Сборы были короткими, а мне и вовсе нужно было только сумку на плечо закинуть. В качестве транспорта выделили лошадь заболевшего наемника. Почему так, я спрашивать не стал – может, надеялись вернуться до того времени, как тот выздоровеет, может, не рассчитывали найти шестого человека к нужному сроку, а потому не озаботились поискать в деревне хоть что-то приличное за оставшееся время. Дали и дали. Главное, что не пешком и что я ни за что не отвечаю. Минут через пять стало понятно, что едем к центру деревни. Появились смутные подозрения, а когда завернули во двор старосты и я увидел коляску и стоящую возле нее Верону, то настроение испортилось напрочь. Так вот кому понадобилось сопровождение! Ну уж нет, этот фокус у них не пройдет! Подстроено классно, но по их правилам я теперь не играю! Остановив коня, слез на землю и молча отправился вон со двора. Старший мой маневр заметил мгновенно. Тут же догнал, загородил дорогу лошадью и настороженно спросил:
– В чем дело?
Вот как ему объяснить, в чем дело? Снова орать про съемки фильма? Может, мужик актер, а может, и местный, которого на самом деле пригласили подзаработать.
– Я уже охранял эту женщину, – протянул я мрачно. – Нас было шестеро, и все, кроме меня, погибли. Сам понимаешь, что после такого видеть друг друга не очень-то приятно. Да и для вас число "шесть" может оказаться несчастливым, – нашел я для себя оправдание.
Старший долго смотрел на меня, как бы пытаясь проникнуть в мои мысли. Потом коротко бросил:
– Стой здесь и никуда не уходи! – а сам уехал к Вероне.
Они о чем-то поговорили, и та вдруг чуть ли не бегом бросилась ко мне. Я напрягся, не зная, чего ожидать. Верона торопливо подошла, ее лицо светилось радостью, но, наткнувшись на мой мрачный взгляд, она сразу как-то сникла. Оглядела меня всего, и во взгляде появилось уже знакомое сочувствие и жалость. Наверное, я и в самом деле выглядел не очень: немытый, с нечесаными волосами, в грязной мешковине, заменяющей верхнюю одежду. Но вот того, что она сказала, я не ожидал совершенно.
– Гордан, я понимаю и ценю ваши чувства и ваше горе о погибших товарищах. Но это жизнь, и мужчина, выбравший путь воина, должен быть готов к этому. Я не вправе указывать, как вам жить дальше и как поступать, но с пониманием приму любой ваш выбор. И у меня никогда не было даже тени сомнения в вашей смелости, мужестве и благородстве. Вы спасли мне жизнь дважды, и я, не задумываясь ни на мгновение, доверю ее вам снова!
В голосе Вероны неожиданно послышались слезы, она отвернулась и быстро ушла. Старший, до этого стоявший сбоку, долго смотрел ей вслед, потом уже укоризненно поглядел на меня:
– Святая женщина. Да если бы она так посмотрела на меня, я бы… – Он немного помолчал. – Через пять минут выезжаем. Решайся – едешь с нами или остаешься, – и ушел.
А у меня не было слов, одни выражения. Не знаю про святость, но эта зараза несколькими фразами напрочь разрушила мой план и придумала оправдание для любых ненормальностей моего поведения. Теперь и моя тоска, и нежелание общаться, и рубище, и нежелание жить "как все" будут выглядеть и восприниматься совершенно по-другому. А если она где-нибудь ляпнет, что я временами еще и заговариваюсь, то практически любой мой поступок получит понимание и оправдание, а меня вдобавок пожалеют. И для местных все это будет выглядеть как слезливый сериал о несчастном рыцаре, который ходит и стонет о погибших товарищах, потерянной любви и ударах судьбы. И концовка будет ожидаться соответствующей: после тягот и страданий – любовь, богатство, свадьба. И все мои выкрутасы с грязной одеждой, непривычным оружием для киношников теперь не более чем небольшое изменение в сценарии, концовка же останется прежней – любовь и чмоки – чмоки в средневековых декорациях.
Не, похоже, зря я ее спас от бандитов. А может, вообще надо было самому прибить? Нет человека – нет проблемы. Ну ничего, исправить эту недоработку я успею. Можно и не убивать, а просто сдать при первом удобном случае очередным бандитам, продать в рабство, а то ведь задолбает своей жалостью и добрыми словами! А может, и не надо никого искать? Сам украду, сам письмо напишу, сам и выкуп потребую. Только подготовить это надо по возможности незаметно, чтобы киношники раньше времени не догадались.
На лице невольно появилась нехорошая улыбка. "Что бы такого сделать плохого?" Если у меня когда-нибудь появится собственный герб, обязательно прикажу вырезать этот девиз! Зря они для съемок выбрали именно меня – у меня аж на душе полегчало в предвкушении будущих гадостей. Немножко подождать, а уж потом я отыграюсь! Усмехнувшись, забрался на коня и поскакал вслед за коляской Вероны.
Долго радоваться не пришлось. Как только выбрались за околицу, наш отряд ускорил движение, а я неожиданно понял, что совершенно не умею ездить на лошади. Некоторый опыт у меня все-таки был, но выяснилось, что конь наемника – это совершенно не то же самое, что флегматичная кобыла на конной прогулке. Мой все время пытался обогнать остальных, а когда я его осаживал, начинал злиться и пытался укусить меня за ногу. Следующей проблемой стало седло. То ли его так и задумывали, то ли длина стремян была неподходящей, но я фактически оказался в стоячем положении. Ноги враскоряку, никакой амортизации и при каждом толчке довольно чувствительный удар между ног. Я попытался поджать ноги и усесться поудобней, но, лишенный даже минимальной поддержки стремян, теперь при каждом толчке с трудом удерживался от того, чтобы не свалиться. Так я и ехал, то опуская ноги, то поджимая их, с завистью поглядывая на наемников, державшихся в седлах прочно и непринужденно. Еще одной неожиданной проблемой стал собственный посох. Вроде мелочь, но весил он килограммов пять – семь. Все время держать в руке – надоедает. Никакого упора для копья на стремени я не нашел. Попробовал положить горизонтально на собственные бедра, но при каждом толчке получал палкой по ногам… Вроде и удары не очень сильные, но минута за минутой, час за часом, по одним и тем же местам…
Когда остановились на дневку, я с трудом слез с коня, небрежно бросил поводья одному из наемников. Тот с удивлением посмотрел на меня, потом, как бы спрашивая совета, на старшего. Тот чуть кивнул.
Уже не обращая на них внимания, я отошел в сторонку и улегся на землю, пытаясь выпрямить ноги. Это удалось, но ощущение бочки, привязанной между ног, осталось.
Остальные выглядели гораздо лучше. Шустро запалили костерок, сварили похлебку. Наемники держались сдержанно-нейтрально, но субординация прослеживалась четко. Сначала накормили Верону, потом налили себе, а остатки поделили между мной и возничим с коляски Вероны. Можно было возмутиться – приравняли будущего героя к извозчику, – но это было бы как-то по-детски. Поев и немного передохнув, я первым делом направился к своему коню. Немного покумекав, разобрался со стременами и отрегулировал их под себя. Потом сделал ревизию седельных сумок и очень обрадовался, найдя моток веревки. Отрезав кусок, сделал петли на верх и низ посоха и забросил его за спину на манер ружья. Тоже не самый лучший выход – веревка узкая, плечи будет резать, но хотя бы по ногам не будет бить.
Вечером ситуация повторилась с небольшими отличиями. Я снова барским жестом бросил поводья наемнику, переложив на него заботу о лошади. Вероне поставили небольшую палатку, и она после ужина сразу легла спать. Остальные уселись у костра и просто глядели на огонь.
– Гордан, – вдруг заговорил старший, – леди Верона не прогнала тебя, а ты не сбежал. Так что давай знакомиться. Меня зовут Текло. Остальных – Инбис, Олаф, Карто и Шунс. Возницу – Унчу.
Я пожал плечами – ни с кем дружить я не собирался, так что их имена мне были не очень-то и нужны.
– Я заметил, – продолжал Текло, – что ты не стал сам заниматься конем, а просто передаешь поводья нашим. Возможно, твое имя и род дают тебе право так поступать в обычной обстановке, но у нас принято, чтобы каждый сам ухаживал за своим конем.
– Все правильно, но из "своего" у меня только то, что на мне.
– Пока ты едешь с нами – конь твой, так что изволь ухаживать за ним сам!
– Ты хочешь мне приказать? – Мне даже стало смешно, что так быстро появился повод расстаться.
Текло насупился:
– От того, насколько ты подружишься с лошадью, может зависеть твоя жизнь в бою.
Какой-то резон в его словах был, и пришлось признаться:
– Я не против ухаживать, но я просто… не знаю, как это делается.
– Ты настолько высокороден, что за тебя это делали другие?!
– Этого я не знаю и не помню. Но если мне покажут, то могу попробовать.
– За этим дело не станет. – Текло немного помолчал. – Но после утреннего разговора у меня возникли вопросы. – Текло снова замолк, глядя на меня с непонятной враждебностью. – Я не очень верю в приметы и совпадения, но мой отряд наняли для обычного сопровождения, и для нас не очень приятным открытием стало известие о том, что на леди Верону уже нападали.
– А что в этом такого особенного? Неужели бандиты на дорогах уже перевелись?
– К сожалению, нет. Редкостью являются требования выкупа. И еще большей редкостью является самостоятельное освобождение таких пленников, да еще и с уничтожением банды.
– И что вам в этом не нравится?
– К сожалению, у местных мы узнали об этом в общих чертах, очень поздно и не успели связать эту историю, больше похожую на сказку, с тобой и леди Вероной. Может, поделишься подробностями?
– Да рассказывать особо нечего. Видимо, меня хорошенько стукнули по голове, поэтому я помню себя только с того момента, когда очнулся на поляне, заваленной трупами. Потом меня захватили в плен, еще раз дали по голове, а затем напоили каким-то снадобьем, которое что-то делает с памятью и сознанием. После этого я и вовсе начал заговариваться, и меня сочли неопасным. Когда удалось освободиться от кандалов, я всех убил, привел Верону в ближайшую деревню, а сам ушел. Собирался отправиться путешествовать, а тут вы позвали меня "для численности". Вот, собственно, и все.
– Сколько их было?
– Кого?
– Бандитов.
– Живыми я видел десятерых. Нет, двенадцать. Двоих я потом отпустил.
– Почему?
– Опасности они уже не представляли.
Наемники переглянулись.
– Если верить твоему рассказу, то ты великий воин. Однако непонятно, почему ты решил оставить леди Верону, почему вырядился как бродяга и почему ты остался жив.
– Про воина не знаю, дерусь как умею. Почему решил уйти – об этом я не хочу говорить, это касается только меня. И в чем моя вина, если я остался жив?
– Обычно солдат и наемников убивают сразу. Может, посчитали, что за тебя можно получить выкуп, а может, – взгляд Текло стал нехорошим, – ты был одним из них, а потом вы что-то не поделили, вот ты их и… Чтобы замести следы.
Разговор начал приобретать странно знакомые интонации.
– Может, ты еще скажешь, что пленных у вас не бывает, а есть только предатели? – невольно вспомнились сталинские времена и лозунги.
– У нас, у наемников, пленных не бывает. Выкупать нас некому, лечить незачем. Раненых, если удача отвернулась, добивают сразу. Вот и странно, почему тебя оставили в живых. Выкуп хотели получить за леди Верону, а тебя оставили просто так, за компанию. Вывод напрашивается сам.
– Вы, поди, еще захотите меня арестовать и отправить на допрос с пристрастием?
– Зачем рисковать? Проще сразу убить. А то мало ли, нас ведь всего пятеро.
Обвинение в предательстве прозвучало достаточно отчетливо, и я с трудом удержался, чтобы не схватиться за нож. А может, этого от меня и ждали?
– Я к вам не напрашивался. Леди Верона меня не интересует ни как женщина, ни как человек, за которого можно получить выкуп. А если у вас возникли подозрения, то нам проще расстаться, чем ожидать удара в спину. А можно решить все вопросы прямо сейчас – я не против.
Я старался говорить спокойно, но по телу пробежала волна, как перед дракой. До сумки с оружием мне не дотянуться, так что надо постараться увернуться от первых ударов, а дальше… видно будет.
Но бросаться на меня не стали. Смотрели внимательно, но за оружием никто не потянулся. Ответил снова Текло:
– Решение уже приняла леди Верона, доверив тебе жизнь. Возможно, она обманывается, возможно, и нет. И я тоже позвал тебя сам. Как бы мне это ни нравилось, но сделанного не исправить. Сделаем так. Ты по-прежнему у нас для количества. Если захочешь – можешь уйти в любой момент. Но если я получу хоть малейшее подтверждение своим подозрениям, то ты умрешь сразу, без разговоров и выслушивания твоих оправданий.
– А если я чихну, а ты посчитаешь это условным сигналом моим предполагаемым сообщникам?
Текло отвечать не стал.
– Дежурят Шунс, Олаф, Карто, – и, отвернувшись, стал готовить себе лежанку.
Остальные тоже стали укладываться, стараясь не смотреть на меня.
Я отошел немного в сторону, а в голове никак не укладывался наш разговор. Ни хрена себе пожелали "спокойной ночи"! Вот так сразу – и первый герой, и первый подозреваемый! Что теперь крутится в этих дубовых головах? Это у них такая проверка на мою вшивость или они и в самом деле готовы прирезать меня при первом удобном случае?
А я еще собирался похищать Верону, требовать за нее выкуп! Да с такой параноидально мнительной охраной меня самого на кусочки порежут при малейшем подозрении! Наверное, я смогу с ними справиться, если нападу первым, но надо ли мне это? Ведь потом надо Верону где-то прятать, отправлять сообщника, которого у меня нет, за деньгами. Ждать неизвестно сколько. А если здесь все такие "бдительные" и в любом поступке видят только корысть? Да меня уже через пару дней придут арестовывать, а то и убивать.
Так нужна ли мне Верона? Скорее всего, нет. Жил я без нее раньше и теперь проживу. А деньги заработаю каким-нибудь более простым способом, но только не в этом сумасшедшем отряде. И уходить прямо сейчас нельзя – только лишние подозрения. Придется ночку не поспать, потом ехать с отрядом только до ближайшей деревни. И пошли они на… – пошли они подальше, хоть пешком, хоть на своих лошадях…
К шороху листвы окружающего леса и потрескиванию костра неожиданно добавился непривычный звук. Скосил глаза и тихо заматерился. Шунс уселся поближе к костру, достал нож и принялся его точить. Неторопливо так, вдумчиво. Вжик, вжик… Оглядел нож, как в первый раз, и снова – вжик, вжик. У них что, устав караульной службы не учат или он у них совсем другой? "Часовому запрещается есть, пить, курить, справлять естественные надобности…", ну и так далее. А этот уселся у костра, точит нож и ноль внимания вокруг. Что он услышит, случись что? Да и это вжиканье… Сам не спит и другим не дает. Или это не просто так? Может, на меня и рассчитано? После неприятного разговора слыша такие звуки, поневоле не уснешь, подозревая всех и вся и гадая, что же означает наступившая тишина – то ли нож закончили точить, то ли к тебе уже крадутся, чтобы прирезать. Но зачем же так откровенно? Сидел бы тихонечко, я бы быстрее уснул. Или это специально, чтобы я занервничал и быстрее себя раскрыл? Больше похоже на второе. Внутри сразу колыхнулось раздражение. Ну козлы! Сейчас и проверим, у кого нервы крепче.
Стараясь, чтобы не шелохнулась ни травинка, не треснула ни одна веточка, я плавно перетек к костру. Как ни странно, но у меня получилось – Шунс среагировал, только когда я уже сидел у костра. Замер, посмотрел на меня:
– Не спится?
Я кивнул. Подтянул к себе стоявший неподалеку котелок с водой, напился, а остатки тонкой струйкой вылил на камни, которыми наемники, как примерные туристы, обложили костер. Раздалось резкое шипение, а один из камней даже треснул и распался на половинки. Стараясь сам не зашипеть от боли, взял одну из половинок, провел пальцем по расколу – то, что надо: ровная бархатистая поверхность. Стараясь сохранить равнодушное выражение лица, промыл камень (вроде как чтобы был почище). Шунс смотрел на все это спокойно, видимо еще не понимая, зачем все это. Но вот когда я плавно потянул свой нож, напрягся уже ощутимо. Это было приятно. Осмотрев нож, я тоже принялся его точить, но звук получился совершенно другой, не как у Шунса. У того – звонкий, жесткий, а у меня – тихий, шуршащий. Я снова оглядел нож и камень. На ноже – ни малейшей царапинки, а камень больше напоминал чуть шершавую кожу. М-да, точить таким – все равно что по… ладошкой гладить. Но не бросать же так удачно начатую вредность. На всякий случай я провел по лезвию кончиками пальцев и почти обрадовался, когда вновь проскочили искорки, а на лезвии появилось несколько крошечных синеватых точек. Ну хоть что-то. Почему и как – разберусь потом, а сейчас нужен хоть какой-то результат, чтобы не чувствовать себя идиотом, бесполезно шоркающим ножом по камню. Так и пошло. Несколько движений камнем, внимательно осмотреть лезвие, коснуться пальцами, полюбоваться на точки, и все по кругу. Нож, будто откликаясь на ласку, потеплел и стал как будто льнуть к руке, стараясь найти наиболее удобное положение. Немного удивленный странными ощущениями, попробовал несколько боевых движений и был поражен той легкостью и естественностью, с которыми они у меня получились.
Так мы с Шунсом и просидели несколько часов, настороженно ловя движения друг друга и точа ножи. Шунса сменил Олаф, но этот просто сидел, наблюдая за мной. Так же повел себя и Карто.
К утру я чувствовал себя как выжатый лимон. Спину ломило от долгого сидения на одном месте, обожженная рука болела. Но когда я увидел помятые лица наемников, это все окупило: спокойно спавшие всю ночь люди с такими рожами не встают. Ну и правильно. Обвинить человека в предательстве, а потом слушать всю ночь, как он у тебя над ухом точит нож, и спокойно спать?! А нефиг было! Может, они учтут ошибки и прирежут меня уже сегодня втихую, но немножко я им все-таки отомстил.
Нож рыбкой нырнул в ножны, камень я на всякий случай положил в сумку, а сам с удовольствием потянулся и отошел от костра размяться. Самое удивительное, что никто и словом не обмолвился о прошедшей ночи. Все занялись своими делами – кто костром и готовкой, кто утренними процедурами. Так же молча выделили мне пайку, потом Текло помог мне оседлать лошадь, подробно объясняя все нюансы и хитрости. Оказалось не так уж и трудно.
Когда мы тронулись в путь и по-прежнему ничего экстраординарного не произошло, я даже засомневался – а не дурак ли я? Может, я все придумал? Но сам себя одернул. Все, что нужно, было сказано вчера. Ночью меня проверили, я не испугался, и меня на время оставили в покое. Но это ничего не значит. Любой мой поступок, который покажется сомнительным с точки зрения наемников, разрушит настороженное перемирие, и они церемониться не станут. Ну и черт с ними.
Этот день показался мне очень длинным. Тепло, мерное покачивание разморили меня. Пристроившись последним, я даже подремал немного. Но час проходил за часом, а мы и не думали останавливаться. Солнце поднялось к зениту, затем начало опускаться, а мы по-прежнему ехали без остановок. Сначала это удивило, потом снова появились нехорошие подозрения. Пайку не дают – это ерунда, как-нибудь переживем. Но куда мы так торопимся? Или от кого? Очень хотелось спросить, очень, но я себя пересилил.