- Тогда я жду ваших заметок и в свою очередь прошу вас прочесть попавшие в мои руки документы. Первый омерзителен, но полезен, второй… Вы читаете по-гальтарски?
- Свободно.
- Значит, вам предстоит узнать некогда страшные тайны, - обрадовала графиня, не извлекшая из откровений Эрнани ничего, кроме окрепшего убеждения в том, что Левий умница. Месяц назад оно бы мешалось с сожалением о зря погибших хороших людях и злостью на очередных дураков, но Излом не оставляет времени на былое, разве что оно может чем-то помочь настоящему.
3
Предложение фрошеров всем вместе отужинать на постоялом дворе Руппи принял охотно. Предводительствовавший встреченными "фульгатами" капитан Руппи понравился, к тому же этот Уилер участвовал в гаунасском походе, а Фельсенбургу хотелось знать о графе Савиньяке, к которому он ехал, побольше. В победах над Фридрихом особой заслуги Руппи не находил, но игры с Хайнрихом и последующий договор интриговали, к тому же маршал Лионель был братом Арно и сыном очень необычной матери. Лейтенант больше не удивлялся, что в доме Савиньяк ели, что хотели, не стесняясь лазили по деревьям, спокойно уходили и с удовольствием возвращались. О собственном возвращении наследник Фельсенбургов думать без содрогания не мог, но сейчас его несло в другую сторону.
Не желая выглядеть растрепой, лейтенант сменил рубашку, возблагодарив всех святых за отсутствие на штанах кошачьей шерсти, и в сопровождении драгунского капитана поднялся на увитую хмелем террасу. Трактирщик уже накрыл небольшой стол, заботливо защитив его расписанной розами ширмой и украсив здоровущим букетом, из-за которого ухмылялась физиономия Уилера и виднелось чье-то обтянутое мундирным сукном плечо.
- Присаживайтесь, - на правах хозяина пригласил "фульгат". - Заведение сносное, нам, можно сказать, повезло. Сударыня, разрешите представить: господин фок Фельсенбург, следует туда же, куда и мы.
- Я очень рада. - Раздавшийся из-за цветов голосок был приятным. - Можете называть меня Селиной. Капитан Уилер говорит, вы моряк?
- Да, - подтвердил Руппи, пробираясь на свое место. Непонятно откуда взявшуюся даму он разглядел, лишь обогнув ширму. Селина оказалась молода и хороша собой. Очень молода и очень хороша, но самым удивительным было другое. За столом в провинциальном трактире улыбалась мамина юность, хотя урожденная герцогиня фок Штарквинд никогда не надела бы мужского платья и не заплела волосы в две толстенькие косицы, как это сделала непонятная путешественница.
- Счастлив вам служить, - поспешно заверил Руппи, борясь с неловкостью, однако разъезжающая с "фульгатами" дева не спешила, подобно волшебнице Фельсенбурга, упрекать лейтенанта в бессердечии.
- Вы похожи на одного очень хорошего человека, - безмятежно произнесла она. - Издали.
Не скажи талигойка этого, секундой позже Фельсенбург сообщил бы красавице, что она - живой портрет некоей знатной особы. Руппи и прежде понимал отца, но сейчас это было особенно остро, только ни одна женщина не разлучит его с морем и не запрет в зачарованном замке. Ни одна!
- Здесь есть вино и касера, - напомнил о себе и ужине драгун. - Ну и пиво, само собой. Пиво и касера хороши, вино - вряд ли.
- Касера, - решил Руппи. Женщин красивее мамы лейтенант не встречал ни в Эйнрехте, ни в портах, а ведьма… Она была ветром, танцем, струнным звоном, сном, который появлялся и исчезал.
- Муа-у-у… - раздалось из-под стола. От неожиданности лейтенант вздрогнул, но для Гудрун сладострастный вопль был слишком басовит. - Мря-а-а-а-ау…
- Это мой кот, - с уморительной серьезностью объяснила девушка. - Он в корзине, потому что все время убегает. Он чего-то хочет.
- Меня, - признался под нарастающие рулады избранник Гудрун.
- Неужели? - удивился "фульгат" и нагнулся. Щелкнуло, фыркнуло, и Руппи узрел внушительную черно-белую морду, по счастью, не мохнатую. Морда, упреждая прыжок, коротко мявкнула, дальнейшее было предопределено - топтанье, урчанье, боданье и царапины на бедрах.
- Почему? - спросила девушка. - Почему он к вам пошел?
- Меня любят кошки, - буркнул Руппи, понимая, что и этим штанам быть в белой шерсти. - Очень.
- Мне тоже кажется, что вы хороший человек, - задумчиво произнесла Селина. - Его зовут Маршал.
- Ему подходит.
Руппи обреченно почесал за изодранными ушами. Судя по тому, как Гудрун разрывалась между ним и Бешеным, кошачья любовь шла по следам любви ведьм, но признаваться в этом Фельсенбург не собирался.
- Это началось весной. Ко мне привязалась огромная трехцветная кошка…
- Суну-ка я его назад. - Уилер молниеносно ухватил утратившего бдительность кота за шкирку. - Извините, не представить вас нашему Маршалу я не мог.
- Я польщен, - заверил слегка оторопевший Руперт. - Котам меня еще не представляли.
Водворенный в свое узилище Маршал орал и скрипел корзиной. "Фульгат" махнул рукой, из сада выскочил верткий сержант, и скандалиста уволокли. Фрошер разлил мужчинам касеру, трактирщик подал запечатанные слоеным тестом горшочки, в общем зале хрипло попробовала голос волынка.
- Я предпочел бы кота, - не выдержал Фельсенбург.
- Музыка будет далеко, - утешила Селина, - кошки под столом намного громче. Хорошо, что вы им нравитесь, это значит, с вами все в порядке.
- Да? - удивился спаситель осужденного преступника, дезертир и убийца. - Я в этом не слишком уверен.
- Сейчас с некоторыми людьми происходят дурные вещи, - изрекла девица. - Вы кушайте, крышку надо отломать и макать в соус… Это не очень красиво, но мы в дороге, и нас никто не видит.
- Когда никто не видит, ронять себя тем более не стоит. - Лейтенант отодрал еще теплое тесто. - Но в дороге манерничать и впрямь глупо. Это свинина?
- С грибами, - уточнил Уилер. - Сударыня, вы позволите нам маринованный чеснок?
- Конечно, - мама вот так же раскрывала глаза, когда ей говорили, что запел соловей или что-то расцвело, - он ведь вкусный. Я тоже буду.
Волшебницы чеснок не едят, волшебницы не разъезжают в мундирах и не возят с собой котов, зато при этой Селине можно не задумываться над каждым словом. Вот бы еще понять, что или кого забыла белокурая серьезница в армии Савиньяка, хотя какое, в сущности, ему до этого дело?
Вечер получался отменным. Драгун молчал и ел, зато они втроем болтали о кошках, соленьях, волынках и деревянных башмаках, будто не было никаких войн и мятежей, только придорожная харчевня и хорошая компания. А потом у входа на террасу воздвиглась длинная тень, и Руппи узнал корнета Понси, которого по вполне очевидным причинам за стол не позвали. Что ж, он пригласил себя сам.
- Теперь я вижу, - возвестил памятный по прошлой зиме ябедник, - вижу всю низость коварства! Что ж, мне остается одно. Капитан Уилер, вы - подлец! Судьба свела нас прежде, чем я надеялся, и не я преследовал вас, но рок. Я требую удовлетворения!
- Чего-чего? - беззлобно удивился Уилер и повернулся к Руппи, с которым как раз выпил на брудершафт. - Ты что-нибудь понял?
- Пожалуй, - шепнул Фельсенбург, глядя на преодолевшего половину расстояния от двери до стола и не перестававшего вопить корнета. - Он поэт и…
- …чучело, - с чувством произнес Уилер, - но деда жаль.
- Не надо его обижать, - тихонько попросила Селина. - Это из-за меня. Я слушала его стихи, он думал, мне интересно, а мне надо было в приемную регента и погулять по Тарме. Капитан, вы же знаете!
- Я не больно, - пообещал капитан.
- Ты шепчешься с ним! Даже сейчас!..
Палец поэта почти ткнул Уилера в грудь. Понси по-прежнему напоминал сразу и богомола, и ужа, но Руппи отчего-то представился юный дятел, напавший на умудренного жизнью хоря.
- Соблазнитель и трус!
- Заткнулся бы ты, приятель, и шел бы… спать, - посоветовал "фульгат". Будь он в самом деле вероломным убийцей, ревнивец был бы уже мертв.
- Я не уйду! - Долговязая фигура стала еще длиннее, впрочем, сумерки вытягивают всё. - Сейчас ты мне ответишь…
В Уилере усомниться было трудно, но Понси встал слишком удобно, чтобы этим не воспользоваться, к тому же взыграла, требуя своего, память о Старой Придде. Руперт незаметно подвинул ноги. Корнет усиленно стаскивал новую, неразношенную перчатку, та не поддавалась, а Уилер с веселым любопытством следил за тужащимся мстителем. Момент был самый что ни на есть подходящий. Вскочить, ухватить голубчика за плечо, завести руку за спину, как это делают в кабаках с разгулявшимися матросами, и конец грядущему кровопролитию. Дурацкий, правда, ну да по герою и подвиг.
- Корнет Понси, - напомнил Руперт, - регент Талига запретил дуэли, так что считайте себя арестованным. Уилер, куда его проводить?
- Куда? - задумался "фульгат". - Видел я тут в саду подходящую гауптвахту, так ведь утопится, чего доброго. Да и людям несподручно будет.
- Трус! - возопил корнет. - Жалкий трус, прячущийся за вражескую спину!
Этого Руппи не стерпел. Знакомая по Эйнрехту разухабистая волна радостно захлестнула лейтенанта и тут же рассыпалась искрами, колкими, будто снежинки или смех.
- Доносчик! - провыл наследник Фельсенбургов в тон ревнивцу. - Жалкий доносчик, вмешавшийся в дело чести. Вспомни Старую Придду, несчастный, и Старый Арсенал! Теперь мой друг и его враг отмщены самой судьбой. Ты не получишь удовлетворения прежде тех, кого выдал!
- Ой, - удивилась за спиной Селина, - так вы знакомы?
- Этот господин требовал от нас любви к прескверным стихам. - Стоять спиной к даме было невежливо, и Руппи, не выпуская добычи, обернулся. - Чуть до дуэли не дошло… Леворукий, и как я мог забыть?! Корнет вызвал или почти вызвал герцога Придда. Антал, ты не можешь с ним драться прежде полковника.
- Да я в общем-то и не собираюсь. - "Фульгат" был само миролюбие. - Придд, говорят, в Гёрле… А этот-то с Заразой что не поделил?
- Одного вашего поэта, Понси он нравится, прочим - нет. Имени я не запомнил…
- Невежда! - завопила приотпущенная заболтавшимся лейтенантом добыча. - Я говорил тогда, я скажу сейчас!.. Вы все невежды, а ты - лжец! Ты не можешь не помнить великого Барботту, но ты хочешь… жаждешь унизить его! Ты притворяешься, что забыл обращение гения к тебе подобным, сейчас ты вспомнишь! Я… Я презираю вас всех…
- Не всякий презренья достоин, - Руппи, рассердившись, прижал костлявую руку посильней, и Понси замолк, - как и любви, и насмешки.
Ненависть, грусть, сожаленье трогают разные струны…
Старину Майнера Руппи переводил на талиг под надзором самого злобного из присланных бабушкой менторов, сегодня это пригодилось.
- Это и есть Барботта? - удивился Уилер. - А ничего!
- Это дриксенский поэт, и он намного лучше в подлиннике.
- Чушь, недостойная мужчины! - ломать придурку руку Руппи все же не хотел, чем поклонник Барботты и воспользовался. - А вы, вы предатели! Маршал Савиньяк должен знать, кто пьянствует с "гусями" и слушает их вирши, когда в наши груди целят кесарские пушки! И он узнает… О, граф Лионель ведает цену как одиночеству и измене, так и гению. Мое имя для него кое-что значит! Сегодня вы трусите, и этому нет честных свидетелей, но в Гёрле мой друг капитан Давенпорт заставит вас принять вызов. Иначе вам плюнет в лицо вся армия!.. Гусиные приспешники!
- Сэль…
Уилер, последнюю минуту внимательно присматривавшийся к крикуну, наклонился к девушке и что-то тихо сказал, та покачала головой.
- Нет… Он просто… такой.
- Вот и славно! - "Фульгат" отодвинул тарелку и, внезапно оказавшись на ногах, перехватил бьющегося корнета. - Отпускай… Если его ты отволочешь, некрасиво будет. Наш… а, пусть будет нос, нам и подтирать. Драгун, поднимайся, потом дожуешь!
Глава 7
Бакрия. Хандава.
Гайифа. Кипара
400 год К. С. 14–17-й дни Осенних Скал
1
Сосредоточенные молодые лица всегда вызывали у Матильды умиление. Началось с задумавшегося над книгой сына, потом были внук, Робер, Удо с Дугласом, Мэллица, о которой надо наконец написать Альберту, и снова Дуглас… Щенята пытались размышлять и выглядели при этом до одури трогательно, но Баата при всей своей серьезности не умилял, хотя был моложе Эпинэ и не забывал выказывать растерянность и просить совета. Надо думать, проныра еще в детстве понял, что маленького добрые и большие не обидят, а злые не примут всерьез.
- Видит Создатель, - заверял "неопытный" Баата, - я еще никого не ждал так сильно, как вас! Мой покойный отец боялся того, чего не мог понять, и я унаследовал многие его страхи. Не хочу лгать, я надеюсь когда-нибудь стать достойным казаром, но сейчас я растерян… Здесь нам не помешают, это любимое место моих покойных родителей, а прохладительное облегчит любую беседу.
Мешать в оседлавшей обтесанную скалу беседке и впрямь было некому, а вид восхитил бы и поэта, и художника, интриганов же восхищала невозможность подслушивания. Каменная толща под ногами и ажурные решетки вместо стен исключали чужое любопытство, но этого было мало: у подножия утеса, где начиналась удобная лестница, торчали казарские бириссцы, а парой пролетов выше - прихваченные Бонифацием вроде бы для почета адуаны. Сверху и те, и другие казались игрушечными солдатиками, Адриан таких присылал сперва чужому сыну, потом чужому внуку.
- В самом деле удобно, - согласилась принцесса, отгоняя воспоминание, - особенно падать.
- Это был несчастный случай, - быстро сказал Баата, и Матильда поняла, что ненароком отдавила хвост одной из фамильных змей. - Мой несчастный брат пытался поймать на лету бабочку. Вы их зовете фульгами, они должны нести удачу, но примета обманула.
- Погибшего - несомненно, - кивнула алатка, до сего мгновенья не представлявшая, как именно Лисенок теряет лишних родичей. - К счастью, мы с супругом не в том возрасте, чтобы гоняться за бабочками.
Бонифаций знакомо поднял к небу палец.
- Сии хрупкие создания, - веско произнес он, - сотворены, дабы напоминать нам, во грехах пребывающим, что из мерзкой гусеницы при должном питании родится летучий цветок, а из грешника при должном поведении - праведник. Только не всяк грех искупаем, и бабочка бабочке рознь: капустные черви, воспарив, сохраняют гнусную суть и заражают огороды ненасытной мерзостью. То же и ересь агарисская: кажет миру белые крылья, но пожирает заблудшие души аки гусеница капусту.
- Как это верно! - ахнул эсператист, успевший вступить в союз с олларианцами и породниться с потомками Бакры. - Мне страшно об этом говорить, но в Паоне подняла голову чудовищная ересь…
- И что учудила тварь злокозненная, кардиналом Паонским именуемая? - буркнул, нюхая подкисленную лимонным соком воду, супруг. - Объявил Паону новым Агарисом? Так морискам от сего лишь удобнее.
Баата взмахнул девичьими ресницами.
- Мориски отходят, - сообщил он, - но мне проще рассказывать с самого начала. Первое насторожившее меня известие…
Царственно расположившись в удобном - другого Лисенок почетным гостям не предложил бы - кресле, Матильда слушала и недоумевала: новости перечеркивали все, что алатка знала об имперцах. Покровители поганой Агарии от века гребли жар чужими руками, усердно избегая серьезных драк. Представить, что "павлины" соберутся и дадут отпор врагу, который едва ли не помелом гнал их от самого побережья, Матильда не могла, и Бонифаций, судя по враз забытому прохладительному, - тоже.
Поднимаясь в казарскую беседку, супруги готовились слушать о бесхозной по случаю морисского вторжения Йерне, куда Баата, сожрав Хаммаила, просто не мог не попытаться запустить лапки. Новость о "Богоизбранном, Богохранимом, Богодарованном и Четырежды Богоугодном" Сервиллии шмякнулась на голову, будто оброненная нерадивым орлом черепаха.
- Что? - не выдержала алатка. - Вот прямо так и подписался?!
Казар вздохнул. На инкрустированный самоцветами аляповатый стол лег высочайший манифест. Средь павлинов, пронизанных молниями грозовых туч и похожих на виадуки радуг чернели подзабытые Матильдой острые буковки. Император обращался к подданным на гайи, однако подпись была гальтарской и дурацкой. Это чтобы не сказать - кощунственной.
- Иссерциала б ему послать, богоданцу, - буркнула Матильда, по милости внука возненавидевшая любую гальтарщину. - "Мы, любимый сын и надежда Создателя, принимая возложенную Им на Нас ношу…" Да по нему святой поход плачет!
- Я чту и ожидаю, - Лисенок счел уместным напомнить о своем благочестии, причем на талиг, - и я в полной растерянности.
Длинные - еще длинней, чем у сестры, - ресницы были созданы для того, чтобы ими хлопать, в чем казар и поднаторел. Впрочем, кто бы сейчас не хлопал? Незазорно было и рот открыть.
- Странно сие и сомнительно, - пробасил супруг. - Гайифцы в ереси плещутся, будто свиньи в грязи, но к Создателю в избранники прежде не набивались, на земле гадили. Откуда сия бумага, и можно ли ей доверять?
Бумаг у Бааты оказалась не одна и не две, и он им доверял: манифесты пересылали прознатчики, за которых казар ручался отцовской памятью, здоровьем сестры и собственной душой.
- Что ж, - подвел итог Бонифаций, - поглядим, что за чудо из павлиньего яйца вылупилось, а пока займемся чем поближе. Дьегаррон говорит, корпус гайифский Кагету покинул, Хаммаил же такого горя не пережил.
К этому разговору Лисенок был готов, мало того, ему было что предложить взамен ну совершенно не нужной Талигу Йерны. Баата возвел очи к расписному потолку и принялся благодарить за поддержку в трудный час и обещать, что он и дальше, и всегда, и вообще…
- Я получил три письма из Гайифы, - словно бы нехотя признавался казар. - Чиновники из приграничных провинций привечают крупных торговцев, а торговцы не знают границ. И пусть мне написали враги моих друзей, я прочел, ведь это могло быть важным не только для меня, но и для тех, чьим доверием я горд!
- Не всякой дружбой можно гордиться, - отмахнулась алатка, непонятно почему вспомнив Хогберда с его пегой бородой и излияниями, хотя почему непонятно? Реснички у барона, конечно, подгуляли, а вот содрать с двух "друзей" четыре шкуры он умел. Баата, впрочем, сдерет все пять.
- Я счастлив, что мне удалось расположить к моей несчастной стране величайшего полководца нашего времени. - Лисенок вскинул голову, как хороший жеребец, и тут же якобы устыдился собственного порыва. - Мне безумно больно, что своими несчастьями моя страна обязана нестойкости моего дорогого отца, не сумевшего дать отпор гайифскому и агарисскому вымогательству. Я чту и ожидаю, но я исполнен ненависти к тем, кто навязал нам братоубийственную войну.
- Создатель нам врагов кормить и не заповедовал. - Бонифаций торжественно поднял свой любимый палец. - Ибо нельзя лелеять и стадо свое, и волков, бродящих у дверей овчарни, а правитель, ставящий чужое вперед родного, мерзок. Чего чиновники гайифские просили и обрели ли рекомое?