– Пойду в святилище, помолюсь часик-другой, глядишь, и вернется ко мне благословенное знание, а ты пока тут помолиться можешь.
– Сейчас же отпирай ворота. Не то на кладбище отправишься, а не в святилище, – Халфмун просунул руку в окошко и ухватил старика за бороду.
– Убийство грех есть великий, – сообщил привратник. – А ослушаться наставления Его Святейшества под угрозой смерти – еще большее злодеяние, потому как является малодушием, недостойным верующего. Нет ответов – и прохода нет.
– Хорошо же, – Полулунок дернул старика за бороду так, что тот гулко стукнулся лбом о ворота. – Вспоминаешь вопросы?
– Отрицаешь ли ты упование на коврик Создателя… Принимаешь ли ты морковку, как завещал нам… Остаканиваешь ли ты вино испитое… Нет, все не то, – огорченно вздохнул привратник. – Ответы помню, а вопросы – как будто и не знал их никогда.
– Так тебе же от меня ответы и нужно услышать. Правильно?
– Да, но…
– У меня безупречный план. Выкладывай ответы, я тебе их скажу, ты меня впустишь в город, и мы расстанемся друзьями, не наделав никаких грехов.
– Звучит, вроде бы, разумно, – старик задумчиво почесал голову. – Ответы, кои надлежит выбрать благодетельному чаду, чуждому ереси и кривого мышления, нашептываемого лукавыми приспешниками…
– Давай ближе к ответам.
– Нет, да, нет, да, да, – пробормотал старец.
Продолжая сжимать в кулаке бороду привратника, Халфмун в точности повторил ответы.
– Сияющий свет истины снизошел на тебя! Да возрадуется наш Создатель, что юноша столь благочестивый и чистый душой ступит во град Иероманополь! – от широкой улыбки лицо старика сморщилось еще больше. – Сейчас же, будь так добр, отпусти мою бороду, чтобы я смог отпереть ворота.
– Теперь ты можешь мне сказать, проходила ли здесь девушка в сопровождении здоровяка, зеленого уродца и длинного тощего парня? – спросил Полулунок, пока привратник возился с замком и засовом. – Или ты и это позабыть успел?
– Я никогда ничего не забываю, мальчишка. Конечно же, я помню этих добрых путников. Они вошли в Иероманополь э… пару лет назад, да.
– Как пару лет?! – изумился Халфмун.
– Точно так и было. Я все прекрасно помню, как будто это случилось только вчера.
– Может, это и было вчера?
– Добро пожаловать в Иероманополь, – старик навалился на створку ворот и, кряхтя, сдвинул ее ровно настолько, чтобы Полулунок смог протиснуться внутрь. – Проходи и ступай дальше, куда направлялся, да поможет тебе Создатель. И нечего меня отвлекать пустопорожней болтовней. Я тут стою на службе государственной важности, если ты не заметил.
Ступив за ворота, Халфмун оказался на широкой улице, по обеим сторонам которой громоздились суровые здания из серого камня, похожие на замки. Над каждым зданием возвышалось по несколько остроконечных башен со шпилями, украшенными одинаковыми четырехконечными звездами. К удивлению Полулунка, сама улица не была вымощена ни камнем, ни засыпана гравием – под ногами чавкала жидкая грязь. По этой грязи, старательно огибая лужи и ямы, деловито сновали горожане, одетые в серые мешкообразные хламиды, бегали босые полуголые дети и лениво прохаживались тощие облезлые собаки. Возле некоторых домов, словно не замечая грязи и сырости, сидели и лежали люди, с ног до головы замотанные в лохмотья все того же вездесущего серого цвета.
Халфмун несколько раз к ряду пытался заговорить с прохожими, но в ответ на свои незамысловатые приветствия получал лишь мрачные, равнодушные, подозрительные, злобные, осуждающие или презрительные взгляды, брошенные исподлобья. В самой гуще кипящей уличной жизни, Полулунок ощутил себя настолько одиноким и беспомощным, что взвыл в голос: – Что ж это за город такой?!
– Первый раз в Иероманополе, сынок? – хриплый голос, который услышал Халфмун, исходил из-под самых его ног. Опустив взгляд, на дне бурой лужи он увидел горку тряпья, из которой на него смотрела пара человечьих глаз.
– Да. Я ищу своих товарищей. Вы видели девушку в компании мужчин? – выпалил юноша, и тут же, смутившись собственной невежливости, добавил. – Простите… В смысле, доброго вам дня.
– Коль приберет меня Создатель до вечера, то и день добрым выйдет, – произнесло существо в луже. – Что до твоих товарищей – мне есть, что рассказать. Только прежде вытащи-ка меня отсюда.
Наклонившись, Полулунок ухватился за мокрые лохмотья и без труда поднял собеседника на вытянутые руки – тот оказался почти что невесомым.
– Да не размахивай ты мной, как флагом, – шикнуло существо. – От тебя и без того ересью на квартал разит, так что лучше не нарывайся. Замотай рясу вокруг меня поплотнее, перекинь через плечо, да ступай по улице прямо, будто мешок с картошкой несешь.
Халфмун послушно выполнил все наставления своего нового знакомца и, стараясь не столкнуться ни с кем из горожан, заскользил вперед по дорожной грязи.
– Вам удобно? – шепотом поинтересовался Полулнок.
– Бывало лучше, но и хуже тоже случалось, – донеслось из мешка. – Причем, чем хуже – тем чаще и случалось. Думаешь, я – мастер Сухотруб, в луже ради большого удобства оказался?
– Печально это слышать, но…
– Да ты не печалься. У тебя-то хоть руки и ноги есть, не то, что у меня, – перебил Халфмуна мастер Сухотруб.
– Я хотел бы узнать, что вам известно о моих спутниках, которых…
– Узнаешь, непременно узнаешь, – заверил Сухотруб. – Но прежде неплохо бы тебе понять, в какое чудесное место ты, сынок, забрел, и как тут себя вести положено. Слушай внимательно, да иди все прямо, пока не увидишь храм с большим зеленым глазом на фасаде. Не видал еще такого – с глазом?
– Нет, но…
– Тогда ноги переставляй, уши подставляй, да запоминай, что тебе Сухотруб в них лить будет. Первым делом, если прожить хочешь дольше, чем пару часов, сам первым ни с кем не заговаривай – только взгляды кидай, полные подозрения. Почувствуешь, что опасность близка, тогда в соседа пальцем тычь и кричи, что есть мочи: "Держи еретика! Хватай предателя Создателя нашего! Вяжи преступника, в просветление благодатное неверующего! Руби сквернеца, против Куделафия Окстийского злобствующего!". Запомнил?
– Да, но… – Халфмун хотел сообщить, что вышел к высокому зданию, на стене которого красовалась огромная четырехконечная звезда с изображением таращащегося зеленого глаза в центре.
– Хорошо, – не дослушав, Сухотруб продолжил свою речь. – Если схватят тебя монахи-инквизиторы, кричи еще громче: "Создатель наш, вино в своем стакане сотворяющий, верую в тебя и в наместника твоего земного – святейшего Куделафия Окстийского! Люблю тебя и Куделафия со страстью непреодолимой! Рабствую истово перед тобой и перед солнышком Окстийским, небушком нашим, хлебушком и родителем ласковым!". Разумеешь?
– Долго мне еще перед глазастым домом стоять?
– Вот те на! Я и забыл, как быстро можно передвигаться, когда ноги есть, – Сухотруб удивленно присвистнул. – Ступай от того дома по улочке, что влево и чуть выше забирает. Иди, пока в каменную стенку не упрешься, да слушать меня не забывай. Коли крики не помогут, а помогают они редко, – тут уж напрячься придется. Улучи момент, когда монахи на что-нибудь отвлекутся, вырвись из их хватки, да беги прочь. Только смотри, не слишком быстро мчись. Поймать-то снова тебя все равно поймают, это не вопрос. Однако если они сильно утомятся во время погони, то сперва ноги тебе открутят, а потом жилы из тела по одной вытягивать станут. Но ежели все правильно сделаешь, могут сжалиться и прямо на месте упокоить. Усек?
– Стенку вижу – чуть выше моего пояса.
– Вот-вот! Она, родимая. Верным путем движемся, – обрадовался мастер Сухотруб. – Швыряй меня за стенку, да сам следом перелезай.
– Что дальше? – Халфмун легко перемахнул через стенку, не снимая с плеча мешка с Сухотрубом.
– Иди от стены вверх к макушке холма. Там дерево должно стоять. Видишь?
– Голое и обугленное?
– Оно самое. Давай прямо к нему. И вот еще что – если вырваться из рук монахов не сумеешь и упокоения на месте не получишь, то придется от скверны очищаться. Устроят тебе такую процедуру, что надолго запомнишь…
– На этом холме нет ничего, кроме дерева, – сказал Полулнок.
– Что ты говоришь? Не может быть! Там обрыв должен быть и пропасть под ним, – разволновался Сухотруб.
– Это добро имеется.
– Уф, слава Создателю. Теперь будь добр, кинь-ка меня прямо в пропасть.
– Как это? – опешил Халфмун.
– Ростом большой, да умом малый, – проворчал Сухотруб. – Берешь, да швыряешь – чего тут растолковывать?
– Мастер Сухотруб, вы за то время, что я вас сюда тащил, из ума выжить успели? Не собираюсь я вас швырять. Лучше расскажите, куда Селия пошла. Это та девушка, о которой я уже спрашивал.
– Захлопни пасть, щенок! – завизжал Сухотруб. – Не знаю я никакой девушки, уродец, ничтожество, лопух, придурок, мозоль пяточная, окурок человеческий, отрыжка Создателя!
– Так вы мне… соврали?
– О, да, обманул тебя старик Сухотруб! Облапошил, гнилостный ты нарыв на крупе сухопарой кобылы с неправильным прикусом и отвратительной манерой скалить щербатые зубы!
– Зачем?! Я столько времени зря потратил! Селия теперь… а вы… а я тут! – Полулунок задрожал от гнева.
– А вот такой я вероломный. Обожаю унижать, насмехаться и ерничать.
Халфмун молча положил Сухотруба под растущее на холме дерево и зашагал прочь.
– Эй! Стой! Разве я недостаточно оскорбил тебя, чтобы заслужить смерть? – завопил Сухотруб. – Ведь я и врал, и обзывался… И еще могу, недоносок ты с жидкими коленками и волосенками, похожими на рыбьи кишки!
– Счастливо оставаться, – процедил юноша.
– Да будь же ты человеком! – взвыл кулек под деревом. – Сжалься, умоляю! Самому мне даже отсюда до обрыва не доползти.
– Так вы серьезно хотите умереть? – Полулунок остановился.
– Да-да, только об этом и мечтаю! Ты уж прости, что наврал тебе насчет девушки, да еще и обзывался по-всякому, но иначе в моем случае никак. Просто подбрось меня чуточку. Ну, что тебе стоит, а? Доброе дело ведь сделаешь, а я Создателю с того света всякий раз при случае о тебе рассказывать стану…
– Хватит. Вы явно не в себе. Не может человек желать собственной смерти. Тем более не может он о ней умолять, – заявил Халфмун.
– Я – человек?! Посмотри на меня! Чем я, по-твоему, отличаюсь от червя?
– Черви не умеют разговаривать, не носят одежду и… Вообще, я не так уж много знаю о червях.
– Ладно, ладно, пусть не червь, пусть блоха, пиявка, клещ… – бормотал Сухотруб, но вдруг осекся. – Нет! Плесень – вот, кто я! Беспомощная и бесполезная плесень. Понимаешь? Я не могу сотворить ни зла, ни добра, я ничего не могу. Так чем же я от нее отличаюсь?
– Уверен, что даже плесень не хочет умирать, – пожал плечами Полулунок. Несколько секунд Сухотруб молчал, после чего из-под его капюшона стало доноситься нарастающее бульканье. Вскоре громкость звуков, издаваемых Сухотрубом, стала такой высокой, что юноше пришлось зажать уши. С ужасом Халфмун, догадался, что слышит не что иное, как хохот – бездушный ледяной смех, в котором действительно не было ничего человеческого.
– Видишь? – отсмеявшись, произнес Сухотруб. – Даже плесень лучше меня, раз находит в себе силы жить… Предлагаю тебе сделку – ты выслушаешь мою историю и, надеюсь, поймешь, почему меня нужно сбросить с этого благословленного Создателем обрыва.
– У меня нет времени.
– Погоди, это не все условия сделки. После своей истории я расскажу, где ты сумеешь найти девушку.
– Очередной обман?
– Клянусь Создателем, что говорю правду. Пусть я никогда не видел ее, но совершенно точно знаю, где она окажется завтра на рассвете. И ее спутники, которых ты упоминал, будут там же и в то же время, – Сухотруб замолчал, давая Полулунку понять, что выбор за ним.
– Сейчас же скажи, коли знаешь! Селия в опасности? – Халфмун вцепился в тряпье Сухотруба и силой тряхнул его.
– В опасности или нет – до утра с ней ничего не случится, – ответил Сухотруб. – Так ты готов слушать, ужасаться и скорбеть по поводу моей искалеченной и загубленной жизни в этом улыбающемся Создателю городе?
– Рассказывай, – после недолгих колебаний согласился Полулнок.
– На сей милостиво согретый любовью Создателя свет я появился двадцать полных лет и еще два с половиной года назад, – начал свой рассказ мастер Сухотруб.
– Выходит, вам всего двадцать два года? – изумился Халфмун.
– Что входит, то и выходит. Слушай, да помалкивай, – огрызнулся Сухотруб. – Родиться мне посчастливилось в благословенной семье черногрязцев. Тебе, должно быть не ведомо, кто такие черногрязцы? О, это прекрасные люди, ничуть не менее любимые Создателем, чем такие чада его, как, к примеру, навозные жуки или трупные черви. Живут черногрязцы исключительно в ямах, которые они сами же выкапывают в плодороднейшей черной грязи Иеороманополя. Копать приходится голыми руками, так как никаким имуществом черногрязцам владеть не полагается, за исключением обмоток, скрывающих срамные места. Доля моего племени весьма завидна – всякий черногрязец, покуда жив, буквально купается в лучах всеобщего внимания. Еже ли любому из монахов или даже самому святейшеству Куделафию Окстийскому что-нибудь потребуется, он не побрезгует ласково попросить черногрязца об услуге. Дня не проходит, чтобы мы без труда праведного сидели – и на полях сеем, пашем, да жнем, и за скотиной ухаживаем, и рясы монашеские золотом вышиваем, и храмы во славу Создателя возводим, и дома для служителей Его строим. Понимаешь, как тут все гармонично устроено?
– Я понял, что черногрязцы усердно работают, но не могут заполучить ничего, кроме ямы и тряпок, – пожал плечами Полулунок. – По мне, так не слишком гармонично выходит.
– Какая крамольная мыслишка, – хмыкнул Сухотруб. – Похоже, ты плохо знаком со Священной Книгой. Там все дивно про гармонию расписано. Черногрязцу любая роскошь только во вред, потому как от трудов отвлекать его станет. Будь у черногрязца свой дом, поле и скотный двор – что тогда? Станет он в доме порядок, уют да чистоту наводить, о гардеробе беспокоиться, землю свою возделывать. Что уж там, даже коровенку или лошаденку свою захудалую любить будет больше, чем Создателя – а это первейший грех. Дальше – больше. Не захочет погрязший в роскоши и уюте черногрязец монахам помогать. Скажет им дерзко, чтоб сами пахали, дома себе строили и одежды вышивали. И не спросит, даже в мыслях не поинтересуется, откуда у монахов так много времени и сил возьмется, чтобы и хозяйство свое вести, и Создателю столь же ревностно служить. Так-то и произошло бы впадение в усугубляющий грех. Коли через строптивость черногряцев монахи от Создателя отдалятся, то и Создатель от всего Иероманополя отвернется, рассерженный и чрезвычайно недовольный. Обиженный Создатель – это очень плохо. Как сказано в Священной Книге, он шуток не любит, и в кратчайшие сроки может покарать всех и каждого, причем наиболее мучительным, унизительным и во всех отношениях неприятным методом, о сущности которого, в прочем, умалчивается. Но, пока черногрязцы знают свое место, они служат монахам. Монахи в свою очередь ублажают Создателя, а Создатель улыбается Иероманополю, даря жизнь и процветание всем его обитателям. Все взаимосвязано, все при делах, все уравновешено и сбалансировано – такая вот чудная гармония. Стоит попытаться хоть что-то изменить в этом отлично работающем механизме, и рухнет весь Иероманополь. Теперь-то ты проникся мудростью устройства здешней жизни?
– Я не знаю, кто такой этот ваш Создатель, но, кем бы он ни был, монахи могут прислуживать ему, живя при этом в ямах и не отвлекаясь ни на что другое. А черногрязцы, раз уж они и так ведут городское хозяйство, могли бы им вполне обоснованно владеть и распоряжаться. Разве не так?
– Надо же, снова вопиющая ересь. Слышал бы тебя Его Святейшество Куделафий Окстийский, – Сухотруб усмехнулся. – Хотя, самому ему и слушать не надо – у него для подслушивания тысячи монашеских ушей по всему городу. За такие высказывания грозит казнь через третирование. Сперва тебе отрежут ноги и руки, и пришьют ноги к плечам, а руки – к бедрам. Затем, когда ты убедишься, что в устроенной по правилам Создателя гармонии Иероманополя менять местами черногрязцев и монахов такая же прекрасная идея, как подменить руки ногами и наоборот, тебе отрежут голову. Нравится тебе эта перспектива?
– Что тут у вас с еретиками делают – не мое дело. Вы в Иероманополе живете, стало быть, вам и думать, гармонично тут все устроено, или нет, – ответил Халфмун. – Теперь я могу узнать, как отыскать Селию?
– Не спеши, мальчишка, я еще не закончил свой рассказ. Священная Книга – лучшая книга в мире. В ней растолковывается все, о чем только можно подумать. Например, задается кто-нибудь вопросом, если Создатель создал все-все-все, то кто же создал Создателя? "Создатель есть Создатель, был таков и будет всегда" – говорит Книга. Стало быть, никто его не создавал, да и нужды в этом никакой не было, раз уж он и так всегда существовал. Интересуешься, каков Создатель из себя? В Книге есть ответ – "Создатель лучезарен и ослепителен". Захочешь узнать какие-нибудь подробности о Создателе – вот они, все в Книге: "Выпустив град Иероманополь из Стакана своего на землю, возрадовался Создатель деянию сему. Дабы дети Его, населившие Иероманополь, возрадовались вместе с Ним, наполнил Создатель стакан свой водой и обратил ее в вино, кое щедро излил во рты человечьи, распахнутые в благоговейном восторге перед мудростью Его, добротой Его и величием Его же".
Но не это самое удивительное. До третирования первого еретика, задавшего вопроса, почему бы монахам и черногрязцам не поменяться, в Священной Книге было сказано лишь "И повелел Создатель каждому свое – воду рыбе, воздух птице. Попыталась птица пойти против замысла Создателя, нырнула в воду и утонула. Вознамерилась рыба постичь сушу, выбросилась на берег и погибла от удушья". Но тот самый еретик перед казнью успел заявить, что птицы водоплавающими бывают, а рыбы – летучими. Вскоре произошло истинное чудо. На очередной проповеди, читая Священную Книгу, Его Святейшество прочитал следующий отрывок: "Опечалила Создателя судьба неразумной птицы и глупой рыбы, погибших бесславно. И сделал Создатель так, чтобы всякая птица, желавшая познать воду, как и рыба, жаждущая летать, получала вожделенное. Однако награду эту следует заслужить праведностью и принятием всех законов Создателя. Птицы, проведя жизнь в воздухе, и рыбы, из воды носа не кажущие, с последним вздохом отправляются в чертоги Создателя, где за послушание и верность свою становятся птицами водоплавающими и рыбами летучими". Восхитительно, не правда ли?
– Недалеко от Иероманополя я видел летающих людей, – воспоминание заставило Халфмуна зябко поежиться. – Это были мертвые праведники, направляющиеся в те самые чертоги?