Условия поединков были, конечно, из ряда вон выходящими, но и щекотали кровь. Первые бои завершились ожидаемым смертельным исходом: по счастливой - или несчастливой? - случайности в них сошлись представители издавна соперничавших родов, для которых каждая схватка, будь то в злачном притоне Хаяроса или на турнирной арене, длилась до победного конца. В четвертой паре дрались прыщавый переросток Дар-Фалько и симпатичный парнишка из стопятидесятого колена рода Пассеров. Ставки делались на Пассера. Просто потому, что он был
Дар-Пассер. Тем не менее выиграл Фалько. Поймал соперника на незатейливый переход, уловил момент, когда тот опоздал взять защиту, и, раскрутив до немыслимой - для даров Фалько - скорости свое внутреннее время (Хетти с Койей чуть усмехнулись, задев друг друга глазами), оказался в позиции для решающего удара. Верховный дар Фалько на трибуне, видимо, тоже поддерживал свое внутреннее время на хорошей скорости, поэтому успел угрожающе выкрикнуть:
- Лео!
И тот, спохватившись, вместо того чтобы опустить меч ребром на открытую шею соперника, перехватил за клинок и ударил со всей силы рукоятью между лопаток. Пассер упал на колени, жалобно дернув крыльями. Победитель быстро опустился на землю, придавил свою жертву коленом вдоль поясницы, на всякий случай поинтересовался взглядом у старейшины Дар- Пассеров: "Я выиграл?" Распорядитель с досадой кивнул головой, он уже понял, что сейчас будет (хотя лучше поздно, чем никогда: Ее Величество уже беспокойно поерзывала на троне, всем своим видом показывая, что ей хочется разнообразия - больше смертельных исходов она не желает, требуется игра нервов).
- Тогда дуэм, - заявил молодой Фалько.
- Ты согласен? - неуверенно переспросил он, наклоняясь к поверженному противнику. Тот промычал что-то нечленораздельное.
- Это спрашиваю я, Лео Дар-Фалько, - грозно прорычал верховный лорд Дар-Пассер.
- Извините, - парень уже совсем растерялся и вовсе не выглядел победителем. Зато в глазах побежденного снова светилась надежда. Умирать ему явно не хотелось.
- Я согласен!
- Я еще тебя не спрашивал, - лорд Дар-Пассер был вне себя от ярости. Трибуны гоготали в голос.
- Мы согласны, - радостно подытожил победитель схватки. Вид у него был такой, будто гора с плеч свалилась. Видимо, убивать ему хотелось не больше, чем побежденному умирать. Старший Дар-Фалько с трибуны показывал огроменный кулак - знак одобрения.
- Оба совершеннолетние? - на всякий случай строго спросил Дар-Пассер, чтобы напомнить, кто на арене хозяин.
- Ты совершеннолетний? - Лео Дар-Фалько уже разговаривал со своим визави по-хозяйски. Тот выругался сквозь зубы:
- А то. Коленку убери с поясницы, урод. Будет тебе кривая прекрасная деле.
Прыщавый Лео как-то судорожно убрал коленку, помог молодому Пассеру подняться, даже отряхнул с него пыль суматошно-бережными движениями. У того то на лице было выражение облегчения, то, казалось, что у него жутко болят зубы.
- Дуэм совершен, - торжественно провозгласил верховный дар Пассера, нисколько не смущаясь тому, что вид главных действующих лиц вовсе не соответствовал пафосу его интонации. - Подойдите к королеве, молодые люди.
Молодые люди потащились к Ее Величеству. Тем временем публика на трибунах явно разделилась на две части. Одни - те, чьи близкие уже выступили или не выступали, продолжали следить за разыгрывавшейся на арене трагикомедией, с удовольствием отпуская сальные шуточки и предлагая разные сценарии грядущих событий. В частности обсуждалось, прыщавые или миловидные у "молодых людей" пойдут дети и есть ли у кого-нибудь из них шанс стать верховным жрецом Прекрасной Лулуллы. Действующий верховный жрец - старший Дар-Фалько - лучился от счастья, как начищенный таз. Дарам его семьи редко случалось обратить на себя внимание на турнирной арене.
Вторую часть присутствующих, более многочисленную, мало занимало происходящее перед королевским троном. Сейчас, когда альтернатива смертельному исходу стала реальностью, на лицах у матерей и отцов еще не выступивших участников читалась напряженная работа мысли. Некоторые старшие дары поманили к себе членов своих кланов, которым предстояло сегодня сражаться, или их родителей и вступили в серьезные обсуждения. Открывались перспективы. Да, несомненно, вначале весьма туманные и осознанные только самыми искушенными в дуэмных хитросплетениях - такими, как дары Эсиля или Акила. Но теперь. инструкции сыпались как из ведра, прорабатывались варианты, шелестели в руках у старших даров списки участников, матери хмурились или улыбались, отцы кивали или недовольно качали головами, даже двенадцатилетние подростки морщили брови, пытаясь понять, что им втолковывают старейшины клана. Ни одно из этих телодвижений не ускользнуло от королевы, поэтому первая церемония возле трона получилась несколько скомканной. Как и следующая. Как и остальные. Королеву больше увлекало следить, как меняют и перетрясают свои планы после каждого нового заключенного дуэма или после нового кровавого пятна на белом турнирном песке ее такие непобедимые и такие покорные дары, чем освящать своим авторитетом уже заключенную сделку. Поэтому вновь образовавшиеся пары просто подходили к трону, кланялись и подталкиваемые в спину придворными дарами убегали "отдыхать под трибуны".
На самих трибунах появлялось все больше свободных мест. По мере того как главное действие (обсуждение дня и места свадебных торжеств, размера приданого, границ нового дариата и т. п.) переносилось в подтрибунное помещение, туда перемещалось и все больше старших даров. Главы семейств, однако, оставались на своих местах: им предстояло досмотреть спектакль до конца, управляя его ходом. В небе погромыхивало, и было неясно, спускается ли зеленоватая тьма и тянет с запада холодком от того, что садится солнце, или от приближающейся грозы. В вазе оставалось восемь записок. Четыре пары.
Лорд-канцлер Дар-Эсиль зевнул и позволил себе присесть на высокий табурет по левую руку своей госпожи. Четыре пары, и в них ни одного Дар-Эсиля. Семейство уже решило все свои проблемы, и, судя по тому, как благосклонно мотнул головой в его сторону, покидая трибуны, двоюродный дядюшка, по старшинству возглавляющий многочисленный клан Эсилей, решило успешно. Значит, и лорд-канцлер всем своим видом должен выражать расслабленность и удовлетворенность. Он и выражал, хотя сердце высшего и самого непоколебимого вельможи Аккалабата билось неровно. Он вновь и вновь находил взглядом - там, под самым козырьком из осиновых прутьев - черные внимательные глаза, четко очерченные брови, небрежно распущенные густые локоны (уже ниже пояса - когда только она успела?), обнаженные смуглые плечи в оправе из белоснежного кружева с розовой окаемкой (его подарок)…
Он не навещал Койю с того самого дня, когда она поставила. прижала его к стенке чудовищным условием: "Ты попадешь в постель ко мне только после того, как полностью удовлетворишь Солу". Он остолбенел тогда - от вероломства, от режущего душу осознания того, что он никогда не был и не будет для нее дороже, чем сёстры, от той простоты и естественности, с которой она - как делала все - отказалась от своих единоличных прав на него. Чтобы доставить удовольствие Соле. Соле, которая сейчас (он подумал об этом с чувством сладким и мстительным) корчится от боли в их семейной опочивальне, на роскошной кровати под золотым балдахином. Одна. Без помощи и сочувствия, потому что ни одной деле Аккалабата не нужно иной помощи и сочувствия, кроме как от ее мужа. А этого он ей не даст - никогда. Так же, как никогда не будет уже его единственной стройная темноглазая женщина с по-мальчишески угловатой походкой и когда-то вечно улыбавшимися глазами.
Дернулись в его поле зрения белые кружева, взметнулись черные локоны:
- Неееет!!!
Койя! Радость моя, печаль моя, боль души моей! Что случилось? Кто посмел обидеть тебя? Почему тащит тебя вниз, на скамью, то ли успокаивая, то ли выговаривая резко, лорд Хетти? Почему они вдвоем с лордом Хару держат тебя, как вырвавшуюся ямбренскую лошадь, а ты бешено трясешь головой, словно обуревают тебя демоны?
- Китти Дар-Умбра!
Muf
- Меери Дар-Кауда!
Меери, усмехаясь, приближается к чаше. Он спокоен. Хетти Дар-Халем уже выступил: вон с удовлетворённым видом сидит на трибунах, со своей ведьмой-сестрицей и ее домашним медведем, то есть супругом. Не повезло сегодня Дар-Спэрам: Хетти расправился со средним сыном их главной ветви за три минуты. Даже не стал останавливаться, пугать их дуэмом. Просто вонзил меч парню под левую лопатку и, не оборачиваясь, пошел на трибуны. Досматривать. Меери кланяется королеве, лорду Пассеру, поворачивается к чаше и запускает руку на самое дно. В список он не заглядывал. Кроме него, великовозрастного неженатого остолопа, семья Дар-Кауда выставляла пятерых молодых даров из северных замков. О дуэме речи не шло: Кауда не заключают дуэмов на турнирной арене. Убить или умереть. "Вот только если ты выиграешь у Дар- Халема", - шутил Рейвен, инструктируя молодых. Ребята все правильно поняли: все пятеро выиграли свои бои, оставив после себя недвижимые тела с распростертыми крыльями и кровавый след на арене. Иного от них и не ожидалось. Трибуны проводили покидающих турнирный песок даров Кауда уважительными аплодисментами.
Теперь то же самое предстояло Меери, сильнейшему бойцу дома Кауда. Он даже заметил, что, когда лорд Дар-Пассер назвал его имя, кое-кто на трибунах лениво зевнул, а пара-тройка молодых даров незаметно проскользнула на выход. И верно, чего тут смотреть? Устали все, и над ареной собрались тяжелые тучи. Недоумение вызывал только Рейвен: общение с леди Эллой - занудой и ипохондричкой - слишком быстро наложило на него свой отпечаток. Из нормального богатого лоботряса, каким полагалось быть лет до сорока главе рода Дар-Кауда, он немыслимым образом превратился в образец серьезности и ответственности. Вот и сейчас - чинно восседал на трибуне, листая списки, на Меери даже взгляда не поднял. Обиделся? Да, я тоже обиделся, когда это благообразное чучело моего старшего брата вознамерилось со мной обсудить тактику и стратегию поведения - прямо во время турнира, когда на арене летели пух и перья - выясняли стародавние отношения дары Эсиля и Гавиа. Мне было гораздо интереснее, кто из них из кого сделает отбивную, чем слушать наставления Рейвена. Так что я показал ему неприличный жест, изрядно повеселив нашу молодежь, и этим все общение ограничилось.
Меери не спеша разворачивает бумажку. Кто остался-то? Судя по тому, какие семейства еще сидят на трибунах, из Умбра и Акила какая-то мелочь, прочие тем паче не составляют серьезной конкуренции. А если взять - проиграть? Губы сами по себе растягиваются в глумливую усмешку от такой дикости. Даже если он проиграет - нет дураков убивать дара из рода Кауда. Возьмут под дуэм. Гнусно, конечно, но в сущности ему все равно. Он ничего ни к кому не испытывает. И не испытывал. Рейвену теперь не нужна его помощь дразнить крошку Элджи: очаровательная леди Элла Дар-Кауда восседает на лучших местах вместе со своим подкаблучником-мужем. Они ведут, что называется, уединенный образ жизни: даже Меери стали реже приглашать. Ожидают второго наследника. Ну, что там у нас?
Первое, что хочется сделать Меери, когда он опускает глаза на развернутую бумажку, это бросить ее обратно в вазу. Кажется, что она жжет пальцы, но лорд Дар-Пассер строго нахмурился и уже протянул руку. Меери тупо сует бумажку в его ладонь и поворачивается - спиной ко всем, к этой проклятой арене, лицом к неизвестно зачем выскочившему из-за туч, словно вспомнившему, как бешено шпарило оно сегодня весь день, солнцу. Яркие всполохи режут глаза, вышибая слезы. Хоть бы ослепнуть, что ли, или оглохнуть! Чтобы не слышать вот этого:
- Китти Дар-Умбра!
И одинокого женского возгласа:
- Нет! - оттуда, сверху, где сидит - точнее, уже стоит на ногах, семейство Хару Дар-Умбра. "Держите ее семеро, трое не удержат", - мрачно думает лорд Меери Дар-Кауда, сбрасывает орад и, еле волоча ноги, отправляется к месту арены, с которого следует начать схватку.
Кеол ЬА^-ЧМ^А
- Неееет!
Целый месяц она уговаривала. Отговаривала. Договаривалась. Солу отговаривала от ее дурацкой затеи. Китти - от участия в турнире. Уговаривала сказаться больным. Пробовала договориться с Хетти, что он, победив, потребует в обмен на жизнь и свободу своего соперника такого же права для Китти, кто бы у него ни выиграл. Хетти посмотрел на нее как на умалишенную. Сола отказалась ее принять. Китти обиженно поджал губы: "Почему ты думаешь, что я проиграю?" Потом она пробовала уговорить мужа. Она на все была готова: бежать, спрятаться в самом сердце Умбренских гор, только бы не отдавать Китти на растерзание. Лорд Хару был непреклонен: "Китти - дар Аккалабата, он должен драться, когда призывает его королева". На все попытки объяснить Хару, что одно дело драться, когда речь идет о защите Империи или расширении ее границ, например, накостылять наглеющим мятежникам в Кимназе, а другое - глупо погибнуть на устроенном сумасшедшей сестрицей Солой турнире, лорд Дар-Умбра отвечал только одно: "Ты женщина, ты не понимаешь".
Самое ужасное состояло в том, что ни он, ни Китти не осознавали, насколько Китти не может выиграть. Только случайно, только у самого распоследнего ямбренского толстяка, которого вряд ли и пригласят на турнир в честь десятилетия правления королевы. Там будет цвет аккалабатского воинства, избранные дары из лучших семейств - с отточенными рефлексами, идеальным (или близким к нему) владением крыльями, великолепной мышечной памятью и уровнем внутреннего времени, который Китти даже не снился. Но разницу можно было прочувствовать, только будучи Дар-Халемом: ни лорд Хару, ни Китти не ощущали, насколько велико отставание, насколько предсказуемы приемы, насколько неуклюже выглядит в воздухе мальчик, четверть крови которого принадлежит не дарам, а тейо. Койя знала. Всегда.
Несколько лет назад на детском турнире сердце неутомимого насмешника Ко дрогнуло, потому что ужасно нелепый малыш с перевязками цветов Дар-Умбра на предплечьях устал от грубых подначек зрителей и разрыдался. Ко на глазах у всех перелез через ограждение, схватил плачущего Китти в охапку и утащил в Хангафагон. Посадил там на скамейку под чалами, угостил грязным яблоком, вытащенным из кармана - и с удивлением обнаружил, что этого оказалось достаточно, чтобы за ним стали преданно следить огромные черные глаза, каждое его слово - ловить уши, похожие на два больших лопуха с эсильских болот, а по утрам - когда он просыпался в хаяросской резиденции Дар-Халемов - его все чаще и чаще стало будить осторожное постукивание в окно и умоляющий голос: "Кооо! Это я! Давай позавтракаем вместе!"
Трансформация не только не заставила Койю забыть нежные чувства к "бессмысленной мелочи", как иногда в сердцах именовали Китти старшие братья Халемы. У леди Дар-Умбра теплело на душе, когда она находила на тумбочке возле кровати очередной букетик скромных умбренских цветов, и тягуче сжималось сердце при виде Китти, еле волочащего ноги после тренировки с лордом Хару. Не говоря уже о том, что на второй день после переезда в замок Хару
Дар-Умбра Койя обнаружила себя гневно потрясающей кулаками на пороге спальни сына (именно как о сыне она и думала о нем с тех пор): в комнате был полный и окончательный беспорядок, который только и способен сотворить одиннадцатилетний мальчишка, лишенный материнского глаза. Кинжалы - детские затупленные и вполне взрослые, конская упряжь, какие-то свитки, потрепанные перчатки - все незамысловатое барахло аккалабатского дара валялось где ни попадя, и было очевидно, что к текущему состоянию комнату приводили не один месяц. Койя издала воинственный клич, который подкинул Китти с постели, и приступила к исполнению материнских обязанностей.
Несмотря на скептические ухмылки лорда Хару, ему скоро пришлось убедиться, что трансформация не затронула только боевые рефлексы Ко. В остальном его жена проявляла все черты истинной леди Аккалабата: беспорядка в доме она не терпела, садовника, посмевшего не выполнить указание по поводу одной разнесчастной клумбы, выгнала в тот же день, а Китти, при всей отчаянной любви к нему, держала в ежовейших рукавицах. О том, чтобы не явиться домой к обеду, увлекшись исследованием очередной бесконечной пещеры, которыми были изрыты все внутренние отроги Умбрена, он и думать забыл. Но при всей любви и уважении к Койе - жене и матери, мужчины семейства Дар-Умбра были единодушны в одном: в делах, касающихся турнира, она голоса не имела. Более того, когда Койя попросилась однажды посмотреть на тренировку, ответ мужа был не просто резким, но грубым. Китти только посмотрел извиняющеся и вздохнул. Койя попробовала поднажать - вечером, когда страсти, казалось бы, улеглись, но, к ужасу и изумлению своему, натолкнулась на ледяное: "Асгир себе такого бы не позволил, хотя не хуже тебя все помнил.".
Она и думать забыла, что у Китти была когда-то мать, леди Аса, смотревшая печально и строго с единственного портрета в небольшой семейной галерее Дар-Умбра и ушедшая так предательски, так слабовольно, когда мальчишка, обделенный способностями, больше всего на свете нуждался в ее заботе. "Что же ты, Аса? - безмолвно спрашивала Койя, придвинув подсвечник поближе к бледному, вытянутому лицу с миндалевидными глазами и тонко очерченной линией носа. - Что же ты их оставила? Тем более, если, как утверждает Хару, "все помнила"? Он же ничего не умеет, наш сын. Слышишь меня? Он ничего не умеет".
За этими ночными разговорами и дневными тревогами за Китти уходила на второй план жалящая тоска по своей любви, все реже вспоминалось ощущение сильных тонких пальцев, обводящих медлительно грудь; губ, сдавливающих сосок, поднимающихся вверх к шейной впадинке, застывающих там ненадолго, исследующих все тело - властно, но нежно; забывались пробуждения - у него на плече, под пеленой его светлых волос, перемешанных с ее, темными; истомленный желанием шепот в ухо: "Койя. наконец-то". Все уходило, заслоняясь хозяйственными заботами и надвигающейся катастрофой.