* * *
Прижимая к груди полугодовалого сына, Маша Ковалева подошла к Владимирскому собору, поднялась по ступеням на крыльцо, обернулась…
Дунул ветер. Листья полетели так медленно, что на мгновение показались ей висящими в воздухе, - Киев получил расцветку в желтый листочек. В миг, когда она преодолела последнюю ступень, включилось солнце. Но в кронах деревьев университетского ботанического сада напротив гнездился туман.
"К вечеру туман накроет весь Город, - подумала она. - Так и должно быть сегодня…"
- Иди сама, - сказал ей Мир Красавицкий. - Я подожду. Сегодня такой день. Ты должна помянуть его.
Помедлив, Маша отдала ему сына. Мальчик привычно обвил шею Мира двумя руками - как и многие дети, он чувствовал себя куда комфортней на руках у отца. Только Мир не был отцом ему…
- Миша еще слишком маленький, чтобы идти туда, - в голосе его матери звякнула неуверенность.
Она быстро повернулась к Миру спиной, не заметив, что даже здесь, на площадке перед собором, появление Красавицкого произвело обычный фурор. Часть выходящих и спешащих в храм светских богомолок застыли, напрочь забыв про Бога при виде прекрасного, как языческий бог, темноволосого и темноглазого юноши с голубоглазым и беловолосым малышом на руках.
- Не знала, что Мадонны бывают мужского пола, - сказала своей спутнице девушка в шифоновом платке с серебристыми блестками.
- Я вообще не знала, что такие мужчины бывают, - отозвалась вторая. - И явно не голубой!.. А эта рыжая с ним, неужели жена? Ой, где она?
- Именем Отца моего велю, дай то, что мне должно знать, - вымолвила Ковалева и, сделав шаг, прошла сквозь столетие.
…Владимирский Собор был новым и ярким. Маша перекрестилась, купила две свечки, поставила к иконе и прочитала молитву, но не за упокой - за покой. Здесь, в конце XIX или в начале XX века, отец ее сына - Михаил Врубель - был еще жив.
Мир знал, что, перешагнув порог собора, Киевица перешагнет сто лет, оказавшись в Прошлом - в только-только построенном, открытом и освященном Свято-Владимирском. Но не знал, что она мечтает встретить здесь другого. И прося "дай то, что мне должно", надеется: Город сочтет должным дать ей час, когда расписывавший этот собор Врубель будет здесь.
Сейчас Маша почти не помнила своих смятенных чувств к нему - лишь знала, что когда-то любила его, и от этой любви появился их сын. Но с тех пор ей довелось прожить еще одну жизнь, обрести покой и мудрость… Мудрость и покой царили в душе до тех пор, пока ее шести с половиной месячный сын Миша не сказал в первый раз "Ма…". А еще не произнесенное "Па…" повисло в воздухе без адресата.
Сжимая вторую свечку в руках, Маша поднялась на хоры. С детства она любила любоваться храмом с "балкона" второго этажа - здесь всегда было тихо, покойно. Здесь она была с самым прекрасным в мире Владимирским собором один на один. Над головой сияло сотворенное Вильгельмом Котарбинским "Преображение Господне" - стоящий в яйце сверкающего света Иисус являл ученикам свою истинную небесную суть.
Она тоже преобразилась - стала иной, Киевицей, властительницей Вечного Города. И теперь подумала вдруг: "Как это странно…" Она могла разговаривать с Киевом, воскрешать мертвых, и сама умирала и воскресала, карала и миловала. Она дважды спасала мир, победила Змея… И любая загадка мироздания, над которой ломали умы сотни лет сотни мудрецов, казалась ей нынче простой в сравнении с вопросом… Кому мой сын должен сказать "папа"?! Миру? Или своему настоящему отцу? Стоит ли рассказать ему об отце, умершем за сто лет до его рождения? И должна ли она рассказать его отцу о сыне?
Больше всего Маше хотелось, чтоб на вопросы ответил кто-то другой, чтобы она почти случайно столкнулась здесь с Врубелем и не смогла не сказать ему правды…
Но на ее тайную просьбу Киев ответил ей "нет". Она не знала, какой нынче год и день, но точно знала, что в этот день Михаила Врубеля не было в соборе, - она ощущала его отсутствие всем телом. И оттого ей вдруг страшно захотелось поступить против воли Отца - по воле своей щелкнуть пальцем, увидеться с Мишей и открыть ему все…
"Именно так я и сделаю…" - Ковалева подняла повелительную руку, подняла глаза вверх, - ее взгляд ласково коснулся щедро изукрашенных стен. Врубель написал здесь только орнамент (единственную написанную им композицию "5-й день творения" заставили позже переписать Котарбинского!). Но теперь собор кичился его именем, и никто из историков не забывал помянуть: Владимирский расписывал не только Васнецов, Нестеров, Котарбинский, Сведомские, но и гений серебряного века - Михаил Врубель. Хотя на деле его эскизы не приняли. Да и не могли принять…
Маша вспомнила, что здесь, во Владимирском, ночью в крестильне сумасшедший гений нарисовал Божью Матерь с изуродованным лицом, с когтями, как у кошки, а потом закричал…
Ковалева вздрогнула: "Нет, я не хочу… не хочу, чтоб мой сын!.."
- …Вы уже слышали? - раздался чей-то насмешливый голос. Два человека поднимались на хоры. - Она пришла в собор под черной вуалью. Никому не сказала ни слова. И вуаль не подняла… Так и ушла. Вот такая у него жена - никто ее лица не видел. Он ни с кем ее не знакомит. Ходит всюду как черный дух… Видно, его супруга - такая рожа, что стыдно людям показать. - Голос вдруг запел на разудалый бульварный мотивчик:
Жена моя, красавица,
По улицам шатается.
Извозчики ругаются,
Что лошади пугаются…
- Полагаете, она так дурна собой? - откликнулся его спутник.
- Что же еще? Ну, разве эта кузина и впрямь некий незримый дух… Как раз в его вкусе! - засмеялся рассказчик.
Они были совсем рядом, и, не желая встречаться с людьми, Маша щелкнула пальцами, чтоб вернуться в свой ХХІ век.
* * *
- Ты - Киевица! И все беды, происходящие в Киеве, имеют к тебе отношение. И если ты хочешь эту беду поиметь, кто вправе запретить тебе? - поддержала Дашу Акнир.
Дочь предыдущей Киевицы и первая помощница Главы Киевских ведьм была рада ее приходу.
- Хочешь, - предложила юная ведьма, - приворожим сбежавшего отца тройни обратно? Выберем и сварим Присуху прямо сейчас…
- Присушим к жене! Землепотрясная мысль! - Чуб достала из сумки газету. - Правда, жена сказала, - она заглянула в статью, дабы убедиться в собственной памятливости, - "…даже если он вернется назад, после такого поступка я его ни за что не приму". Но бабы обычно только так говорят.
- А если и правда не примет, - подпела Акнир, - будет ему по заслугам. Пусть присушенный всю жизнь вокруг бегает и все желания ее исполняет. Так и вину искупит, и у детей все же будет отец.
- Здорово, - настроение Чуб мигом улучшилось. Она кокетливо поправила на шее новый черный платок с черепами - на носу маячил Хэллоуин! - Ты правда-правда-правда думаешь, я могу это сделать?
- Ты - Киевица. Ты можешь все, что не противоречит 13 Великим запретам.
- Ага, Киевица… - настрой Чуб вновь рухнул вниз. - Мы сегодня даже на Горе не дежурим. Киев сказал Маше, что у нас отпуск… Две недели! Даже 14 дней. Выходит, он сделал ей отпуск в подарок ко дню рождения. А почему он не сделал отпуск ко дню рождения мне? Выходит, я хуже?
- Не о том заморачиваешься. - Акнир никогда не нужно было объяснять слишком долго. - Ты тут вообще ни при чем, и твоя Маша тоже. Дело не в ней, а в том, когда она родилась. 21 октября - на ваши Деды́.
- На наши… кто-кто?
- Деды́. Так слепые называют день поминовения усопших. Мы, ведьмы, называем их Бабы́ или Мамки. Вы празднуете их в ближайшую субботу к 21 октября. Мы в женский день - пятницу. Соблюдение обряда занимает 14 дней. А поддерживать хорошие отношения с родом очень важно - в любую минуту Киевице может понадобиться сила предков. Вот почему Город счел себя не вправе отвлекать вас…
- Отвлекать от чего? Что нужно делать?
- Сидеть дома, принимать гостей, угощать их ритуальной едой. Да не переживай, Василиса зайдет к вам сегодня и все расскажет про кормление Душечек.
- В смысле - хорошеньких девушек? - перестала понимать ее Чуб.
- Душечки - души милых тебе людей, - растолковала дочь Киевицы.
- Это такой древнеславянский языческий праздник?
- Не только славянский и не только языческий. Все отмечают его в конце октября - начале ноября, хотя и называют по-разному. Христиане празднуют родительскую Дмитриевскую субботу перед 26 октября. А древние кельты, как и современные люди, отмечали в ночь с 31 октября на 1 ноября. Только первые называли этот праздник днем мертвых - Самхейн. А вторые - Хэллоуином. Ты знаешь, в этот день в Америке дети переодеваются во всякую нежить, ходят по домам и клянчат: "Trick or Treat!"
- "Проделка или угощение!"
- И не знаю, как американцы, а наши предки, славяне, точно знали, если на Бабы́ да Деды́ не угостить своих Душек, они устроят тебе дурную проделку. Обидятся на невнимание, нашлют на тебя хворь и тоску, беду на дом, падеж на скотину…
- На скотину? - вмиг запаниковала Даша. - А кошки считаются?
- Кстати, о кошках. На Мамки их удаляют из дома. Они не выносят ни духов, ни призраков, бросаются на них, как на мышь. Это инстинкт…
- Наши кошки уже ушли.
- Значит, к вам уже приходили…
- Белая Дама! - подорвалась Даша Чуб. - А мы ей вместо угощения - дулю. Что же теперь?
- Ничего. Я сказала, на исполнение обряда 14 дней и Василиса вам поможет. Вы ж все равно собирались готовить что-то на день рождения Маши. Кстати, - резко снизила пафос Акнир, - что ты ей подаришь?
- Еще не знаю…
- И я, - на этот раз обеспокоенной стала юная ведьма. - А я ведь Помощница Главы Киевских ведьм, я обязана принести дар Киевице. А Катя уже придумала?
- В процессе пока. Пошла на аукцион покупать картину художника, который расписывал Владимирский.
- Значит, сегодня аукцион "Libra". - Акнир открыла свой ноутбук.
- А ты откуда знаешь?
- А он у нас только один такого уровня…
Ведьма щелкнула мышкой, и Даша увидела на экране небольшой, заставленный стульями зал старинного особняка.
- Это че, онлайн? - восхитилась Землепотрясная. - О, смотри, смотри, в третьем ряду наша Катя! Вот стерва, какая она у нас все же красивая… А ты в курсе, - повернулась она к Акнир, - что ее мама красивой во-още не была. И папа, и бабушка с дедушкой тоже. А прабабушка - вообще типа уродина. Она одна такая в роду… Везет же некоторым!
- Или наоборот - не везет, - сказала юная ведьма.
* * *
- А сейчас два долгожданных лота, - объявил ведущий аукциона - облаченный в черный смокинг малоизвестный театральный артист с сединами "благородного отца", - Вильгельм Котарбинский - один из ярчайших символистов Модерна, - почти слово в слово продублировал он определенье хозяина. - Поляк по происхождению. Окончил художественную Академию в Риме. Жил в Киеве. Участвовал в росписи Свято-Владимирского собора. Особенно высоко искусствоведы оценивают его шестикрылых серафимов на хорах. Вместе с Павлом Сведомским написал "Суд Пилата", "Тайную Вечерю", "Распятие", "Въезд Господень в Иерусалим". Работы художника хранятся в Третьяковской галерее, Русском музее, Национальном музее в Варшаве. Однако, - "благородный отец от искусств" сменил темпоритм, - особой популярностью у публики Серебряного века пользовались его работы иного плана - полные магии, символов и фантастических видений. Отпечатанные в киевском издательстве "Рассвет" почтовые карточки с изображением мистических сепий летали по всей Империи. Коллекционеры открыток с его работами знают, что он часто переписывал один и тот же полюбившийся сюжет много раз, меняя лишь отдельные детали…
- То есть занимался самоплагиатом, - шепнул своей спутнице Катин соперник - и непосредственно на аукционе генеральный директор банка сел прямо позади Дображанской.
Помимо его дамы, Катерины, рыжей художницы и двух дочек богатых пап, женщин в зале не было - только мужчины. Все держали в руках круглые таблички с номером.
- Вильгельм Котарбинский был чрезвычайно плодовит, - продолжал "благородный" ведущий, - рисовал много и быстро. Потому точное количество созданных им работ не известно до сих пор. Киев постоянно открывает нам новые и новые чудные находки… С тем большим удовольствием я представляю вам две никому не известные "жемчужины", найденные в городе совсем недавно. Лот № 22. Вариация на тему сюжета "В тихую ночь", начало ХХ века, бумага на картоне…
Милая девушка в черной юбке и белой блузе вынесла и поставила на возвышение небольшое полотно размером 34×68. Одновременно изображение появилось на киноэкране над головою ведущего. Катерина перевела взгляд на каталог аукциона.
Здесь новоявленная и не известная ранее работа "В тихую ночь" была опубликована рядом с известной - растиражированной в виде дореволюционной открытки издательства "Рассвет", Киев. Разница между двумя "ночами" была небольшой. И та, и другая представляли собой синее звездное небо над туманным озером. Из водного тумана выплывала облаченная в длинную светлую рубаху дева-душа. Ее принимал в объятия спустившийся с неба темнокудрый ангел. Профиль девы был обращен к нему. Губы ангела касались ее бледного чистого лба.
Но на открытке левая рука девушки плетью висела вниз, в то время как выставленный на продажу шедевр представлял туманную деву в другой позе - рука красавицы обнимала ангела за шею.
На строгий вкус Катерины Михайловны сюжет был нестерпимо слащавым, и она перевернула страницу, чтобы взгляну ть на следующий лот - № 23. Вариация на тему "Духа Бездны".
Здесь все было наоборот. Ангел был женщиной с огромными черными крыльями, с обращенным в анфас страшным и прекрасным лицом - с суровым ртом и большими застывшими глазами. Прижимая к себе замершего от страха мужчину, Черный Ангел тянул его вниз - в черную расщелину скал. И что-то в этом сюжете зацепило Катю - некая сила, неподдельная вопиющая боль, кричащий ужас и страх. Черный Ангел понравился ей много больше - как работа он был неизмеримо сильней. Но Маше, влюбленной в темноволосых серафимов Владимирского, несомненно, скорей подходил напоминавший их Ангел Белый.
Тем временем аукцион начался.
- Начальная цена тысяча долларов, - оповестил ведущий. - Кто даст тысячу?
Блондинка в первом ряду быстро подняла номер - судя по возбужденному выражению лица, раздражавшая Катю душевно-ангельская сентиментальность "Тихой ночи" казалась ей воплощением высшего искусства, а розовое платье девы-души было точно такого же цвета, как шторы в ее спальне.
- Тысяча! - радостно подхватил ведущий. - Следующий шаг - тысяча сто, - надбавил он положенные десять процентов. - Кто его сделает? О, вот и тысяча сто…
Огненноволосая дама с голубым бриллиантом на шее махнула номером. Ее серьга сверкнула… И Катя забыла про торг - забыла, зачем пришла сюда, забыла о празднике Маши, забыла даже о том, что этот бриллиант не ее… Алмазная сережка смотрела на Катю, маня ее дивной чистотой родника. Взгляд бриллианта был таким пристальным, что Дображанская растворилась в нем, - камень словно оказывал на нее гипнотическое действие… Она очнулась только тогда, когда ведущий воскликнул:
- Двадцать пять тысяч. Кто даст больше? Следующий шаг - двадцать семь тысяч пятьсот. Вижу двадцать семь тысяч пятьсот!
Блондинка не сдавалась. Рыжая - тоже. Имелись и другие соперники. Одни демонстративно тянули руку вверх, иные, желавшие сохранить инкогнито до финала торгов, делая ставку, делали лишь еле заметное движение, видимое одному ведущему, и Катерина не могла понять, с кем еще она ведет торг. Но ей стало заранее жалко потраченных денег.
- Следующий шаг - тридцать тысяч…
Кто б мог подумать, что "самоплагиат" и "мусор в стиле Модерн" будет иметь такой спрос?
- Вижу… Тридцать тысяч! - сказал ведущий, ответив тем самым на заданный ею вопрос. Он смотрел прямо за спину Дображанской, туда, где сидел ее соперник - директор банка.
"И ты, Брут?.." - мысленно вздохнула она и качнула своим номером.
- Тридцать три… - седовласый ведущий аукциона не смог сдержать излишне жгучего взгляда на красивую Катю. И в который раз ее красота немедленно вышла ей боком.
Стоило седовласому выдать ее, сидевший перед Дображанской долговязый и худой бизнесмен, известный взрывным и неуправляемым нравом, быстро обернулся к ней и прошептал:
- Кончай! А то посажу… Поняла?
От неожиданности Катя моргнула. Приняв моргание за знак согласия, тот удовлетворенно вернулся в исходную позицию.
"Он что, угрожает мне? Киевице?" - к щекам Дображанской прилила кровь.
- Тридцать шесть, - отреагировал ведущий на движение блондинки. - Сорок тысяч, - его взгляд опять полетел за спину Дображанской. - Сорок четыре, - взгляд переместился вперед.
Рыжая художница уже отпала. Но Кате надоело ждать - решительно сбросив с себя остатки бриллиантового гипноза, она встала и крикнула, нарушая все правила.
- Я даю шестьдесят! Есть желающие дать больше? - Рука Дображанской, украшенная кольцом с подавляющим волю алмазным цветком одолень-травы, подняла номер.
Возразить ей не смог никто. Со всех сторон на Катю полетели лишь недовольные взоры, гримасы и возмущенное шиканье. Блондинка в первом ряду полоснула ее обозленным взглядом, не скрывая обиды за угнанную картину, которую она уже никогда не повесит в своей розовой спальне. Сопровождавшая ее, не участвовавшая в аукционе шатенка, присовокупила неприкрытую ненависть - за изумительно красивую Катину внешность, которой не будет обладать никогда. Рыжая художница тоже посмотрела на Дображанскую, быстро, но пристально, - и даже не на нее, а на ее брошь, кивнула, словно по одной эмалевой бабочке-модерн определила всю Катину суть, - и сразу отвернулась.
Видимо получив знак от хозяина, ведущий провозгласил:
- Шестьдесят тысяч - раз…
Взрывоопасный бизнесмен развернулся к Кате всем телом. Его глаза кипели, тонкие губы змеились. Внезапно он издал краткий невразумительный вскрик, порезавшись о ее взгляд… В прямом смысле слова - по щеке мужчины потекла быстрая кровь. Порез был коротким, но горючим, глубоким. Кровь скользнула на белый воротник рубашки, поползла по груди. Мазнув рукой по щеке, бизнесмен ошарашенно посмотрел на свою ладонь.
- Вы порезались, - сухо сказала Катя, не сводя с него ставших бездонными глаз. - Нужно быть осторожней. Так ведь можно случайно порезать и горло.
"Кто ты???!!! - прочитала она ответный обезумевший взгляд. - Ведьма!.." - Рука мужчины схватилась за шею.
- Пустите. Я порезался… запонкой, - быстро сказал он соседу и спешно вышел из зала.
- Шестьдесят тысяч - три! Продано!.. - элегантно стукнул молоточком ведущий. - Екатерине Михайловне Дображанской.
Катя, в свою очередь, тоже обернулась, чтобы взглянуть на вновь поверженного соперника сзади - швырнула генеральному директору банка прямой насмешливый взгляд. Тот едва сдержал спазм, и она поняла, что в кармане у него покоилось ровно тридцать тысяч, но она вновь смешала ему все карты.
Внезапно в сердце у Дображанской опять закололо. По коже помчался озноб. Тело бросило в жар, кожа стала огненной.