– Что это? – полковник оглянулся на неожиданно прозвучавший вопрос Бойко.
Тот держал на уровне глаз ладонь с растопыренными пальцами, между которыми плясала оранжевая искра. Все присутствующие, не отрываясь, смотрели на мерцающий огонек, возникший в руках Бойко.
– Началось, – глухо сказал Тихорецкий.
В комнате появился звук, похожий на шуршание пластикового пакета. Теперь искры плясали повсюду – в складках одежды, вдоль стен, на чашках с недопитым кофе, а дверь в комнату, где закрылся Иленев, просто полыхала разноцветными разрядами. Волосы на голове Тихорецкого поднялись дыбом, отчего он стал похож на одного известного персонажа, рекламирующего роботизированные швабры.
– Вот черт, – возглас Коржавина был вызван тем, что пристегнутый к поясу детектор движения с громким хлопком взорвался, выбросив сноп разноцветных искр. В ту же секунду стали взрываться, приборы, которыми были напичканы пластиковые доспехи спецназовцев. Бойцы сбрасывали с себя искрящее оборудование, а генерал как изваяние спокойно стоял посреди пылающей комнаты, и, не отрываясь, глядел на закрытую дверь.
И вдруг все стихло. Треск прекратился, разряды погасли, только разбросанные по полу электронные устройства искрились, испуская черный дым.
– Ни хрена себе, – протянул Бойко.
Тихорецкий подошел к двери и постучал.
– Михаил Артемьевич! Капитан Иленев, откройте!
Никто не ответил. Генерал обернулся и кивнул Султангирееву:
– Ты, помнится, грозился открыть одним пальцем.
Боец ухмыльнулся, вразвалочку подошел к двери и с размаху хлопнул ее ладонью, отчего та с треском вылетела из петель и с грохотом плашмя упала на пол.
– Пальцем – не пальцем, – проворчал Султангиреев.
Тихорецкий быстро вошел в комнату. Иленев лежал на полу, глаза его были закрыты, стекла очков покрылись мелкой сеточкой трещин, на губах застыла отрешенная улыбка. Обуглившийся по краям изящный коврик слабо дымился, источая резкий запах горелого пластика – очередной привет от китайской химической промышленности, а тяжелые серебряные ложки оказались перекручены и скомканы, словно сделанные из мягкой проволоки. Отшвырнув в сторону опрокинутый стул, генерал опустился на колени и поднял голову Иленева.
– Миша! Миша, приди в себя! Миша, как все прошло?!
Тот слабо застонал и с трудом разлепил губы:
– В-в-все… в п-порядке… можно заходить…
И, произнеся эти слова, он уронил голову на грудь.
– Врача! – заорал генерал. – Врача, мать вашу!
Его крик вывел всех из состояния оцепенения, откуда-то появились обвешанные оборудованием медики, а генерал и спецназовцы вышли из комнаты.
– Товарищ генерал, – Коржавин резко остановился, – жду ваших распоряжений.
– Какие там распоряжения… – махнул рукой Тихорецкий. – добивайте охранные системы и выводите заложников. Только осторожнее, ребята, там боевой электроники, как иголок у ежа.
Штурмовая группа, держа на прицеле окна больницы, за которыми переливалось играющее всеми цветами радуги покрывало плазменной защиты, следовала за саперами, прокладывающими коридор в охранной зоне. Передвигаться со скоростью черепахи под дулами торчащих из окон "Вершителей" было крайне неуютно. Электронщики уверяют, что смогли их дистанционно деактивировать, но мало ли что… Сами они развернули свое оборудование в километре отсюда на командном пункте, а "Вершители" известны своей устойчивостью к взлому.
– Хотел бы я знать, отчего генерал решил, что сопротивления не будет? Он ошибиться не мог? – вполголоса пробормотал Бойко.
– Если ошибся, – отозвался Султангиреев, – встретимся у Аллаха.
– Разговорчики! – резко одернул Коржавин, вглядываясь в здание. – Войдем и узнаем!
Им потребовался почти час, чтобы добраться до входа. И еще час, чтобы по узкому коридору пройти туда, где у окна был оборудован стационарный пуль управления "Вершителем".
– Боже ты мой! – не удержался полковник.
За пультом системы тактического подавления неподвижно сидел человек. Вращающееся биометрическое кресло стояло в луже крови. Коржавин, держа его на прицеле, обошел кресло, присмотрелся и опустил автомат. Зрелище открылось кошмарное – горло начисто вырвано, на груди висят сгустки крови и какие-то ошметки, рот раскрыт в беззвучном крике, а в глазах застыл безумный ужас…
– Это не ножом, – со знанием дела объявил Султангиреев, осмотрев тело, – это руками.
Бойко, продолжая внимательно наблюдать за лестницей, ведущей наверх, произнес:
– И вырвем ему глотку…
– Что? – обернулся Коржавин.
– И вырвем ему глотку. Эти гады сбросили в сеть список приговоренных к казни заложников и способ казни. Первый по списку – главврач. Вспорем живот и вырвем ему глотку.
– Заложник? – быстро спросил Коржавин.
Султангиреев осветил лицо убитого синим лучом анализатора и отрицательно покачал головой:
– Нет, командир. Это один из них.
Он дулом автомата осторожно приподнял пропитанный кровью свитер мертвеца. Живот пересекал диагональный кровоточащий разрез.
Коржавин несколько секунд осматривал тело, а потом сделал рукой знак продолжать операцию.
Все было закончено за три часа. Заложники были невредимы, а захватчики – все до единого – мертвы. Они были убиты в точном соответствии со списком, который составили для своих жертв. А поскольку фантазия у них была буйной и изощренной, то все здание было с первого до последнего этажа залито кровью. Основной проблемой было организовать эвакуацию детей, не вызвав чрезмерного шока. Хотя, что означает "чрезмерного". Когда на их глазах злой дядя с автоматом, потащивший куда-то за руку медсестру тетю Зину, вдруг схватился за голову, дико заорал, упал на пол, забился в судорогах на белой напольной плитке, оставляя кровавые следы, ударяясь о кровати и опрокидывая тумбочки. А потом его крики перешли в утробный вой, он словно захлебнулся ставшим густым воздухом, дернулся последний раз и затих. Тетя Зина осторожно с опаской подошла к лежащему лицом вниз телу и беспомощно оглянулась. Дети от ужаса не издавали ни звука, малыши у окна накрылись с головами одеялами, ребятишки постарше забились в угол комнаты и смотрели оттуда испуганными глазенками. Она была единственной взрослой в детской палате, и, собравшись с духом, решилась – потянула лежащего человека за плечо. Тот оказался неожиданно тяжелым. Тогда она дернула изо всех сил – тело перевернулось на спину, безвольно раскинув руки, а голова с сухим стуком ударилась о пол… Тетя Зина закричала, и ее крик повторили детские голоса. У лежащего на полу человека вместо глаз были кровоточащие глубокие провалы, а нос и уши были начисто сзаны и валялись рядом с трупом. Белая как мел медсестра рухнула на пол…
Коржавин обессилено сидел на крыше здания, прислонившись спиной к вентиляционному коробу. Вертолет только что эвакуировал последнюю группу бывших заложников и, наконец, можно было расслабиться. Здание было нашпиговано боевой электроникой, и неприятности могли возникнуть в любой момент. На этот раз, к счастью, обошлось.
На крышу, пыхтя, выбрался из пожарного прохода заместитель Директора Семен Романович Воропаев, собственной персоной- тот самый, которого отправили в тыл. За ним следовали как привязанные мордовороты из службы охраны, превосходящие габаритами даже Султангиреева. Большой, пышущий здоровьем румяный генерал. Вот только визгливый голос никак не вязался с внушительной фигурой. Зная это, заместитель Директора старался как можно меньше говорить на публике. А еще, говорят, брал уроки сценической речи. Но сейчас он пылал негодованием и плевать хотел на создаваемое впечатление.
– Коржавин, мать твою! Ты что здесь устроил! Охренели совсем! Ты что, под трибунал решил! – истошные вопли, слышные за пару кварталов, обильно сдабривались отборной матерщиной.
Полковник не спеша поднялся и выпрямился перед генералом во весь рост. И было что-то такое в его лице, что генерал осекся и отступил назад, поближе к телохранителям, которые бдительно наблюдали за происходящим.
– Что-то не так? – вкрадчиво спросил Коржавин. Знающие его люди могли безошибочно определить, что, несмотря на внешнее спокойствие, полковник не просто в ярости, он взбешен. И что еще пара слов – и генералу не поможет вся его личная охрана. К счастью, Заместитель Директора обладал превосходной интуицией и навыками выживания, иначе никогда бы он не дорос до столь высокого поста.
– Ты что натворил? – он сразу сбавил тон и перешел на литературный русский язык, – тут журналисты со всего мира, а твои головорезы устроили экзекуцию в стиле инквизиции.
– Что вы имеете в виду? – начал Коржавин, а потом понял, что генерал посчитал, что это они так кроваво расправились с террористами. Это говорило только о том, что тот даже не удосужился наблюдать за ходом операции из штаба, а прибыл на место и сразу сделал свои выводы.
– На этот раз ты доигрался, – зловеще произнес заместитель Директора.
Коржавин всегда отличался выдержкой и спокойствием – в речи, поведении, в рассуждениях. И поэтому сейчас он с особым удовольствием изменил своим правилам – высказал все, что думает о генерале, о его ближайших родственниках, об их интимных отношениях между собой, а также с животным и растительным миром. Затем повернулся и пошел прочь к приземлившемуся на крышу вертолету, оставив разъяренного генерала с распахнутым ртом и выпученными глазами в окружении невозмутимых охранников.
IV
– Бедный ты мой, – Элен ласково улыбнулась и взъерошила волосы на голове Канцлера.
Он мягко отстранил ее руку.
– Почему же я бедный? До сегодняшнего дня мне казалось, что наше благосостояние вполне удовлетворительное, – Канцлер говорил совершенно серьезно, но в уголках его глаз метались искорки сдерживаемого смеха.
А вот Элен нет необходимости сдерживать свои эмоции и в комнате зазвучал ее звонкий смех.
– Не будь такой букой… Ты сам понимаешь, о чем я. Посмотри на себя, на тебе же лица нет. Сереженька, а мама тебе разве не говорила, что надо хоть иногда приходить домой и ложиться в кроватку? Где, между прочим, тебя ждет красавица-жена.
Сидящий в кресле Канцлер с мягкой улыбкой смотрел на жену, с кошачьей грацией устроившейся на подлокотнике. Действительно, какая же она все-таки красавица. Благословенный Эдем, за прошедшие два десятка лет она совсем не изменилась… Хотя нет, изменилась! Стала еще прекраснее. Когда они с дочкой вместе появляются на балах, то взоры молодых кавалеров прикованы к обоим. Он вспомнил, как ее первое появление в "свете" вызвало невообразимое волнение среди дам, составляющих "высшее общество", большинство из которых составляли жены Магистров и видных Рыцарей. Несмотря на строгость правил и установок, принятых в Ордене, этот конклав необычайно требовательных и, несомненно, высокоморальных женщин имел колоссальное влияние на жизнь в Эдеме, и горе тому, кто не сможет заслужить высочайшее одобрение зубастых светских львиц. Говорят – разумеется, это могут быть пустые сплетни – так вот, говорят, что даже бывший Великий Магистр советовался с заслуженными дамами по поводу назначения Рыцарей на сколько-нибудь значимые посты. Злые языки, конечно, утверждают, что дамы сами распускают подобные слухи для поднятия своего реноме, но, с другой стороны, дыма без огня не бывает… Так вот, эти самые исполненные достоинства и осознания собственного величия представительницы высшего общества сначала чрезвычайно критически рассматривали Ленку, чувствующую себя очень неуютно в невесомом бальном платье, осыпанном бриллиантовой пылью и понимающую, что каждый ее шаг вызывает целый шквал перешептываний и презрительных взглядов. А затем, увидев, что глаза всей мужской половины, не отрываясь, следят за этой грациозной пришелицей с дикарской Земли, излили на нее все накопленные запасы желчи и яда. Однако этот залп оказался холостым, поскольку Ленка была больше озабочена удержанием равновесия на длинных, как ходули, шпильках, и не обращала внимания на перешептывания и косые взгляды. Тогда, очаровательная супруга герцога де Рина, Магистра Южноамериканского Магистрата, прекрасная леди Тильда де Рин, плавной походкой, с милой улыбкой на устах, подошла к смущающейся Ленке и что-то шепнула ей на ухо. Реакция – для тех, кто знал Ленку – была вполне предсказуемой – она от души размахнулась и влепила благородной леди Тильде звонкую пощечину, от чего та опрокинулась на пол, рассыпая драгоценности и выпадающие из пышного платья лепестки цветов. Сам герцог де Рин шагнул вперед, взявшись за рукоять меча, но, наткнувшись на холодный взгляд Сабира, предпочел не вмешиваться, памятуя о незавидной судьбе всех, кто пытался скрестить меч с этим диким воином. А с Ленки как рукой сняло все неуверенность, она подхватила Сергея под руку, и, в наступившей тишине, уверенно прошествовала в центр Зала Приемов. С тех пор ее авторитет в "свете" стал непререкаем.
– Ты же понимаешь, дорогая, что у нас сейчас происходит, – тяжело вздохнул Канцлер.
– Понимаю. Только это – не оправдание. Если ты находишься в Замке, то вечером я хочу видеть тебя дома.
– Это ультиматум?
– Это – руководство к действию. Надеюсь, дискуссии у нас по этому поводу не предвидится.
Элен легко соскочила с подлокотника кресла и подошла к столу, сервированному на три персоны.
– Прошу, дорогой, – и она царственным жестом показала на расставленные блюда.
Канцлер поднялся, подошел к столу и потянулся к тарелке с нарезанной копченой рыбой, за что немедленно получил чувствительный шлепок по руке. Вместе с ним к столу не спеша подошла огромная лохматая собака. Она равнодушно скользнула взглядом по заставленному едой столу и улеглась на полу у окна на резных керамических плитах, еще хранивших тепло дневного жаркого солнца.
– Ого! Это же покушение на неприкосновенную персону! – Канцлер потряс кистью – рука у жены была тяжелая.
– Еще раз, и эта персона останется без ужина. Бери пример с Джины. Позови Катерину и садись за стол.
– Ты ждала меня для того, чтобы я позвал дочку к ужину?
– Именно. Она ждала тебя всю неделю. Иди-иди.
Канцлер улыбнулся, прошел по коридору к двери, ведущей к комнате дочери, и постучал.
– Катя, можно?
– Да, папа, заходи!
Он толкнул дверь и вошел в комнату. Дочь стояла перед зеркалом и поправляла роскошные рыжие волосы. И, похоже, она посвятила этому занятию, уже, по меньшей мере, час-полтора.
– Ну-у-у, красавица, ты, видимо, готовишься не к семейному ужину, а к орденскому балу!
– Па-а-п, – Катя обернулась и капризно надула губки, – орденский бал бывает чаще, чем ужин у нас дома. Я тебя не видела уже два месяца. Может, ты закажешь свою миниатюру, буду на нее любоваться.
Канцлер рассмеялся и подошел к дочери и сказал с напускной строгостью:
– Катерина! Ты, все таки – дочь Верховного Канцлера. Поэтому, давно пора бы свыкнуться с моим отсутствием.
– А я не хочу свыкаться. Тебя нет, Андрюшка постоянно пропадает в своей Школе… Папа, я просто хочу, чтобы все было как раньше, чтобы мы собирались все вместе…
Улыбка на губах Канцлера едва заметно дрогнула.
– И, все-таки, моя дорогая, ко всему этому надо относится с пониманием. А теперь пойдем, мама ждет, она сегодня приготовила нечто фантастическое.
За столом они некоторое время сидели в полном молчании, отдавая должное кулинарным способностям Элен. Элен пригубила рубиновый напиток, поставила бокал на стол и внимательно посмотрела на Канцлера.
– Сережа, а как дела у Андрюши? Он все еще на маневрах?
Канцлер невозмутимо выдержал ее взгляд.
– Да. Ты же знаешь, перед выпуском курсантов неделями гоняют в поле. Поверь, ему сейчас не до нас.
Элен тяжело вздохнула.
– Все-таки я беспокоюсь. Мне кажется, мальчик легкомысленно отнесся к выбору карьеры и принял решение под влиянием эмоций. И, знаешь, сейчас ходят такие слухи…
– Вынужден не согласиться. Он уже давно не ребенок, очень давно. Я тоже считаю, что он создан для оперативной работы, а не для управления. А слухи… Не стоит на них обращать внимания. Ты же помнишь, двадцать лет здесь что-то происходит, и все слухи, слухи…
– Мам, вспомни, – вставила Катя, – мы с ним дрались с утра до вечера. Тут кто угодно научится.
– Оперативная работа – это не драка, – возразил Канцлер.
– Я знаю. Просто я хотела сказать, что драться он тоже умеет. Так что, мама, не волнуйся.
Элен печально улыбнулась.
– Я не могу не волноваться. Почему мальчики так рано уходят…
– Девочки тоже, – возразил Канцлер, – при первой возможности выскакивают замуж и все, пиши пропало.
– Что касается меня, – гордо заявила Катя, – то я замуж не собираюсь. Не вижу достойных кандидатов. По-моему, сейчас кавалеры озабочены только балами и своей внешностью.
– Ты несправедлива. Просто тех, кто занят делом, не встретишь на балах.
– Фу-у-у, папа, они же грязные и потные.
– Ну тогда ты определись, что тебе больше подходит – те, кто занимается своей внешностью, или потные и грязные.
– Нет, – категорически заявила Катя, – мужчина должен быть умен, красив, благороден, вежлив, никогда не опаздывать, и…и
– У таких людей есть только один недостаток, – серьезно сказал Канцлер.
– Какой? – осеклась Катя.
– У них сильно чешется спина, вот здесь, под лопатками.
– Почему? – захлопала глазами девушка.
– Прорезаются крылья.
От взрыва смеха заплясало неровное пламя свечей. Все-таки Катя не знакома с российскими анекдотами – национальным фольклером, не имеющих аналогов в Эдеме.
Закончив ужин, Канцлер поцеловал Элен, погладил по голове дочку – как маленькую, она так любила, и прошел в свой рабочий кабинет. За ним бесшумно, как тень, в комнату скользнула собака. Он плотно прикрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и закрыл глаза. Сын Андрей, Андрюша… Его группа была на маневрах в отдельной бригаде Лазутчиков. Той самой, поголовно уничтоженной кинжальным ударом врага… Тело его не было найдено, но Канцлер, как никто другой понимал, что шансы на спасение были практически нулевыми. И, может быть, в сложившихся обстоятельствах, смерть была бы лучшей участью. Пока не было обнаружено агентов неприятеля в обличье Андрея, но, скорее всего, это просто дело времени.
Канцлер взял себя в руки. Он не мог позволить эмоциям хотя бы на мгновение завладеть своим разумом. Несколько глубоких вдохов, и мысли снова выстроились в идеальном порядке.
Зазвенел колокольчик у входной двери, появился дежурный Мастер-Референт, получивший категорическое указание докладывать в любое время о любых значимых событий, и доложил, что прибыл посыльный из Ложи Большого Совета. Канцлер накинул плащ и быстрыми шагами, в сопровождении двух Рыцарей и Мастера-Референта направился в Ложу. Небольшую процессию замыкала неотлучно следующая за хозяином белая собака. Для окружающих образ Канцлера и его собаки уже давно слился в единое целое, так что, если бы он появился на людях в одиночку, то все бы отметили, что чего-то в его экипировке не хватает.