Последнее слово он выкрикнул столь пронзительным дискантом, что Конан поморщился и почесал пальцем ухо, обращенное к евнуху. Не дожидаясь результата поисков, киммериец кликнул начальника стражи. Схватив по факелу, они вдвоем выбежали в боковую дверь, скрытую под ковром, все еще надеясь на то, что обнаружат какие-нибудь следы, по которым можно было бы узнать, куда делись карлики со своей ношей. Сразу за дверью оказалась винтовая лестница, крутыми витками уводившая вниз, в темноту.
– Может быть, они спустились по ней? – спросил Самил.
Конан не стал утруждать себя ответом на дурацкий вопрос и стал быстро спускаться, освещая узенькие каменные ступеньки факелом. Лестница была невелика и закончилась в небольшом помещении, из которого вела только одна дверь наружу, и сейчас она была широко распахнута.
– Что это за место? – обернувшись, Конан посмотрел на казалось бы окончательно павшего духом Самила, видимо, страшащегося предстоящего наказания за небрежение к службе. Встрепенувшись, начальник стражи выглянул за дверь, в темноту, и ответил:
– Это тайный ход из сада в гарем. Женщины иногда используют его, когда не желают лишний раз проходить через мужскую половину.
Конан вспомнил, что Мирдани минувшим днем исчезла из дворцового парка слишком быстро, скрывшись за завесой растений. Надо полагать, что она воспользовалась именно этим ходом в гарем.
Мирдани!!
Конан внезапно понял, почему голос пленницы джавидов показался ему знакомым. Теперь ясно, за кем охотились карлики, но зачем им была нужна Мирдани? Она, безусловно, очень красива, но, быть может, в гареме найдутся женщины прекраснее ее? Или нет? А что, если джавиды станут требовать за нее выкуп у безутешного отца, готового расстаться со всей своей сокровищнице, лишь бы вернули дочь? Надо полагать, что для иных целей женщина джавидам вряд ли нужна… Придется потом расспросить как следует шейха про племя карликов, если, конечно, узнав о похищении возлюбленной дочери, он будет в состоянии связать хотя бы пару слов.
Киммериец решительно отодвинул застывшего возле низкой дверцы Самила и нырнул в проход, надеясь отыскать в саду следы джавидов или хотя бы дыру, через которую они пробрались во дворец. Подняв высоко над головой факел, он продрался сквозь заросли каких-то на удивление колючих кустов и выбрался на усыпанную мелким песком дорожку, ведущую к фонтану, неутомимо звеневшему неподалеку. Самил сопел позади, вполголоса проклиная садовника, утыкавшего весь сад непотребными колючками, на которых можно оставить не только одежду, но и кожу заодно. Неожиданно идущий впереди него киммериец, громко выругавшись, едва не упал, запнувшись о что-то темное, при ближайшем рассмотрении оказавшимся трупом стражника. Самил глянул вниз и горестно воскликнул:
– Это Махуд! Да упокоится ныне он в царстве усопших!
Наклонившись, Конан осмотрел труп Махуда. Сзади его череп был рассечен страшным ударом ятагана джавида – скорее всего, стражник даже не понял, кто убил его. И в этот же момент северянин краем глаза различил, что меж кустов жасмина виднелась чуть приметная тропинка. Некоторые ветки были обломаны и, судя по свежим белеющим сердцевинам, совсем недавно. Киммериец, крепко сжав в руке клинок, медленно двинулся к кустам, ибо теперь был уверен – карлики скрылись именно там. Осторожно раздвинув усыпанные белыми цветами ветви, он всмотрелся в гущу зарослей и тихо произнес:
– А это еще что такое? Самил, подойди-ка сюда…
Тот с подчеркнутым опасением приблизился к варвару и, вытянув шею, посмотрел туда, куда он указывал.
– Первый раз вижу… – промямлил он. – Этого здесь никогда не было, понимаешь, никогда!
Конан шепотом проговорил какие-то слова, который Самил вполне справедливо принял на свой счет, и, будь они в ином, менее опасном месте, позволил бы себе обидеться.
У самых корней жасмина виднелся широкий черный провал. Низенькая травка вокруг отверстия была примята множеством ног. Конан подошел поближе, желая посветить в него факелом, но приостановился. С годами у киммерийца выработалось чутье на разные магические штучки, но в данном случае и простой человек мог бы заметить, что выход из ведущего под землю прохода ох как необычен! Поначалу создавалось впечатление, что на локоть в глубину дыра затянута едва заметной невесомой паутинкой, но сети обычных пауков никогда не светятся в темноте призрачным голубоватым огнем. Конан повернулся к Самилу, который, поборов страх, с интересом разглядывал переплетение слабо сияющих нитей, и, вытянув руку, попросил:
– Дай-ка мне твой кинжал.
Начальник стражи, не догадываясь, что затеял северянин, вынул из усыпанных драгоценными камнями и жемчугом ножен узкий клинок и протянул Конану.
– Ну, возьми… Ты хочешь разрезать им паутину?
– Попытаюсь, – хмуро буркнул северянин. Он предполагал, что может сейчас произойти и, не желая рисковать своим мечом, решил, что кинжал Самила не представляет особой ценности. Сталь, конечно, хорошая да и рукоять дорогая, но если что случится, то начальник стражи всяко сумеет найти ему замену в оружейной дворца. Наклонившись над отверстием, Конан протянул руку с кинжалом и коснулся острием паутинки. Синеватый свет резко сменился белой вспышкой, и Конан, быстро отскочив, внимательно осмотрел оружие. Кончик клинка был аккуратно срезан чуть наискось, словно не металл это был, а полоска пергамента.
"Видел я уже когда-то такие фокусы. Стигийские колдуны иногда опутывают огненной сетью места, куда не должен соваться чужой. И всегда помогает, хоть от воров, хоть от кого другого! Но здесь заклятие слабенькое. Будь огненные линии потолще, кинжал просто в прах бы рассыпался. А пройти туда никак не получится до утра, ибо заклятие паутины действует лишь от захода до восхода солнца…"
– Пошли обратно, – подтолкнул Конан Самила. – Теперь я знаю все, что мне нужно.
Стражник с великим почтением посмотрел на могучего северянина, не убоявшегося даже магической заграды, и, вздохнув, загнал испорченный кинжал в ножны. Немного помявшись, он нерешительно произнес:
– Послушай, почтенный… Э-э… Понимаешь ли, я не очень хочу возвращаться во дворец, а тем более попадаться на глаза шейху Джагулу. Я прекрасно понимаю, что меня ждет, в лучшем случае, лишение чина, а в худшем же… – Самил провел ребром ладоне по своей шее. Жест был более чем понятен. – Я не желаю из-за недосмотра дурней-стражников лишаться головы. Мне сейчас лучше бы взять коня и немедля покинуть крепость Баргэми навсегда. Шейх человек горячий. Так я пойду?
– Еще чего! – рявкнул на него Конан. – Ты пойдешь вместе со мной к Джагулу и все ему объяснишь, а я, если что, за тебя словечко замолвлю.
– Твое слово вряд ли спасет меня, – взмолился Самил, – отпусти! Я исчезну из дворца столь же незаметно, как ящерица исчезает в песке. Никто не заметит, клянусь!
Киммериец молча схватил за шиворот уже начавшего потихоньку отступать в темноту Самила и решительно потащил за собой, не обращая внимания на сдавленные стоны всерьез перепуганного начальника стражи. Мысли о том, чтобы обнажить против северянина оружие у Самила даже не возникло, ибо он понимал, что в этом случае смерть настигнет гораздо раньше, и палачу Джагула не придется лишний раз показывать свое искусство.
Крепко держа Самила за ворот халата, Конан легко взбежал по винтовой лесенке и, войдя в зал, застал шейха Джагула бушевавшим в неистовой ярости безграничного отчаяния. Едва Конан откинул рукой прикрывавший вход ковер, как его глазам открылось жуткое зрелище: главный евнух, тоненько подвывая от нечеловеческого ужаса, стоял на коленях, а рядом с ним высился здоровенный детина в темном халате и тюрбане, поднявший над головой несчастного скопца, который был меньше всего повинен в случившемся, изогнутый меч с широким лезвием. В следующее мгновение, молодецки ухнув, палач низверг жуткое орудие на шею бывшего хранителя гарема шейха Джагула, раздался отвратительный тихий хруст, и на ковер хлынула алая волна крови. Голова, с глухим стуком упав на пол, подкатилась к ногам киммерийца.
"Пожалуй, шейх погорячился, – подумал Конан, отодвигая носком сапога окровавленную голову с трепещущими веками. – Не зря Самил так трусил."
Но, видимо, гнев владыки временно остыл, ибо жертвами его уже пали трое скопцов и начальник смены стражи, дежурившей у дверей гарема. Их головы были сложены жуткой кровавой пирамидой у ног господина, а тела валялись там, где свершилась скорая расправа. Едва увидев Конана, Джагул аль-Баргэми возопил:
– Ты нашел ее, о чужеземец?!!
– Кого ты имеешь в виду, шейх? – бесстрастно произнес Конан. – Кого все-таки похитили?
– Мирдани!!! – шейх выкрикнул это слово столь громко, что, казалось, осыплется бисерная вышивка с его ночного халата.
– Я так и думал, – кивнул киммериец. – Найти ее мне не удалось, но зато доблестный Самил нашел место, где скрылись джавиды вместе с твоей дочерью.
– Самил? Этот подлый сын Нергала, да пожрет его тело равах?! Смерть ему! Эй, палач!..
Самил, стоявший за спиной Конана, как подкошенный рухнул на колени, сумев сдавленно пробормотать одно-единственное слово:
– Пощади!..
– И в самом деле, не следует этого делать, – ровным голосом сказал Конан, понимая, что вступаясь за растяпу-стражника, рискует потерять расположение шейха. – Джавиды использовали магию, и когда я вместе с Самилом искал их след, он не убоялся их злобного чародейства… – Конан едва сдержал улыбку, вспомнив задрожавшие при виде магической паутины губы начальника стражи. – И кроме того, он был смел и безжалостен в битве с джавидами, я видел.
Это, конечно, было наглое вранье, ибо Конан отлично помнил, что Самил появился лишь тогда, когда карлики начали отступать из гарема, и обнажил саблю больше для вида. Однако обещания надо выполнять – киммерийцы всегда держат слово, кому бы оно ни было дано.
Самил на четвереньках пополз к ногам шейха, обернувшись на Конана и одарив его взглядом, в котором собачья преданность сочеталась с безграничной благодарностью. Пылко облобызав туфли повелителя, он простерся на ковре, бормоча неразборчивые призывы к милости великодушного владыки. Шейх недовольно пнул его в лицо и, скривив тонкие старческие губы, рыкнул:
– Прочь с глаз моих, собака! Благодари нашего гостя, подарил тебе жизнь он, а не я. С этого дня в моем дворце нет начальника стражи Самила аль-Мурди! Есть раб Самил аль-Мурди, и этого раба я дарю моему гостю и спасителю.
"И кто меня за язык тянул? – огорченно подумал Конан. – Конечно, ему бы отрубили голову, но, по крайней мере, я не остался бы в дураках! Что я теперь с ним делать буду? Пропью в кабаках Султанапура? "
Самил резво подполз к ногам Конана и хотел было приложиться губами к его сапогам, но киммериец так свирепо прошипел:"Пшел вон, дубина!", что бывший начальник стражи проворно поднялся на ноги и, согнувшись в раболепном поклоне, начал пятиться к выходу из зала.
– Эй, раб! – вдруг окликнул его шейх, и Самил в ужасе снова грохнулся на колени, побледнев, как полотно. – Раб! Дай сюда свою саблю и кинжал! Оружие могут носить только свободные люди.
Дрожащими руками Самил снял с себя пояс и протянул его подошедшему палачу. Последний вынул кинжал, осмотрел его и швырнул на пол. Саблю же могучие руки заплечных дел мастера переломили надвое как прутик, а обломки он поднес к шейху и положил у его ног. Только после этой церемонии Самил был отпущен, и исчез из зала, как и обещал Конану – подобно ящерице в барханах.
– А кто такие джавиды? – обратился к шейху Конан. – Я никогда не встречал таких тварей, хотя по миру побродил изрядно.
– О, это премерзостное племя, порожденное отрыжкой Нергала! Их немного, и живут они, подобно иным карликам, в подгорных лабиринтах, но в отличие от племен рудознатцев, не делают ничего полезного, а лишь промышляют грабежом и убийствами. Маленькие негодяи облюбовали заброшенные ходы равахов, поселившись там. Наш благословенный оазис не раз подвергался набегам сих выродков, коих иные племена карликов считают гнусными изгоями. Но никогда доныне они не осмеливались на столь дерзостный набег. Лишь один Кемош знает, что джавиды учинят над моей бедной дочерью!
Глаза старца наполнились слезами, но, пересилив себя он продолжил:
– Я никогда не слышал, чтобы джавиды похищали людей, и чувствую, что здесь не обошлось без заговора со стороны моих многочисленных недругов! Какой-то мерзавец, наверняка, нанял их для того, чтобы завладеть самым дорогим моим сокровищем!
"С каких это пор женщина у зуагиров стала "величайшим сокровищем"? – подумал Конан. – Надо полагать, что сокровищем Мирдани является только от того, что старикан хочет выдать ее замуж за сынка какого-то эмира! Джагул хочет породниться с царствующей династией и тем самым обрести новые богатства и привилегии. Не удивлюсь, если он сейчас начнет умолять меня спасти свое "сокровище". А, впрочем, кошелек мой сейчас не так уж тяжел…"
И точно. Шейх приблизился к киммерийцу и, молитвенно сложив на груди руки, заглянул ему в глаза:
– О, могучий воин, ты же видишь, как велико мое горе и не откажешь несчастному отцу в его слезной мольбе! Верни мне Мирдани! Я убежден, что боги послали тебя к нам в час несчастья как избавителя нашего рода и хранителя моей чести!
"Свою честь ты мог бы защитить и собственной саблей, – мрачно подумал Конан, – и, кроме того, я все-таки тороплюсь в Султанапур! Купец со своим караваном должен уже вернуться, а люди, с которыми я хотел бы встретиться, наверно, заждались…"
– Сколько? – коротко спросил Конан.
– Что "сколько"? – недоуменно переспросил Джагул. – Сколько я дам тебе своих воинов в помощь?
– Нет, сколько ты мне заплатишь? А твоим… гм… воинам я не доверил бы даже охрану павлинов в саду.
Конан прекрасно понимал, что сложившаяся вокруг него аура посланника богов и бескорыстного героя после этих слов исчезнет бесследно, растворившись в сиянии золотых монет, но киммерийца, привыкшего зарабатывать своей силой и ратным умением на жизнь, это не слишком бы расстроило. И потом, он уже забыл, когда в последний раз служил "спасителем и избавителем" в ущерб собственному кошельку.
Джагул, помолчал, недовольно пожевав губами, и, наконец, выдавил:
– Пятьсот золотых…
– Оказывается, твое сокровище стоит не так уж и дорого! – усмехнулся Конан, не обращая внимание на потемневшее от гнева лицо Джагула и прокатившийся по залу ропот. – Десять тысяч, или я отправляюсь в Султанапур. А дочку свою поручи искать Самилу.
– Что-о? – протянул шейх, не веря своим ушам, и аж присел от негодования и удивления.
– Десять тысяч туранских золотых, – отчеканил Конан. – И половину вперед. А то Мирдани я спасу, но вернется она домой вряд ли. Я возьму ее себе в качестве оплаты за труды и, надо полагать, твоя дочь не откажется.
Дворцовая челядь, присутствовавшая в зале, замерла, ибо все были уверены, что сейчас на голову чужеземца обрушится ярость шейха, и былые заслуги киммерийца будут забыты. Но в этот момент варвар опять заговорил.
– Кроме того, мне нужен хороший конь – я выберу его сам на твоей конюшне, шейх, запас пищи и воды, а лучше вина, и еще… – Конан сбросил с плеч запятнанную кровью шкуру леопарда, – заменить вот это.
– А конь-то тебе зачем? – ошарашенно спросил Джагул. – Ведь карлики обитают в подземельях! Неужели ты затащишь туда лошадь? Ведь она там не поместится!
"Тьфу, старый дурак! – мелькнуло в голове едва сдержавшегося от того, чтобы не сказать грубость, варвара. – Ты же богаче короля Аквилонии, а скупишься, будто последний шемит-ростовщик! Но за жизнь Мирдани раскошелиться придется!"
– Лошадь? – задумчиво произнес Конан, глядя в потолок. – Пока я буду искать твою дочь в подземельях, конь постоит в конюшне, а если джавиды увезли ее куда-нибудь, то не пешком же мне за ними гнаться? А заодно, лошадь повезет мое золото…
От такой наглости, не виданной еще в стенах дворца Джагула, придворные заахали и стали перешептываться, пребывая в уверенности, что палачу недолго стоять без дела. Но шейх, немного подумав, кивнул:
– Будь по твоему… гость. Пятьдесят сотен империалов царя Илдиза ты можешь получить хоть сейчас у главного казначея. Но вместо второй половины денег позволь мне предложить то, что пригодится любому воину. Стоимость этой вещи много больше, чем ты просишь. Эй, Мустаб! Принеси сюда аквилонский кинжал, который подарил мне в Аграпуре посланник из Хоршемиша.
"Ах, ты скряга! – Конана аж передернуло. – Сейчас всучит безделицу, которую можно купить на любом базаре за горсть серебра!.."
Казначей прибежал удивительно скоро, сжимая в руках парчовый сверток. Бережно развернув ткань, он вынул из ее складок казавшийся невзрачным кинжал-дагу, в простых кожаных ножнах без украшений, и с поклоном подал его шейху. Джагул, приняв оружие едва ли не с благоговением, вытянул клинок из ножен и, повернувшись к киммерийцу, торжественно произнес:
– В этот кинжале сосредоточена великая магическая сила – заклятие против чар последователей проклятого Сета наложил сам Раэн из Танасула – великий мудрец, живший около пяти столетий назад. Не смотри на простоту клинка, ибо за ней скрывается великая мощь магов. Кофиец неохотно расставался с этой вещью, но он отдал ее мне за одну услугу.
"Интересно, за какую такую услугу кофийский посол мог расплатиться с зуагиром столь "дорогим" кинжалом?" – Конан, поморщившись, взял оружие в руки и оценивающе оглядел его. Что ни говори, но сталь была действительно великолепна – легкая, гибкая и отлично отточенная. Может быть, и скрывалась в кинжале некая магическая сила, но сейчас она не выплескивалась наружу. Это было даже хорошо – киммериец недолюбливал магию, будь она белой, черной или же любой другой.
– На что он мне? – буркнул варвар, возвращая оружие шейху. – Я привык полагаться на меч и свою голову, а не на магические штучки. Забери обратно.
– Не заберу, – уперся Джагул. – Джавиды используют темную, чуждую людям магию. Ты же сам сказал, что вход в подземелье затягивала огненная сеть! Прими мой подарок!
– Ладно уж, – махнул рукой Конан. – Давай сюда твою игрушку.
Варвар пристегнул ножны к поясу, недовольный тем, что пять тысяч золотых вдруг превратились в никчемный ножик. В бою он обычно употреблял меч, который приходилось держать двумя руками, а работать двуручным мечом и дагой было бы крайне затруднительно…
– Рассвет еще не скоро, – сказал Конан, – волшебная паутина исчезнет только с первыми лучами солнца, и сейчас проникнуть в подземелье невозможно. Не думаю, что даже твой волшебный, – это слово он произнес с ноткой презрения в голосе, – кинжал сумеет ее рассечь… Я пошел спать.
Равнодушно развернувшись, киммериец покинул зал, оставив шейха и его челядь обсуждать его бесцеремонность и неучтивость, столь присущие всем варварским народам.