- Вас видели в таверне на безымянной станции у деревни Табор. Вы участвовали в потасовке с людьми Иеронима фон Талька, ранили некоторых из них и возможно убили одного.
Если бы его били чуть слабее, Гилберт бы не удержался от саркастической ухмылки: дворянин из Ура со своим телохранителем-варваром все-таки достали его. В драку он полез только из-за них.
И фон Тальк там был - страшный, с поломанным носом. Безумный.
Но ведь живой же!
- Барон… он сам спровоцировал все, святой отец. Мы не собирались устраивать неприятностей, просто остановились на ночлег в таверне. Но он искал повода задраться с наемниками. Он ненавидит нашего брата! Какие-то наемники за несколько дней напали на его деревню, и он просто искал, кого за это повесить. Клянусь, я не вру, мессир.
- Не называй меня так. Мой орден не признает мирских титулов. Продолжай.
- Я не знаю, что продолжать! Люди барона взяли верх, все, кто собирался в Ур торговать шпагами или искать патронов в Мятежных княжествах, были перебиты или взяты под стражу. Он… он велел повесить троих, а остальным резать уши!
Маленький священник хмыкнул. Сделал знак помолчать и обернулся в сторону писца - рослый детина, больше похожий на кузнеца, сгорбился над стойкой, за которой прежде суетился хозяин гостиницы, и торопливо царапал гусиным пером по листу бумаги, высунув язык от напряжения.
Дождавшись, когда перо перестало скрипеть, святой отец прошелся взад-вперед и остановился прямо напротив юного наемника.
- Уши, говоришь, резать. Я вижу у тебя оба на месте.
- Я… я оказался на другой стороне, м… святой отец.
- Но ты дрался с людьми Бесноватого?
- Нет. Была третья сторона.
Отвечать, стоя на коленях в луже собственной мочи было унизительно, но что ему оставалось?
- Продолжай.
- Там был дворянин из Блистательного и Проклятого. Молодой, но очень важный. Граф! Его сопровождал телохранитель. Южанин - весь в татуировках и шрамах. Они вдвоем целую свалку устроили.
- И ты присоединился к ним? По какой причине?
- Мы разговорились до того, как все началось.
- О чем?
- О войне.
- Подробнее! - резкий крик заставил его вздрогнуть, но удара за ним не последовало.
- О солдатах и рыцарях, - торопливо проговорил Гилберт. - О тех, кто едет воевать за Ур сюда под Наол, и о тех, кто воюет на стороне Лютеции.
- Войны еще нет.
- Да, святой отец… Но люди уже друг друга убивают.
- Я хочу знать подробности вашего разговора. Все.
- Вы не спросите, как зовут графа? - осмелился попытаться взять инициативу в свои руки молодой йодлрумец.
Доски пола больно шарахнули по лицу. Моча на полу смешалась с кровью из разбитого носа.
- Мне не нужно спрашивать о том, о чем я и так знаю, - сказал маленький священник, когда Гилберта подняли и легкими пощечинами привели в чувство.
Инквизитор подошел к писцу и что-то взял со стойки, какой-то белый предмет. Гилберт несколько раз сильно зажмурился, пытаясь вернуть зрению четкость.
Свиток. Это был свиток.
Рекомендательное письмо к знаменитому herzog Ришье Лисьему Хвосту, выписанное в таверне…
- …графом Генри Уильямсом Тасселом, - в голове путалось, и он не сразу понял, что голос священника звучит в унисон его мыслям. - Выписано на предъявителя сего. Когда мы обнаружили письмо в ваших вещах, печать не была вскрыта. Вы не читали письмо?
- Нет. Прочитать должен был тот, кому адресовано.
- Немного он бы вычитал.
Священник развернул письмо перед перепачканным кровью носом Гилберта. Вся рекомендация состояла из одного слова, размашисто написанного от одного края листа бумаги до другого.
"Самозванец", прочитал бы Ришье Лисий Хвост, попади оно в руки адресата.
Кто самозванец? Я - самозванец? Но почему?…
- За кого вы выдавали себя графу Генри Тасселу, Кёльдерер не то из Гродниц, не то из Аусбурга? - прошипел маленький инквизитор, подступая все ближе.
- М'сир, я клянусь… - залепетал Гилберт.
- Не называй меня так! - рявкнул священник, залепив ему пощечину.
Брызги крови полетели в стороны, но после побоев ублюдков-инквизиторов это по категории ударов не шло. Так, погладили слегка.
- О чем вы говорили? - заорал священник. - Почему ты лжешь? Кто ты на самом деле? О чем ты говорил с графом? Куда делась девушка?!
- Я не… я… да! девушка! там была девушка! - завопил перепуганный и полностью сбитый в с толку наемник, внезапно обретая дыхание. - Все побоище началось из-за нее!
Страшно было не только получать новые побои. По-настоящему страшно - когда не знаешь за что тебя бьют. Одно дело подвергаться избиению и пыткам, храня тайну, которую никто не должен вырвать из твоей груди, и совсем другой, когда терзают абы за что.
По ошибке.
Потому что подвернулся под руку.
- Опиши ее! - коршуном прянул к нему священник.
- Молодая, красивая, - мысли путались, и он никак не мог собрать в голове хоть сколько-нибудь слов, какими можно описать девушку.
Он вообще с девушками до сих пор был неловок. Даже с той, веснушчатой, благодарной за свое спасение, он не посмел ничего лишнего. А она тоже была очень красивая. Потому на нее и взъелись.
Красивых не любят.
- Очень бледная. У нее… э… грудь была! И вообще она вся очень красивая. Как леди. Не hure, как назвал ее барон! Она не шлюха.
- Волосы! - закричал священник. - Цвет волос?
- Я… она…
- Цвет волос!
Его ударили сзади по голове - несильно, просто смазали по затылку, чтобы отвечал сразу, не тянул время.
Как на духу.
Как на исповеди.
- Белые! Белые, как молоко! И глаза были синие, как васильки в поле.
- Кто ее сопровождал? Кто ты? Почему ты врешь?
- Я не вру! Я Гилберт Кёльдерер из Гродниц, что под Аусбургом. А с девушкой был старик.
- Старик? Опиши его.
- Рослый… э… крепкий еще. В прошлом, наверное, из солдат или наемников. У него была длинная рапира и нелепая шляпа. И такой приметный шрам на лице.
- Имя! Его имя! Ее!
- Я не запомнил имен. Я не помню! Не помню!
- Где именно шрам? Как выглядит?
- Кажется… кажется у глаза. Такой треугольный, как от стрелы или выпада шпагой.
- Ты слышал? Запиши это! - рявкнул священник, оборачиваясь к писцу. - Приметы совпадают. Девушка с дезертиром из Башни!
Детина кивнул, снова высунул язык и еще ниже склонившись над стойкой, мучительно заскрипел пером.
Гилберт зачем-то отметил, что с начала допроса только два человека в гостинице открывали рот - маленький инквизитор и он сам. Монахи с лицами убийц в кольчугах и сюрко, напоминающих бело-зеленые рясы, не издали ни звука. Даже не хэкали, когда выбивали из него дурь.
- Я все вам сказал, святой отец. Отпустите…
Священник махнул молодому йодлрумцу рукой, приказывая молчать. В возбуждении он несколько раз прошелся мимо него, путаясь с длиннополой сутане и размахивая руками, точно мальчишка потешно марширующий рядом с полком солдат.
Затем, наконец, остановился.
Лицо его снова стало спокойным, только в глазах сверкал плохо скрываемый охотничий азарт.
- Мы с вами еще не закончили молодой человек, - его тон снова сделался вежливым и обманчиво-мягким, и Гилберт понял, что все плохое еще только начинается. - Куда делась девушка?
- Я не знаю. Когда началась заваруха, стало не до нее. Я не видел. Она улизнула со стариком. Кажется, он вывел ее. Бесноватый что-то кричал, но я не запомнил - мне там по голове прилетело, в ушах звон стоял.
- Не лгите мне юноша. Куда делась девушка? Куда делся старик?
- Я не знаю…
- Что ж, по-хорошему вы не хотите. Пойдем длинным путем. Кто вы? Почему вы лжете? Кто такой Гилберт Кёльдерер из Аусбурга? О чем вы говорили с графом Тасселом? Зачем вы убили барона фон Талька?
- Я не…
Бац! Вспышка!
А потом еще.
- О чем вы говорили с графом Тасселом?
И еще.
- Кто такой Гилберт Кёльдерер из Аусбурга?
И еще.
- Зачем вы убили барона фон Талька?
Вопросы повторялись, меняясь местами, меняясь в деталях, но одни и те же - снова и снова. А вот боль от ударов не повторялась. Она всякий раз была новая.
Всю свою недлинную, в сущности, жизнь Гилберт считал, что может постоять и за себя, и за других. Эта уверенность помогала ему в голодную пору отрочества, когда ему нужно было кормить себя и пятерых младших братьев и сестер, и в последний год, когда, уже неплохо владея цвайхандером (фламбергом… надо привыкнуть говорить "фламберг"), он выступал в качестве защитника в судебных поединках.
И еще Гилберт считал, что может отличить правду от лжи.
Но сейчас он не был уверен даже в том, что знал о себе раньше. Все путалось и мешалось в голове.
Боль умеет переубеждать.
Если он Гилберт Кёльдерер из Гродниц, то почему в патенте написано - "из Аусбурга", а в письме - "самозванец".
Кто он? Куда делась девушка? Зачем надо было убивать барона? Что он забыл и напутал? Ведь он должен знать ответы на эти вопросы, потому что это единственный способ прекратить боль! Надо только их вспомнить, сказать и все закончится…
Но он почему-то не вспоминал.
- Кто вы? Почему вы лжете?…
Его вытащили во двор и бросили на землю лицом вниз. Удара о землю он даже не почувствовал. Блаженная темнота! Два мгновения сна… из которого его тут же выдернули. А! Вода была ледяной, она обжигала как раскаленный металл. Спина превратилась в огромный ожог.
Гилберт заорал.
Снова плеснуло.
Две вечности в Аду. Кричи, Гилберт, кричи. Он кричал.
Вода лилась. Солнце затопило все вокруг, глаза нестерпимо резало, но жары больше не было. Его колотило от холода. Из-за слез он почти ничего не видел. Гилберта снова подняли и потащили; он чувствовал, как босые пятки бороздят дорожки в пыльной траве. Его втащили уже не в гостиницу, - на конюшню, в пахнущий навозом полумрак, издырявленный световыми пятен. В последний момент, прежде чем пылающий, затопленный солнечным светом, двор исчез, он увидел, как один из "зеленых" служек наклонившись над ведром, шепчет и делает знаки.
От ведра тут же повалил пар, клубами взвился в небо…
Колдует. Магия холода, сообразил Гилберт. В отличие от церкви инквизиция не чурается магии, хотя на послушников, использующих ее, потом накладываются суровые епитимьи.
Белоснежный туман наплывал, обхватывал мягкими прохладными руками. Сейчас они принесут это ведро сюда…
- Нет, - попросил он. - Не надо… больше.
Над ним снова оказалось скуластое лицо святого отца. В уголках глаз и рта застыли скорбные складки. Святой отец не наслаждался пыткой. Он страдал.
- Признайся, сын мой. Правда исцеляет душу и снимает боль грешного тела. Покайся! - он вдруг перешел на доверительный тон. - Ты удивишься, насколько все проще будет, когда я услышу правдивый ответ.
- Я… я сказал правду.
В стойлах фыркали и переступали копытами лошади.
- Ты самозванец и упорствуешь.
- Это не я… - в помутившемся сознании мелькнула какая-то мысль, и он вцепился в нее, как утопающий в соломинку. - Самозванец - это Лисий Хвост! Граф знал это!
- Почему именно вы, молодой человек? Что вас связывает с человеком по имени Лисий Хвост?
- Я… хотел служить под его началом. Во Фронтире его считают великим herzog. Капитаном! Ходили слухи, что Лисьих Хвостов несколько. Наверное, граф хотел разоблачить одного из них.
- Какого?
- Я не знаю.
Три этих слова уже вызывали в нем самом ужас, потому что влекли за собой новую боль, но других просто не было.
- К какому из них вы хотели наняться? Почему?
- Я не знаю. Это не было планом. Просто мысль, идея… Мечта.
- Куда делась девушка?
- Я… н-нет…
- Почему вы лжете? Зачем вы убили барона фон Талька? Кто такой Гил…
- Да будьте вы прокляты! Я не знаю! Я не видел! Я не убивал! Я - Гилберт Кёльдерер, сын Йохана Кёльдерера из Гродниц под Аусбургом! Я не знаю…
- Растяните его лошадьми, - сухо приказал человечек, оборачиваясь к одному из своих людей.
Тот кивнул.
- Последний шанс, молодой человек. После дыбы - даже такой, импровизированной - вы вряд ли сможете взять в руки свой меч.
Фламберг. Надо говорить фламберг.
Не будь он так оглушен болью, наверное, смог бы найти какие-то нужные слова, чтобы если не переубедить их, то потянуть время. Но удары выбили не только дух, но и всякие мысли. Если и можно было что-то сказать, то только то, что прямо на языке, а на нем ничего кроме "не знаю, не убивал".
Жаль инквизиторов такой набор слов не устраивает.
- Ну же!
Ему развязали руки за спиной, но лишь для того, чтобы снова стянуть их жесткой волосяной веревкой уже над головой. Избитое тело юноши закачалось под балкой конюшни (что-то это должно напомнить), когда дверь вдруг события непредсказуемо изменились.
Двери конюшни приоткрылись, пропуская внутрь человека в сопровождении трех вооруженных спутников, чьи мундиры и стигмы свидетельствовали о принадлежности к личной дружине герцога Наольского. Волосы одного были когда-то рыжими, но так сильно выгорели на солнце, что казались не темнее, чем у Гилберта, и годами он был ненамного старше. Они вполне могли сойти за братьев.
Инквизиторы синхронно развернулись, хватаясь за рукояти шпаг и пистолетов, но священник властно поднял руку, призывая их оставаться не двигаться с места. Цветов в драме стало больше - к зелено-белым сюрко и черной сутане клирика прибавился малиновый мазок. Человек, вошедший в конюшню демонстративно расправил складки плаща на своих плечах, скомканный и помятый, точно его только что вытащили из коробки.
Ярко-красный, с отливом в малиновый, плащ, по которому наверняка - никто не мог этого видеть, но почти все знали - струится вышивка серебром; два клинка, выходящие из одной рукояти посередине, на посреди одного из которых значится "кара", а другого - "оберег".
Символ дрессированной стаи уранийского вице-канцлера Витара Дортмунда - Псов правосудия. Прямо скажем, весьма неуместный здесь и сейчас.
Человек в малиновом плаще демонстративно огляделся, вбирая взглядом обстановку, нашел взглядом маленького священника, безошибочно определив в нем главного, почесал щеку и холодно произнес:
- Я рассчитываю на объяснения. Мне донесли он незаконном захвате собственности, насильственных действиях, гражданском аресте и возможном применении пыток. Вижу, что все подтверждается.
Инквизиторы машинально выстроились в линию. Руки на оружии, лица собранные, глаза - холодные. Их было полтора десятка против Пса и трех его сопровождающих. Кроме того, еще столько же сейчас выходили из гостиницы, перекрывая выход из конюшни полукольцом. Малый капитул всегда насчитывает тридцать человек плюс командир.
Человечек в монашеском одеянии поднял полную руку. Громилы, зеленые служки замерли.
Томительная тишина.
Пес правосудия против здоровенных служек в зеленом. А посередине - истерзанный белобрысый наемник. Странный расклад. Что делить Псам и инквизиторам? Здесь, в конце концов, не Ур!
Молчание стало вдруг тягостным.
- Не ожидал встретить здесь малиновый плащ, - наконец, сказал маленький священник. - Это Наол.
- Я здесь не для того, чтобы обсуждать вопросы юрисдикции, - произнес Пес с холодной уверенностью человека за спиной которого не три нервничающих стражника против трех десятков убийц в рясах, а целая армия.
- И тем не менее у нас юридический casus, - мягко улыбнулся маленький священник. - Наол - мессианское герцогство и признает власть Большого собора. Я - отец Гурджиа, нунций Верховной курии и iegatus магистра ордена Святой инквизиции. Наделен правом вести расследования, допрашивать подозреваемых в то время, как светские власти обязаны оказывать мне посильную поддержку и помощь. Извольте ознакомиться с моими бумагами.
Он мотнул головой и писец, положивший письмо и бумаги на круглый табурет, который притащил из гостиницы, чтобы взяться за короткий мушкетон, полез за пазуху. Пес остановил его властным движением ладони.
- Самостоятельные задержания и пытки в вашу компетенцию не входит. И на территории протектората власть вашей церкви и вашего ордена заканчивается там, где начинаются законы Ура, Блистательного.
- Наол - независимое герцогство, - напомнил отец Гурджиа.
Стражники за спиной Пса несколько оживились - двое. Белобрысый стоял не двигаясь, и в глазах его горела холодная ярость.
Маленький священник позволил себе легкую улыбку. Он прекрасно понимал этих служак: если есть законные основания не вмешиваться в склоку сильных мира сего, это будет славно. Потому что даже с Псом правосудия, о боевой подготовке которых ходили легенды тягаться против целого капитула инквизиторов, если дойдет до бряцания шпагами - гиблое дело.
- Независимое. И именно поэтому по доброй воле, самостоятельно выбрал вхождение в уранийский протекторат на правах конфедерата. Основные законы Ура здесь действуют, и я слежу, чтобы их буква соблюдалась. Моя имя Робур Конст, лейтенант-инвестигатор Второго Департамента Ура, Блистательного. Я осуществляю инспекцию Свинцовой тропы в виду участившихся нападений на поезда и вооруженных конфликтов с ними связанных. Указанный молодой человек свидетель такого конфликта.
- Это было во Фронтире, во владениях барона фон Талька!
- Согласно пакту о Свинцовой тропе все станции являются территорией совместного ведения Ура и государства, на которой они находятся. Вы отдадите мне этого человека.
- Он не гражданин Ура или Наола. Это наемник из Йодлрума.
- Если его патент подтвержден пограничной стражей Блистательного или Наольского герцогства, это не имеет значения.
- Мой патент заверил капитан Расмус из форта Вурхст! - собрав остатки сил, прохрипел Гилберт.
Он был наслышан о крутых нравах людей из Второго Департамента, но между дыбой, на которую его уже вздернули и туманной перспективой определенно выбирал второе.
- Вы отдадите мне этого человека, - спокойно повторил Пес правосудия.
Тон, каким это было сказано не подразумевал ни "или", ни "иначе". Робур Конст говорил, как человек, который не допускает и мысли о том, что ему могут не подчиниться.
- Кроме того вы явитесь сегодня вечером лично, или пришлете своего человека в комендатуру Наола для служебного разбирательства относительного данного инцидента. Если действия вашего ордена будут признаны незаконными, либо избыточными вы уплатите штраф в казну герцогства, а архиепископ Наольский получит надлежащее уведомление. Здесь не Лютеция. Священники не вертят ни властями, ни правосудием.
В наступившей тишине громко фыркали лошади.
- Что ж, - мягко сказал человечек в монашеском одеянии, назвавшийся отцом Гурджиа. - Что ж, полагаю… вы можете его забрать. Мы узнали все, что хотели.
Он сделал знак своим людям. Бело-зеленые громилы молча двинулись к дверям. В конюшне остался только писец, продолжавший сжимать в руках кургузый ствол мушкетона.
Дождавшись, когда инквизиторы покинули помещение, святой отец повернулся к Гилберту.
- Сын мой, - мягко сказал он; от этой мягкости мечника замутило. - Сын мой, не озлобляй своего сердца перед церковью. То, что было сделано - сделано по велению свыше, дабы приблизить пришествие Мессии.