездешний, – не стал отпираться Эйхгорн. – Что такое Алатус?
– Летающий остров. Каждые три года пролетает над Озирией.
– Летающий остров, – медленно повторил Эйхгорн.
– Хотя на самом деле это не совсем остров, – раздумчиво произнес прохожий. – Вроде бы там что-то вроде огромного летающего леса. Очень много небесных баньянов и пузырь-древ, разросшихся вокруг… летающего острова. Я не знаю подробностей, извини.
Еще несколько минут Эйхгорн просто неподвижно стоял и таращился на темную громаду. Судя по всему, она приближалась, но слишком медленно, чтобы заметить это невооруженным глазом.
Прохожие не проявляли никаких эмоций по этому поводу. Все вели себя как обычно. Разве что двое детей изумленно тыкали в Алатус пальцами, а молодая женщина что-то им объясняла.
А потом Эйхгорн вспомнил о показаниях вормолеграфа. Стрелка по-прежнему чуть заметно подергивалась. Инженер поднял руку, вытянул ее в сторону Алатуса… и ничего не изменилось.
Ну правильно, до этого аномального образования не менее десяти километров, а длина руки Эйхгорна не составляет и метра. Слишком ничтожная разница. Возможно, когда Алатус подлетит поближе…