И вот он уже переступил черту "неудачной" пентаграммы, склонился над жертвами своими. Наступил решающий момент. Чтобы понапрасну не беспокоить друзей, Йорген не стал упоминать об одной сложности, возникающей очень редко, но сулящей большие неприятности. Иногда, примерно в одном случае из ста (сам Йорген такому свидетелем не был, знал только из рассказов старших), носферат ведет себя не так, как рассчитывают охотники. Жертва оказывается совсем уж не в его вкусе, зато приходится по вкусу, и обращать ее он не желает, а желает есть. Или, если предложено несколько жертв на выбор, предпочитает сначала отобедать, а потом уже переходить к главному. Конечно, если у вас в засаде сидит отряд лучников, закутанных в мокрые плащи и вооруженных осиновыми стрелами, то разницы большой нет, как оно обернется. Но тот, кто выходит на носферата малым числом, рискует довольно сильно. Правда, не столько жизнью своей, сколько тем, что сбежит подраненная тварь и сто лет ее потом не выманишь, чтобы добить.
К счастью, племянник оказался носфератом типичным, и жажда продолжения рода пересилила его голод. Возникла заминка иного рода, которую Йорген не предусмотрел: проблема выбора. Три молодых парня благородных кровей, один другого красивее, лежали перед ним, и вампиру не так-то просто было определиться, кто именно ему милее, с кем будет приятнее делить вечность. Шторбам в этом плане конечно же проще, они как бешеные собаки – скольких успеют перекусать, стольких и обратят. Но изысканный носферат способен за ночь обратить только одного. Вот и приходится выбирать.
Сначала он склонился над Легиваром Черным. Ах, каких же внутренних усилий стоило магу, чтобы не вскочить с диким криком, когда ночная тварь заглянула ему в лицо и холодные пальцы коснулись щеки! Но он выдержал героически, а носферат, минуту помедлив, оставил его в покое – видно, не прельстило его торговое сословие, а может, магов он не любил – и перешел к Йоргену.
С ним он задержался дольше. Сперва какое-то время разглядывал, вроде как любуясь, и на его смертельно-бледном, не сказать что особенно красивом (с точки зрения Йоргена, разбиравшегося в красоте не лучше собственного папаши) лице блуждала благосклонная полуулыбка. Потом провел тыльной стороной ладони по щеке, взял пальцами за подбородок, развернул голову чуть вбок, чтобы лучше стала видна шея, убрал прядь волос за ухо… Было неприятно, но терпимо. Что произойдет дальше, Йорген знал, видел много раз, сидя в засаде, дрожа в мокром насквозь, леденяще холодном плаще (чтобы не учуял кровосос постороннего присутствия): вот сейчас тварь поцелует его в эту самую шею своими синюшными губами, потом поднимет на руки и понесет бережно в свое логово, чтобы там в уединении завершить ритуал.
И он почувствовал это холодное, мертвое прикосновение, ощутил запах могильного тлена, сырой земли… И вдруг носферат отпрянул, лицо его исказила гримаса ужаса и отвращения, так бывает, когда человек, откусив большой кусок прекрасного с виду яблока, обнаруживает внутри скопище сытых белых червей, копошащихся в рыхлой коричневой массе. "Чего это он?" – подумал Йорген с обидой, но виду не подал. Не станешь же, в самом деле, спрашивать у ночной твари: "Чем я тебе не по вкусу пришелся?"
"Наверное, дело в крови нифлунга, – решил для себя ланцтрегер. – Я наполовину принадлежу Тьме, вот и не понравился ему… Идиот! Мог бы сначала разобраться, прежде чем целоваться лезть!" Ему мучительно хотелась стереть с шеи влажные следы племянниковых губ, но нужно было лежать смирно, симулируя зачарованный сон.
А носферат, оправившись от потрясения, вплотную занялся силонийцем. Выбор был сделан.
Никогда прежде не доводилось Кальпурцию Тииллу испытывать чувства столь противоречивые. Ужас и восторг. Отвращение и томительное влечение. Желание, чтобы эти ледяные прикосновения прекратились немедленно и чтобы они длились вечно… Изящно удлиненное (по мнению Йоргена, "лошадиное"), мраморно-бледное и неподвижное лицо носферата, его угольно-черные глаза, капризно выгнутые губы, чуть оттопыренные клыками, его пальцы, холодные, но нежные, его волосы, спадающие красивыми белыми прядями, ласково щекочущими лицо жертвы, – все это отталкивало трепетно замершего Кальпурция и в то же время притягивало страстно. Ему было мучительно хорошо в объятиях живого мертвеца и в то же время мучительно стыдно, потому что ведь женатый человек, и вообще, если бы этот носферат прекрасной девой был – тогда еще куда ни шло, а тут уже перверсией попахивает…
"А потому что говорили тебе: до дна надо пить! А ты – "горько, горько"! – укорял его потом Йорген. – Вот и испытал, что такое чары носферата. Впредь будешь разумнее".
…Безвольно обмякшее тело Кальпурция лежало на руках у носферата, голова запрокинулась, силониец блаженно улыбался, взор его блуждал, и Йорген вдруг очень отчетливо понял: это уже не игра, это по-настоящему! Так и не допил, паразит, полынное варево, так и выплеснул половину, когда на него не смотрели! И спасай его теперь, потому что от самого толку ждать не приходится.
Племянник нес свою жертву вверх по холму, прямиком к склепу, не разбирая дороги. Йорген тоже так умел: в темноте, бесшумно и быстро, не хуже любой ночной твари. А Легивар не умел, он цеплялся за плети шиповника, спотыкался и падал в колючки. Множество мелких, но кровавых царапинок мгновенно покрыли лицо и руки. Носферат стал замедлять ход, принюхиваться, озираться пока еще неуверенно, но с возрастающим интересом. Свежая кровь манила его. Еще немного – и голод возьмет верх над романтическим чувством, и тогда он в лучшем случае бросит Кальпурция и устремится на запах, в худшем – вцепится клыками в то, что ближе, а именно в шею зачарованного силонийца. Допустить этого Йорген не мог.
– Дальше не ходи, останься здесь! Он тебя чует! – велел он бакалавру, и тот по голосу понял: на этот раз от полемики надо воздержаться.
Вот так и вышло, что остался ланцтрегер фон Раух один на один с носфератом. Шел следом, на расстоянии в пятьдесят шагов, и бранился мысленно, но очень некультурно, в стиле отцова конюха Фроша: "Охотнички, мать вашу!
Во Тьму ходили – так и не научились ничему! Ведьмаки несостоявшиеся, гроза кладбищ, склепов и одиноких могил! Возись теперь с вами, так-растак в хвост и гриву!" В общем, если бы его любимая мачеха, леди Айлели, умела читать мысли на расстоянии, она конечно же была бы очень огорчена. Обычно он себе подобного не позволял, но слишком уж напряженным был момент, нервы брали свое.
Склеп встретил Йоргена чернотой провала, дверь оказалась широко открыта, висела на одной петле. Из глубины подземелья тянуло холодом и сыростью. Было жутковато, если честно. Но конечно же не племянник его страшил – вот еще, стал бы он бояться одного-единственного носферата! Не дождется! Страх был иррациональным, он рождался в каких-то дальних уголках сознания, хранящих память о тех далеких временах, когда предков нынешних людей, пришедших в этот мир на смену другим народам, подстерегало в недрах пещер древнее, неведомое Зло, от которого не было спасения живому. Мир изменился, человек стал силен, вооружившись металлом и магией, но глубины земные по-прежнему внушали страх: мало ли кто там гнездится в темноте? Ка-ак выскочит, ка-ак схватит!..
"Глупости, – сказал себе Йорген, – кроме обычного носферата, там нет никого и быть не может: две твари в одном гнезде не живут. Убить его, и дело с концом, и так уже полночи провозились!"
Тридцать скользких, замшелых ступеней вели от входа в глубь холма. Самые верхние были освещены луной, услужливо выглянувшей в прореху облаков. Но внизу мрак становился кромешным. Не так часто приходилось Йоргену радоваться темной природе своей, но теперь настал именно такой момент. Будь он чистокровным человеком, ему пришлось бы зажечь факел, и носферат непременно обнаружил бы постороннее присутствие. Но зрение нифлунга позволяло преследователю оставаться незамеченным даже в самом гнездилище твари.
Лестница вывела его в длинный коридор, выложенный изъеденным плесенью мрамором, местами меж сочленений плит пробились корни растений, казалось, это чьи-то тонкие хищные пальцы тянутся к горлу непрошеного гостя: удивительно, сколь зловещими могут представляться разыгравшемуся воображению вещи самые что ни на есть безобидные. Даже забавно.
Воздух стал сырым и затхлым, постепенно вонь нарастала, и Йорген старался дышать ртом. "Это уже не склеп, это катакомбы какие-то! Не лень же было рыть!" – злился он, отсчитывая шаги по коридору: тридцать, сорок, пятьдесят…
Кончилось! Пространство резко расширилось, открылась камера, уставленная старыми и новыми гробами. И по гробам этим можно было прочесть всю историю рода Айсхофов, со времен его могущества и процветания до полнейшего упадка. В глубине, у дальней стены, возвышались массивные и грубые каменные саркофаги, были они, пожалуй, древнее самого замка. Потом шел ряд саркофагов резных, украшенных лежащими скульптурами, – эти были достойны пожирать плоть королей! Но чем ближе к выходу, тем беднее становились погребения. Вместо искусной резьбы появлялись гравированные таблички с именами, сначала серебряные, потом медные. Камень сменялся деревом, дерево от времени рассыпалось в прах, только кованые ручки оставались лежать в пыли.
У самого входа гробы были целее, но вид имели простой до неприличия: деревянные ящики, сколоченные на скорую руку и обитые тканью, потерявшей цвет от сырости. Пожалуй, это именно от нее исходил тяжелый запах плесени, который Йорген сначала ошибочно приписал разлагающимся телам. Почему-то открытие это его воодушевило, и всякий страх пропал. Неизвестности больше не было – лишь сырая подземная камера, множество плесневелых гробов и один носферат, аккуратно распластавший свою блаженно улыбающуюся жертву на гладкой крышке древнего саркофага и уже примеряющийся зубом к беззащитной шее. Сцену эту было видно особенно хорошо, потому что тело твари испускало слабое мертвенно-голубоватое свечение, подобное кладбищенским огням. Так что целиться было удобно.
– Кхе-кхе! – сказал Йорген громко. – Я не помешаю вашей семейной идиллии, друг Тиилл?
Носферат резко выпрямился, обернулся на звук… и получил в сердце серебряный болт из арбалета, позаимствованного в оружейной замка вместе с колом. Для вервольфа на этом все было бы кончено. Но вампир не оборотень, у него природа другая: серебро больно ранит его, но убить не может, тут осина нужна.
Племянник отлетел на несколько шагов (оставив в покое тело Кальпурция, чего, собственно, Йорген и добивался), но тут же вскочил на ноги, растопырил когти и ринулся в бой. Враг человеческого рода против стражника. Носферат против полукровки-нифлунга. Темное существо против существа наполовину темного.
А дальше – пошла рутина. Сколько-то они прыгали между гробами и с гроба на гроб, иной раз удачно, иной раз проламывая крышку и тревожа прах усопших. Пылищу подняли – не продохнуть, Кальпурций Тиилл лежал и чихал. Потом носферат понял, что смертный медленно, но верно берет верх, и попытался удрать. Йорген в последний миг успел перекрыть выход, но это стоило ему глубокой рваной царапины на шее, оставленной вражьим когтем. Вид крови племянника взбудоражил, он потерял всякую осторожность и сменил верную тактику отступления, успевшую вымотать Йоргена до предела, на безрассудную атаку. Просто рванулся на запах, гонимый вечным вампирским голодом, ну и напоролся всей своей массой на кол. Рухнул на пол, дернулся конвульсивно и испустил дух или что там можно испустить, будучи давно покойным; тело его стало разлагаться на глазах и приобретать тот вид, что подобает мертвецу двадцатилетней давности. Обычное дело, но зрелище, скажем прямо, не для слабонервных.
Однако усталость заставила Йоргена утратить естественную брезгливость, он плюхнулся рядом с останками, чтобы перевести дух, но только раскашлялся от пыли, пришлось спешно подниматься на ноги.
А друг Кальпурций вставать, похоже, не собирался, так и валялся, где положили. Да жив ли он вообще?!
– Тиилл! – позвал Йорген испуганно, голос гулко раскатился по подземелью. Где-то что-то с шумом обвалилось, подняв в воздух новое облако пыли.
Тело на саркофаге чихнуло громко, заворочалось, и у ланцтрегера отлегло от сердца: живой, хвала Девам Небесным!
– Ах, дорогой друг мой! – закончив чихать, трагически воззвал силониец, простирая к нему руки. – Какое счастье, что ты пришел спасти меня из этого жуткого места! Так ступай же прочь, ведь я желаю остаться здесь навеки!
– Да-а! – присвистнул "дорогой друг". – А с головой-то у нас совсем беда… Ну-ка вставай, вставай, что разлегся, как шторб среди могил? Вот так, молодец… Нет, здесь мы с тобой не останемся, здесь холодно, сыро и грязно… И нет никакого скорбного величия, вонища одна. Пошли, пошли… Осторожно, ступени! Ногами перебирай, я не носферат, таскать тебя не стану… И целовать тоже не стану, уволь. Ни в шею, ни куда бы то ни было, даже не проси! Вернешься домой, пусть тебя Гедвиг целует…
Странно, но имя любимой жены мгновенно отрезвило несчастного. Бледное от чар лицо его залилось краской стыда.
– Ох, что я такое несу?! Ужас какой! – пробормотал он в смятении. – Йорген, прости ради бога! Не понимаю, что на меня нашло…
– Да ладно, забудем. Это же не ты, это чары носферата, – великодушно ответил ланцтрегер, но потом все-таки не выдержал и прыснул от смеха.
– Умоляю! Не рассказывай никому и никогда о том, что здесь было. Особенно Гедвиг, – простонал со слезами в голосе силониец.
Йорген перестал смеяться и поднял вверх раскрытую ладонь:
– Клянусь!
Это была клятва ночных миражей. В академии такую не изучали, и магии она в себе не содержала, но никакая сила на свете не заставила бы Йоргена ее нарушить.
Глава 8,
в которой старая ведьма загадывает загадки, колдун проникается теплым чувством к северному соседу, а начальник Ночной стражи распивает с подчиненными на боевом посту, после чего ночь напролет считает овец
Конечно, я теперь седа,
Немножко, может быть, горбата;
Не то, что в старину была,
Не так жива, не так мила…А. С. Пушкин
Вот такими ближе к рассвету они и вернулись с охоты: Кальпурций – пьяный от чар и совершенно уничтоженный морально, Легивар – исцарапанный в клочки, Йорген – грязный и залитый кровью из раны на шее, неопасной, но очень страшной с виду.
В трактире, где они остановились, вежливо отклонив приглашение богентрегера Айсхофа, несмотря на поздний… или, точнее, слишком ранний час, поднялся переполох. Хозяйка, две служанки и Лизхен сначала долго охали и причитали, а потом принялись с рвением, достойным лучшего применения (с точки зрения Йоргена), приводить охотников в божеский вид: отмывать, перевязывать, обстирывать…
– Хочется верить, что покойники, коих мы потревожили, померли не от моровых поветрий и в склепе не было семян болезней, – смывая с себя пыль и прах, заметил Йорген тихо, чтобы услышал один Легивар.
Тот нахмурился:
– Знаешь что, одной верой тут не обойтись! Ну-ка, поворачивайся спиной. И терпи, будет больно.
Да, было больно. Потому что бакалавр прямо на живом теле Йоргена глубоко процарапал кончиком острого ножа руну эльхаз, призванную отгонять ведомую и неведомую заразу. А потом проделал это же с Кальпурцием, хоть тот и роптал:
– К чему эта жестокая процедура? Дикость какая-то! Неужели нельзя чернилами обойтись?
– Ну ты еще меня поучи, как надо колдовать! – проворчал Легивар сердито. – Магия руны эльхаз пробуждается кровью и действует до тех пор, пока рана продолжает болеть. Ты погоди, как бы еще обновлять не пришлось, если станет заживать слишком быстро.
…Забегая вперед, отметим: надежды Йоргена оправдались, и он сам, и друг его остались здоровы. Но была ли в том заслуга Легивара, или прах фон Кнурров изначально никакой заразы в себе не содержал – нам, увы, неизвестно.
Они уже собирались в дорогу, когда Йорген обнаружил, что забыл в склепе Айсхофа любимый метательный нож с серебряной пластиной на лезвии. Швырнул в носферата, не попал, оружие воткнулось в крышку гроба, да так и осталось там торчать. Досадно. Не очень-то хотелось лезть в затхлую гробницу вновь, но что поделаешь? Не оставлять же свое добро чужим покойникам?
– Пойду заберу, – вздохнул он обреченно. – Я быстро…
– Сходи, – вяло откликнулся Легивар, он чувствовал себя очень утомленным.
В ночном сражении ему участвовать не пришлось – в буквальном смысле слова отсиживался в кустах. Но Лизхен такие мелочи не интересовали. Она сочла, что победитель достоин награды, и награждала его весь остаток ночи тем, чем могла – любовью своей. Вот почему он не успел выспаться и небольшой отсрочке был только рад – хоть часок еще подремать.
Но Кальпурций сорвался с места.
– Я с тобой! Не стоит ходить туда в одиночку!
Вообще-то он был прав. Под землей не бывает ночи и дня, там всегда тьма.
– Нет, – отказался Йорген, – пойду один. В склепе чары племянника могут дать о себе знать, и ты опять начнешь… – тут он вспомнил о клятве, – …вести себя необычно.
– Ты думаешь? – Кальпурций побледнел.
– Да.
– Тогда я лучше останусь… Но ты уверен, что ничего плохого не случится? – Силонийца мучила совесть.
– Убежден. Это всего-навсего старый, пустой склеп. Что там может случиться?
…Но юноша ошибался. Склеп не был пустым. Там уже ждала его она.
Вдруг обнаружив ее у себя за спиной, Йорген от неожиданности зайцем отскочил в сторону, но тут же взял себя в руки.
– О! Здравствуй, бабушка! Сколько зим, сколько лет? – Он старался быть как можно более вежливым, чтобы загладить старую вину.
– Смотри-ка! – всплеснула своими когтистыми ручищами кошмарная старуха. – Внучка́ нажила на старости лет. А что это мы нынче такие любезные? Не оттого ли, что защиты вкруг тебя нет, детеныш?
– Нет, не оттого, – возразил Йорген очень мирно. – При мне меч, выкованный специально против порождений Тьмы, и владею я им очень хорошо, а потому в другой защите не нуждаюсь, если только не ложусь спать. Но мне очень неловко, что в прошлый раз был так груб с тобой, извини.
– Ай-ай! Куда катится наш мир?! С каких это пор ночные стражи стали приносить извинения таким, как я? Ведь я – тварь ночная, ты не забыл?
– Да, но раньше ты тоже была женщиной.
– Была, да… – По страшной морде старухи скользнула тень воспоминаний. – Была молода, была красива… А теперь мне от роду тысяча лет и еще триста четыре года, и собственное колдовство выело меня изнутри, превратив в темную тварь… Только не подумай, что это меня печалит. В отличие от тебя, детеныш-полукровка, я вполне довольна собой!
Йоргену стало неуютно: похоже, старуха видела его насквозь.
– Скажи мне, – сказал он, – кто ты такая есть? Что хочешь от меня? Съесть, что ли?
Старуха гадко хрюкнула, этот звук призван был изображать негодование.