Из "Путешествий Филиппа Модезиппа в Негропонт, Модон, Торон, Будерино, Воницу, Ашаюоли, а также в страны ботентроцев, мейсинов, животоглавцев и Японию".
Елена Хаецкая
Шлюпка "Маргарита"
Возьмешь припасов на три дня - понадобится на пять; возьмешь на пять - с гарантией потребуется в два раза больше. Так что, по-моему, рисковать не стоит. Хочется тебе побыстрее покончить с приключением - правильно рассчитывай количество еды и питья. Мне, например, и представить страшно, что могло бы случиться со мной, окажись в моей шлюпке на один бочонок больше.
И кстати, тот, кто усматривает в крике "Таласса!" какой-то намек на сбывшуюся надежду, на долгожданное и благополучное завершение, есть полный осел, который не потрудился прежде раскрыть книгу и выяснить значение этого слова.
Море. Только попробуйте себе это представить: одно сплошное море кругом. Не знаю, пронимает ли кого-нибудь еще это слово так же сильно, как меня. Море прыгучее, блескучее, по большей части штилевое, непреодолимое и вместительное. Везде, кроме неба, - таласса, таласса, таласса. Справа, слева и снизу. И так - пять нудных, испепелительных дней, что я провел на шлюпке "Маргарита" после отплытия с острова животоглавцев.
К рассвету шестого дня (а еды и питья я, следуя собственному правилу, взял только на половину этого срока) я окончательно потерял сознание и пробудился на палубе неизвестного мне корабля, весь облитый водой и с ложкой жидкой каши возле лица.
Я схватился за ложку зубами и стиснул так, что на ней остались следы моего укуса, а в десну мне, в отместку, вошла крошечная заноза. (Она потом нагноилась, и ее пришлось вырезать ножичком.) Матрос, оказавший мне благодеяние, с проклятьем выдернул ложку из моего рта, и тотчас его дочерна загорелая физиономия сменилась другой, вытянутой и бледной, как платок старой девы на чужой свадьбе. Странно было даже предположить, что подобный цвет кожи мог сохраниться у того, кто проводит дни на корабле, непрестанно подвергаясь воздействию солнца, ветра и непогоды.
Несколько секунд он рассматривал меня тусклыми серыми глазами, а затем в самое мое ухо прошептал:
- Что такое "таласса"?
Я вздрогнул всем телом и услышал, как стукнулись при этом о доски палубы мои пятки.
В ответ на мой невысказанный вопрос бледный человек пояснил:
- Вы повторяли это слово в бреду.
- Море, - прошептал я.
Кажется, это было первое, что я произнес, очнувшись на корабле, меня спасшем. Разумеется, я бы предпочел, чтобы начало моего осмысленного пребывания здесь оказалось ознаменовано каким-нибудь иным словом. "Спасибо", например, или "сегодня чересчур жарко", или, на худой конец, "что вы себе позволяете?". Но я сказал: "Море…"
- Мы подняли также вашу шлюпку, - продолжал мой собеседник. - Вам, наверное, приятно будет узнать, что она исправна.
На это я никак не ответил, опасаясь брякнуть еще что-нибудь из того, о чем пожалею.
И все-таки я это сделал. Я брякнул:
- Она называется "Маргарита".
Бледный человек опять нагнулся ко мне, как журавль:
- Шлюпка?
- Да.
- Почему? - осведомился он.
Я почувствовал к нему род симпатии и поэтому ответил:
- Ну, таково ее имя.
- Ясно, - отозвался он, выпрямляясь надо мной, поджимая губы и скучно обводя взглядом горизонт, как бы в поисках опровержения моих слов. Но поскольку опровержения не последовало, он вздохнул. - Меня зовут Анадион Банакер, - сказал он.
- Вы капитан? - уточнил я зачем-то. Меня совершенно не это в данный момент интересовало.
- Библиотекарь, - неприятным тоном отрезал Анадион Банакер.
Матросы все были заняты на корабле каким-нибудь делом, но большая часть этих дел происходила в той части судна, где находился я. Неожиданно мне стало неприятно, что я вот так лежу, да еще в испаряющейся под солнцем луже, а кругом ходят люди. Поэтому я сел и потихоньку переполз на более сухое место, а лужа осталась испаряться без меня.
- Позвольте мне, в свою очередь, узнать ваше имя, - продолжал библиотекарь.
- Филипп Модезипп, - сообщил я. - Во всяком случае, так утверждал мой отец. Сам я в этом периодически сомневаюсь.
- Я постараюсь запомнить это, - кивнул библиотекарь. - А по какой причине у вас перечеркнуто лицо?
Я потрогал свои лоб и щеки. Я так привык к этой метке, что давно уже не обращал на нее внимания.
- Видите ли, - проговорил я, стараясь, чтобы мой тон оставался вежливым, - у вас, например, лицо вообще не там, где ему положено быть, однако же я не задаю вам неделикатных вопросов.
Матросы поблизости разразились хохотом, и один из них, очевидно полагая свой жест верхом остроумия, принялся хлопать себя по парусиновой заднице. Анадион Банакер счел себя выше этих грубых намеков.
- Не будет ли неделикатным с моей стороны спросить, - заговорил библиотекарь, когда смешки поутихли, - где же, по-вашему, должно располагаться мое лицо?
- На животе, - ответил я и для большей наглядности обвел пальцем круг у себя на животе. - Вот здесь. Это и удобно, потому что рот непосредственно соприкасается с желудком, что значительно упрощает пищеварение. В свою очередь, процессы, происходящие в желудке, лучше воспринимаются органами осязания и усиливают удовольствие от поглощения пищи. К сожалению, я в силу особенностей моей расы лишен этого преимущества…
- Поэтому вы и перечеркнули свое лицо? - поинтересовался, отбросив всякую вежливость, Анадион Банакер.
- Это сделал мой добрый хозяин, - объяснил я. - Из милости и в качестве напоминания.
- Татуировка? - продолжал он допытываться.
- Несмываемая краска, - сказал я. - Со временем, если ее не обновлять, она смоется.
Две синие полосы шириной в два пальца пересекали мое лицо крест-накрест - в знак того, что физиономия, размещенная в неправильном месте, "не считается". Аннулируется. На животе, справа и слева от пупка, у меня были нарисованы глаза, но я редко их обнажал.
- Что ж, более или менее это понятно. - Анадион Банакер пожевал губами в задумчивости и тотчас же задал новый вопрос: - Вы, разумеется, грамотны?
Я пожал плечами. Это можно было истолковать как "да" и как "нет". Анадион Банакер предпочел "да".
- Я так и думал, - молвил он. - Вы поступаете ко мне на службу.
Я не мог скрыть удивления. Насколько может быть велика библиотека на корабле, если здесь имеется специальный библиотекарь, которому к тому же позволено завести помощника?
- Она огромна, - заверил меня Анадион Банакер, опять без труда угадав невысказанный мой вопрос. - Гораздо больше, чем вы в состоянии вообразить.
"Таласса", - подумал я с внезапно подступившей тоской. А когда тоска отхлынула, я снова услышал голос библиотекаря:
- …И поскольку у вас имеется шлюпка, вы сможете заняться свободным поиском. Иногда, знаете ли, мы получаем заказы на определенные книги. Выполнить эти заказы мы не можем, а не выполнить - не можем себе позволить, если вы понимаете, о чем я толкую. Сетью мы вас обеспечим.
Я кивнул:
- Разумеется, я согласен.
- Но вашего согласия я не спрашивал, - удивленно промолвил Анадион Банакер. - Мы ведь спасли вас. Вы теперь целиком и полностью принадлежите нам. У вас нет выбора.
- Еще я могу прыгнуть за борт, - буркнул я.
Клянусь отделением головы от тела, это был самый унылый и вялый бунт из всех возможных. Анадион Банакер даже не обратил на него внимания.
- Спускайтесь сейчас к Константину Абэ, - приказал Банакер. - Он введет вас в курс дела. Позвольте вашу руку - я помогу вам встать.
Опираясь, а точнее сказать, наваливаясь на локоть Банакера, я доковылял до люка и по крутейшему трапу спустился в трюм. Банакер вел меня сквозь темное корабельное брюхо, где пахло так, словно мы очутились внутри старой бочки с парой забытых огурцов. Знаете, такие огурцы, поросшие пушистой плесенью и оттого похожие на гусениц? У некоторых людей такие брови.
У меня имелись наготове два вопроса. Они катались, как шарики, на кончике языка; будь я животоглавцем, я легко бы проглотил эти вопросы, - кстати, одна из причин, почему животоглавцы по большей части вежливы и молчаливы, - но поскольку язык мой болтается на воле и я не умею прятать его в желудке, то и вопросы соскочили с него один за другим:
- Как же вы храните книги в такой сырости?
- А этот Константин Абэ - первый помощник библиотекаря?
Анадион Банакер приостановился и пристально посмотрел на меня в темноте. Его взгляд был таким выразительным, что я уж и не ожидал словесных ответов, но библиотекарь все же проговорил, и притом довольно мягко:
- Разумеется, книги хранятся в другом месте.
- Мне не требуются два помощника, вы - единственный; а господин Абэ - корабельный кок.
И еще он прибавил:
- Мы пришли.
* * *
Константин Абэ при виде меня оглушительно расхохотался. Я недоумевал - что в моей внешности могло вызвать у него столь неумеренный приступ веселья, - до тех пор, пока Абэ не произнес:
- И опять небось грамотный?
Я пожал плечами. У животоглавцев этот жест выражает чрезвычайно широкий спектр самых различных чувств, от язвительного недоумения до искреннего сочувствия. Отчасти функции мимики переложены у животоглавцев на плечи - в самом прямом смысле слова; поскольку их лица, находящиеся на животе, своими гримасами показывают преимущественно фазы пищеварительного процесса и его состояние.
Анадион Банакер сухо произнес:
- Да. Грамотный. Как всегда.
И вышел, закрыв за собой дверь.
Я осматривался в тесном, качающемся помещении, в чьи стены безнадежно стучали сырые кулаки моря.
Здесь было жарко, влажно и захламлено. Обилие бочонков с припасами уничтожало всякую надежду на скорое завершение путешествия, каким бы нежелательным и тяжким оно ни было.
- Грамотные-то хужей котлы чистят, - крикнул, обращаясь к закрытой двери, Абэ и напоследок хохотнул еще разок. Затем он стал серьезен и уставился на меня. - Что это у тебя с рожей? - осведомился он. - Болезнь? Заразная?
Я сказал:
- Нет.
Удовлетворившись этим ответом, Константин Абэ сунул мне в руки засаленную тряпку и кивнул на котел:
- Вычисти.
Я посмотрел на тряпку и произнес:
- Я - помощник библиотекаря, господина Банакера.
- Ну да, - кивнул Абэ, - он ведь сам мне об этом сказал. Твоя служба началась. Не рассчитываешь же ты плавать на нашем корабле за просто так? Мы пассажиров не берем.
Ни к одному человеку на свете я не испытывал такой ненависти, как к Константину Абэ. Он был невысок ростом, худощав, с абсолютно лысой головой, которую смазывал маслом так, что она отбрасывала блики на стены. Цвет его кожи был желтоватый, разрез глаз неопределенный: они были раскосыми, но без изысканного тяжелого века, которое отличает азиатов. Просто криво вырезанные в желтой коже глаза. И еще они почти никогда не моргали.
Готовил он из рук вон плохо, и все матросы его ненавидели. Изрядная толика их ненависти приходилась теперь и на мою долю. Поначалу меня это удивляло.
В первый же вечер, утомившись от противной и тяжелой работы, я выбрался на палубу и растянулся под звездами, рассчитывая немного отдохнуть. С той же, очевидно, целью туда явились трое матросов, и один сразу же раскурил на редкость вонючую сигару. Не сомневаюсь, что он купил ее на честно заработанные деньги, потому что украсть такую гадость не пришло бы в голову даже такому наивному человеку, как я.
- Ба! - воскликнул один из матросов. - Да это же новый помощник библиотекаря!
Я уже приподнялся было на локте, чтобы достойно вступить в беседу и познакомиться с этими людьми, моими спутниками на ближайшее время, как второй матрос в меня плюнул. Его плевок, длинный и коричневый, медленно пролетел по вечернему воздуху и с пугающей меткостью завершил траекторию у меня на лбу.
- То-то я гляжу, суп сегодня еще жиже, чем вчера, - сказал плеватель.
Я вытер лицо одеждой и с достоинством осведомился:
- Что вы имеете в виду?
(Следовало употребить фразу: "Что вы себе позволяете?" - но я как-то не сообразил.)
- Да то, что раньше воровал из общего котла один Абэ Желтомордый, а теперь к нему прибавился второй короед.
- Я помощник библиотекаря, - напомнил я.
- А знаешь, что мы сделали с прежним помощником? - сказал, оскалив зубы и шевеля в них сигарой, курильщик.
- Меня это не касается, - заявил я.
Я снова улегся и всем своим видом показал, что не намерен больше перемолвить ни слова с этими дурно воспитанными людьми. Они это поняли и принялись переговариваться, как бы не замечая моего присутствия. При этом они толкали друг друга локтями и то и дело прыскали от смеха. Неизвестно, чем бы все это закончилось для меня, если бы на палубе не появился Анадион Банакер.
- Вот вы где! - обратился он ко мне.
Матросы сняли головные уборы и замолчали, но библиотекарь даже не посмотрел в их сторону.
- Вас ищет Абэ, - сказал Банакер, глядя поверх моей головы куда-то на мачту. - Говорит, для вас есть работа.
- Послушайте, господин Банакер, - взмолился я, - почему, являясь вашим помощником, я вынужден быть на побегушках у повара? Как это связано с библиотекой?
- Вы, как человек, поживший среди животоглавцев, должны лучше, чем кто бы то ни было, знать о непосредственной связи между желудком и головой. Или, выражаясь иначе, - о связи между мыслительными и пищеварительными процессами, - ответил библиотекарь.
Не без злорадства я отметил, что на матросских физиономиях появилось выражение глубочайшего недоумения. Однако на этом мое мимолетное торжество и закончилось, и я поплелся обратно в камбуз, в царство тирании Константина Абэ.
* * *
Судя по состоянию припасов, корабль находился в плавании уже много месяцев. Запасы воды пополнялись во время коротких стоянок у необитаемых берегов, но с пищей все обстояло из рук вон плохо. Константин Абэ вряд ли был так уж виноват в том, что у нас заканчивалась солонина, сухари покрылись плесенью, а в крупе было больше мышиных какашек, чем самой крупы.
Пользуясь моей исполнительностью, Константин Абэ переложил на меня большую часть своих обязанностей и теперь в основном проводил время в своем гамаке, подвешенном под потолком камбуза. Часами я наблюдал за тем, как желтокожий куль мерно покачивается в такт корабельной качке. Иногда сверху свешивалась нога или рука, иногда - жидкая черная косица. Сам не знаю, что удерживало меня от искушения ткнуть туда, где я предполагал задницу моего тирана, чем-нибудь острым.
Изредка этот живой окорок - по правде сказать, жилистый, вертлявый и на вид куда менее съедобный, нежели те старые сапоги, что я крошил в матросскую кашу, - высовывался из гамака и произносил что-нибудь вроде:
- А что, помощник библиотекаря, хорошо ли ты намыл сегодня посуду? Вчера на тебя опять жаловались. И давай-ка воруй поменьше.
Измученный изжогой, я даже не огрызался, несмотря на всю несправедливость этих замечаний. Продукты на камбузе все никак не желали заканчиваться, а это означало, что нам предстоит оставаться в море еще неопределенное время.
В конце концов я не выдержал и обратился к Константину Абэ с такой речью:
- Если мы не найдем способ подавать команде что-нибудь более съедобное, нас выбросят за борт.
Это была тщательно продуманная и отрепетированная речь; она была содержательна и корректна. Ни одного прямого выпада, который можно было бы расценить оскорбительным для себя образом.
- Для человека с зачеркнутым лицом ты недурно соображаешь, - одобрил меня Абэ, поглядывая сверху блестящим косым глазом. - Кстати, давно хотел спросить: это правда, что у твоих бывших хозяев мозг помещается в желудке?
- Почему? - удивился я.
- Потому что лицо для того и нарисовано на голове, чтобы показать месторасположение мозгов, - ответил Абэ. - А ты как думал? Где мозги, там и рожа, чтобы одно на другом отражалось. Неужели не ясно?
- Это мне ясно, - согласился я. По-своему Абэ рассуждал безупречно.
- А у них рожа, ты говоришь, на животе, стало быть, и мозг в животе, - продолжал Абэ.
- Не исключено, - подтвердил я. Прежде мне не приходилось задуматься о подобном. Мои хозяева были достаточно умны, а, как известно, мы начинаем всерьез анализировать проблему ума лишь в том случае, когда ум действительно становится проблемой, то есть когда его не хватает.
- Если у них мозги в желудке, то они давно переварились, - заявил Абэ. - Вот что меня поражает: чем же они тогда думают?
- У животоглавцев не принято стыдиться того, что служит на благо телу, - сказал я уклончиво.
- Я вот думаю, - промолвил кок, - пора бы тебе распотрошить библиотеку.
- Что вы имеете в виду, господин Абэ?
Я вдруг обрадовался. Неужели Абэ наконец проникся мыслью о том, что мне не место в его грязном камбузе? Или Анадион Банакер вспомнил, что помощники библиотекарей обычно обитают поблизости от книг, в крайнем случае - возле каталога, а отнюдь не гниют на кухне?
Но ответ кока развеял все мои надежды. Оставалось лишь благодарить судьбу за то, что произошло это милосердно быстро и радость не успела укорениться в моем сердце.
- Засаленные книги и коленкоровые переплеты, - сказал Абэ. - Вот что я имею в виду. Если их добавить в еду, она приобретает съедобный привкус. Проверено. - И он причмокнул своими синеватыми губами (с едва заметной плоской бородавкой на нижней).
- Вы предлагаете мне украсть книги? - спросил я.
- Ты же помощник библиотекаря, - возразил Абэ. - Если книги возьмешь ты, никто не заподозрит дурного.