- Аминь, - согласился я.
Есть Бог или нет, вопрос спорный и по сей день окончательно не проясненный. Но лучше б был. И, соответственно, воздавал. Неотвратимо и наглядно. Очень бы способствовало… В плане воспитания из очередной обезьяны хоть какого-то подобия человека.
"Последний герой", проверявший мою голову на крепость, по-прежнему пребывал в нокауте. Но дышал. Это радовало… Поскольку, проведя беглый осмотр поляны, я обнаружил еще две котомки, наполовину заполненные теми же ужасными трофеями. И мое желание повидать Людоеда возросло в геометрической прогрессии.
Подбросив пару сучьев потолще в костер, я связал по рукам и ногам единственного пленника и присел рядом с молящимся монашком.
- Полно тебе, Митрофан… Не переусердствуй. Пустые были людишки. Совсем негодящие. Ад по ним возрадуется.
- Господь милосерден.
- Не спорю… Темна вода во облацех. Только и ты у него права судить не отбирай. Захочет, помилует. А нет - не нашего ума дело.
- Я?! У Господа?! - изумился монашек, так что даже перекреститься забыл.
- А то? Разве своими молитвами ты не подсказываешь Создателю, как он должен поступать? Сообразно твоему мнению.
Посмотреть на молебен под таким углом Митрофану явно не приходило в голову. И пока он опять не впал в прострацию, я уточнил:
- Ты и в самом деле не знаешь, как потайную гать найти?
Погруженный в осмысление подброшенной мною идеи, монашек только головою мотнул.
- Жаль… А то отпустили бы разбойника с миром… Кстати, а тебя совсем мой рост не смущает?
- Рост? - переспросил тот. - Нет, ваша милость. Но я же говорил, что к ночи почти слепну. Вот солнце взойдет, тогда и погляжу внимательнее.
Черт! Он действительно говорил, а я совсем упустил из виду. Но тогда… Может, я разозлился и, соответственно, видоизменился не после того, как разбойничьи трофеи увидел, а раньше? М-да, представляю себе лица бывших друзей, если б "их светлость" прямо у них на глазах в великана оборотилась… Наверняка сразу о разыскиваемом Белозерским князем людоеде вспомнили бы. Впрочем, чего гадать. Колобок все равно ушел, и возвращаться не собирается…
- Он очнулся… - вырвал меня из раздумий Митрофан.
Я взглянул на неподвижного разбойника и переспросил:
- Уверен?
- Конечно, ваша милость… Он же не знает, что с незрячим дело имеет. Замер. Но я-то слышу, что притворяется. Дыхание изменилось. Раньше безмятежное было, а теперь страх в нем чувствуется.
- Боится, значит, - я похрустел костяшками, разминая пальцы, как хирург перед операцией. - Это хорошо. Проще будет язык развязать. А уж вопросов у меня к нему накопилось воз и тележка…
- Не губите, ваша милость! - взмолился душегуб, самостоятельно переворачиваясь на спину. - Господом Богом молю! Верой и правдой отслужу! Только не казните! Не по своей охоте на большую дорогу подался…
- Скажи еще "токмо волею пославшей мя жены", - съехидничал я, но лесной тать "Двенадцать стульев" не читал и тем более не видел, так что издевки по достоинству не оценил.
- Нету у меня жены… - пригорюнился, может, взаправду, а может, притворно. - В прошлом годе вместе со всей ребятней схоронил… Как отроки княжьи деревеньку нашу с огнем пустили, на самого Николая Угодника… так и померли, с голодухи-то, домочадцы… С тех пор и рыскаю лесом, аки волк алчный. И нет мне, горемычному, ни покоя, ни покаяния… ни прощения.
- Сейчас заплачу… - прервал я его причитания. - А в память о покойнице жене и ребятишкам безвременно усопшим ты ловишь путников и отрубаешь им руки. Да? Чтобы не тебе одному страдать. Что умолк, изверг? Крыть нечем?
Разбойник угрюмо молчал. Только желваки на скулах играли так, что кустистая борода ходуном ходила. А может, попросту от страха подбородок трясся…
* * *
Я собирался дать пленному душегубу время побыть в неведенье до утра, ведь ничто так не пугает, как неизвестность и собственное воображение. Особенно когда ничего хорошего от будущего не ждешь, кроме заслуженного воздаяния. А уже после начать спрос и вербовку. Но не получилось…
- Брешешь… - отозвался Митрофан негромко, зато с твердой убежденностью в голосе. - Не могли княжьи люди подобное учинить. Зачем им своего же господина добро рушить? Чай, не рыцарское командорство. Или ты не из этих краев? Пришлый?
Разбойник исподлобья недобро зыркнул на монашка, но ничего не ответил, пригорюнился только. Или задумался, как дальше выкручиваться. Ведь одно дело благородного человека жалобить, который и названий всех деревень в округе не знает, а другое - перед местным жителем ответ держать. Перед ним не скажешься каким-нибудь Калеником из Подбочка. Потому как вполне возможно, что этот самый Каленик его кум, сват или брат троюродный.
- Чего молчишь? - не отступался беглый послушник. - Ну-ка, сказывай, откуда родом будешь? Что это за деревня? Чья? В монастырь со всей округи слухи сбегаются. И уж о таком злодействе, да еще накануне Рождества учиненном, точно святые братья узнали бы. А я что-то не припоминаю. Псы-рыцари - те да, прошлым летом сожгли пару деревень на Пограничье. И этой зимою было дело… тоже хотели Сосновку с дымом пустить, но не успели. Князь заранее разузнал о готовящемся нападении, и дружинники встретили кнехтов еще на подходе. Сказывали, всех немцев порубили. Ни один не ушел.
Поскольку тать явно не торопился развязывать языка, пришлось легонько пнуть его под ребра.
- Говорить не стану, хоть жгите… Не могу. Язык не поворачивается такую муку вспоминать, - проворчал он, застонав сквозь зубы. - А вот ежели святой брат готов принять мою исповедь… Все равно живым не отпустите. Так хоть душу облегчу.
- Я всего лишь послушник при монастыре, - замахал на него руками Митрофан. - Даже постригу не принимал, не то что архиерейского благословения. А уж о таинстве исповеди и говорить нечего. Не посвящен…
- Ничего, - не сдавался разбойник. Видимо, уж очень много грехов за ним числилось. Боялся все с собою на Страшный суд нести. - Лесному волку и лешак поп. Уважь грешника… - И видя, что монашек по-прежнему колеблется, угрожающе прибавил: - Иначе я тебя самого прокляну перед смертью, и в аду тоже всем чертям твое имя твердить стану. Чтоб не забыли вилы приготовить да сковороду раскалить, когда черед придет.
Прикольный развод. Мне бы такое и в голову не пришло, а на простодушного монашка подействовало. Побледнел даже…
- Ну, хорошо… Я тебя выслушаю. Сказывали святые отцы, коли нужда придет, то и мирянин может исповедь принять и присоединить свою молитву к покаянной. А будет от этого толк или нет - уж не обессудь.
- Моя забота, - обрадованно вздохнул разбойник. - Всяко облегчение. Начнем?.. - и покосился на меня.
Здрасьте, приехали… А я тут с какого боку? Я на исповедь не подписывался. Ни собственные грехи на других перекладывать, ни под чужие свою спину подставлять не намерен.
- Прощения просим, ваша милость, - прояснил ситуацию Митрофан. - Пусть исповедь и не настоящая, уж совсем посмешище из очищения души делать не следует. Так что либо вы куда-нибудь в сторонку отойдите, либо нам удалиться дозвольте…
- Зачем же, святой брат, тревожить их милость? - живо перебил монашка душегуб. - Сами отойдем. Чай, не приросли к земле… - И довольно проворно для связанного поднялся.
Идти, правда, не смог. Да и кто смог бы? Прыгнул раз, другой и остановился, неуверенно глядя на своего исповедника.
- Мне б только путы чуток ослабить… Я не заяц, а лес не поле - далеко не ускачешь…
Митрофан посмотрел на меня.
- Конечно… - кивнул я и тесаком, доставшимся в наследие от первой троицы, одним ударом перерубил веревку на ногах разбойника. - Богоугодное ж дело… Зачем препятствовать? А я посплю пока. Уверен, исповедь будет длинной. Если усну крепко - до утра не будите. Умаялся чуток. После поговорим…
Потом притворно зевнул и стал укладываться неподалеку от костра, под развесистым кустом то ли молодых побегов граба, то ли орешника. Это я к тому, что не колючим.
Как только разговор зашел о необходимости уединения для дачи покаяния, решение тут же сошлось с ответом в задачнике. Уж пусть простят меня люди искренне верующие, знающие, что Христос простил даже Дисмаса и Иуду, - в моем скептически настроенном разуме лесной тать никак не монтировался с раскаявшимся грешником. А вот с прожженным лжецом и хитрецом, который ради спасения собственной шкуры способен осквернить, предать даже самое святое - как под копирку.
Поэтому отыграв для виду роль недалекого лопуха и милостиво позволив парочке удалиться, я немедленно принял контрмеры. Ибо как сказано, на Бога надейся, а сам не плошай.
Выждал, когда они скроются с глаз, а потом как только мог осторожнее - раздвигая руками кусты и нижние ветки, проверяя, нет ли под ногами сухого валежника - заложил длинную дугу, пока не вышел немного впереди того места, где должна была проходить исповедь.
В общем-то, и недолго провозился, а чуть не опоздал. "Кающийся грешник" к тому времени успел уже не только как-то уговорить "исповедника" развязать руки, но также дать ему по голове и связать своими же путами. А теперь, забросив на плечо пленника, торопливо шагал прочь от стоянки. Время от времени оглядываясь назад. Опасался погони.
Напрасно. Лучше б убегал быстрее. Со спины ему точно ничего не грозило…
Не знаю, может, если бы он только попытался удрать, я разозлился бы меньше. В конце концов, обретение свободы - священное право каждого. Но то, что душегуб ни капельки не раскаялся и уходил, прихватив доверившегося ему паренька, в корне меняло дело. Это был его выбор, а я только согласился с ним. Поставив точку в общении. После такого фортеля все равно не было гарантии, что разбойник, отвечая на расспросы, опять не обманет и не предаст в самый неподходящий момент.
Ну что ж, я хоть и не "аз", но "есьм", и воздать тоже могу. По полной.
И как только разбойник поравнялся со мной, я вышел из укрытия, одной рукой аккуратно снял монашка, а второй - ухватил за шиворот и со всего маху приложил татя головой о соседнее дерево. Не щадя ни силы, ни ствол. Только хрястнуло. И ничегошеньки в моей душе при этом не екнуло и не шевельнулось. Наоборот, по сердцу, покрывшемуся ледяной коркой, пока я собирал обратно в котомку отрубленные кисти рук, словно трещинка пробежала. Тоненькая, как паутинка, а все же дышать стало немножко легче.
Митрофан слабо застонал, но в сознание не пришел. И при виде залитого кровью лица простодушного, искренне желавшего помочь незнакомцу паренька моя совесть, попытавшаяся было что-то вякать, смиренно удалилась выжидать для нотаций более подходящий момент.
Глава третья
Не зря поговаривают, что в России нет дорог, а одни только направления. Взять, к примеру, римлян. Как проложили еще во времена рабовладельческие свои булыжные "виа", так по нынешний день ими пользуются. И говоря о "дне нынешнем", я имею в виду не одна тысяча двухсот какой-то год от Рождества Христова, что сейчас на дворе, а свое родимое третье тысячелетие.
В общем, молодцы латиняне. Звериный лик рабовладельческого строя канул в Лету, даже Колизей развалился, а мостовые и акведуки в Италии и не только - остались.
А у нас хоть битым шляхом назови, хоть большаком, хоть гостинцем - все едино грунтовка. Причем лик транспортной артерии так побит оспинами рытвин да колдобин, что ровных участков раз-два и обчелся. В большинстве ям вода даже летом не высыхает. Будто подземные ключи в них выход на поверхность нашли.
Или в самом деле землевладельцы вредят? А что… На таком пути "из варяг в греки" или обратно не только товар растеряешь. Впору транспортному средству развалиться. И уж тогда ликуй да веселись честной народ, ибо что с воза упало, то пропало. В том смысле, что законного хозяина сменило.
Впрочем, мне-то что? Имущества кот начхал, да и замка рядом с дорогой тоже нет. Был да сплыл. Остался за синими горами и зелеными лесами… И это я уже не ерничаю, а заявляю всерьез. Отрекаюсь, значит, от старого мира и стряхиваю его прах с ботфорт.
После того как мой монастырский знакомец пришел в себя, выяснилось, что вторичное пленение обошлось для него без необратимых последствий. Шишка и постоянный звон в ушах не считаются… Хотя, конечно, для человека, больше полагающегося на слух, нежели на зрение, деталь весьма неприятная. Радовало только, что последствия нокаута, как правило, весьма непродолжительны. Организм молодой, восстановится.
Так вот, когда Митрофан перестал трясти головой и начал различать внятную речь, я в первую очередь навел справки административно-географического плана. Чтобы хоть как-то сориентироваться на местности.
Информация, собранная и сопоставленная с уже имеющейся, не просто удивила, а прямо скажем, огорошила. Хотя, казалось бы, пора привыкать к мысли, что здесь не там. И если допустимы одни необъяснимые наукой факты, типа моего перемещения и видоизменения, или те же телепорты, в простонародье именуемые Радужными Переходами, то почему не могут происходить и другие странности?
В общем, если Митрофан не сочиняет, - а я не вижу в этом никакой для него нужды и корысти, а значит, и смысла, - то выйдя из замка и направившись, куда глаза глядят, то бишь на северо-восток, я за два часа неторопливого марша оказался примерно в полутораста верстах на северо-западе от резиденции фон Шварцрегенов.
Снизу и слева от меня теперь располагались владения Тевтонского ордена рыцарей-крестоносцев и еще каких-то примкнувших к ним храмовников. Меченосцев, кажется, если память не изменяет.
Вправо, то бишь на восток - земли Великого княжества Литовского и города русичей. А под ногами - та самая Жмудь, куда православное духовенство и киевские князья тайно отправили священную реликвию. До рекомых Россиен не так чтобы рукой подать, но все ж гораздо ближе, чем из Западной Гати или от замка Черного Дождя.
Интересное совпадение. Или все же случайность? Поскольку я без малейшего понятия о событиях, происходящих в мире, любое упоминание о том, что мне знакомо, кажется важным и судьбоносным. А я сам - весьма нужным и значимым. Типа пресловутой затычки, пардон, чопа. Без которого ни одна бочка обойтись не может.
- Не вышли еще к болоту? - отозвался монашек. В сером предутреннем свете он почти ничего не видел и брел, как бычок на привязи, держась за веревку, привязанную к моему поясу. При этом стараясь не дотрагиваться до мешков с разбойничьими трофеями. - Гнилью пахнет… И сыростью.
Свежий лесной воздух и в самом деле слегка изменился. Не так чтобы слишком, но явственно отдавало грибами и менее приятной для обоняния плесенью. Но плотно укатанная грунтовая дорога по-прежнему вилась сквозь чащу, и никакого просвета впереди не намечалось. Зато солнце наконец-то поднялось выше деревьев. И как только грунтовка, совершив очередной маневр, легла строго на запад, я всей спиной почувствовал приятное тепло, изгоняющее из тела ночную стылость.
Кстати, в том, что мы не стали засиживаться и двинулись в путь не дожидаясь рассвета, заслуга послушника. Я так с удовольствием пару часиков придавил бы, не отходя от костра. В силу общей усталости увеличившегося организма. Но глядя на беспокойно вертящего головою паренька, невольно и сам поддался его нервозности. Сперва начал прислушиваться к каждому шороху, а там и вовсе вздрогнул от махнувшей крыльями над нашими головами ночной птицы.
А когда прямо над нами разухался какой-то филин, стало окончательно ясно - с ночевкой ничего путного не получится. Так что собрались по-быстрому и зашагали в направлении искомого замка Людоеда…
Казалось бы, чего дергаться при такой толстокожести? Ан нет, какой-то червячок сомнения все же шевелился в душе, не давая насладиться ночным моционом.
Чтоб успокоиться, отломал от акации ветку и некоторое время безуспешно тыкал себя шипами в разные участки тела. Эффект нулевой. На коже даже царапин не оставалось. Собственно, чего-то такого и стоило ожидать. Согласно праву природы и законов физики. У слонов или бегемотов кожа тоже не потому толстая, что им так больше нравится, а чтобы не лопнула, удерживая вместе центнеры мяса и костей.
Вот и я, добрав в весе и росте, превратился в "броненосца". До носорога и тем более черепахи еще далеко, но и всякими разными ножичками или стрелами тыкать в меня дело зряшное. Ахиллес отдыхает…
И как только память вытащила из залежей школьного образования имя античного героя, предупредительный звонок прозвучал вторично. Причем настырно так… Дззззынь! А после и подсказка возникла. Поскольку Ахиллес этот не столько героическими подвигами знаменит, сколько пяткой. А поскольку легенды и предания не столько для красного словца слагались, как в назидание и наставление грядущим поколениям, стало быть, надо и у себя пресловутую "пятку" искать.
Придя к такому выводу, я перво-наперво поглядел на ноги. В ботфортах неизвестного обувной промышленности размера они смотрелись уж слишком монументально, чтобы заподозрить в них слабое звено. А где же тогда?
"Гуляй солдатик, ищи ответу…"
- Ой!
Этот возглас издал Митрофан, одновременно выпуская привязь и непроизвольно пятясь.
- Господи помилуй! Ваша милость, это вы? - воскликнул, задирая вверх голову и крестясь, будто увидел дьявола.
- Прозрел, голубь? - улыбнулся я как можно добродушнее. - Неужто совсем непохож?
- Да, голос тот же, - согласился монашек, озадаченно вертя головою и потирая глаза. - Ну вы и вымахали! Ой… Я совсем не это хотел…
- Перестань, - махнул я рукою. - Как говорил Иисус, кто из нас без недостатка, тот пусть первым бросит свой камень…
- Вообще-то Христос сказал о грехах… Но так тоже можно истолковать, - согласился Митрофан. А потом, вразрез своим же первым впечатлениям, добавил, восхищенно причмокнув: - Эх, мне бы эдакую силищу! Здорово, наверное, быть таким огромным?
- Не знаю, - честно ответил я. - Не привык еще. Недавно в великанах хожу.
И глядя в широко распахнутые от совершенно детского восхищения глаза Митрофанушки, я наконец-то понял, где мое уязвимое место.