Синрик вышел, а Гай стал рыться в своей одежде, – вернее, в том, что осталось от нее, – которую сложили возле кровати. Он искал свой кошелек; его срезали вместе с кожаным поясом. Кажется, все вещи на месте. Несколько квадратных кусочков олова, которые все еще имели хождение в качестве денег за пределами римских городов, пряжка, складной нож, одно-два маленьких колечка, еще кое-какие безделушки, которые он снял, когда ходил на охоту… Ага, вот и кошелек. Нельзя сказать, что он ему пригодился! Его взгляд на мгновение застыл на кусочке пергамента с печатью префекта. Эта охранная грамота здесь ему не поможет – скорее уж навредит. А вот когда он снова тронется в путь, она ему пригодится.
Быстрым движением Гай запихнул пергамент в кошелек. Интересно, заметили ли его спасители кольцо с печаткой? Он стянул с пальца кольцо и собрался было сунуть его в кошелек. Но в это время вернулся Синрик с одеждой; она висела у него на руке. Гай испытал неловкость: со стороны могло показаться, будто он проверяет, не украли ли у него что-нибудь.
– Мне кажется, при падении я немного повредил кольцо, – стал оправдываться Гай и провел пальцем по зеленому камню, как бы в доказательство того, что оно шатается. – Боюсь, камень выпадет, если я оставлю кольцо на руке.
– Римская работа, – заметил Синрик, взглянув на кольцо. – Что там написано?
На печатке были выгравированы только инициалы Гая и герб легиона, в котором он служил, но молодой римлянин очень дорожил этим кольцом: Мацеллий заказал печатку в Лондинии и вручил кольцо сыну, когда тот начал свою службу в легионе. Но Гай ответил:
– Не знаю, это подарок.
– Рисунок в римском стиле, – сердито щурясь, произнес Синрик. – Римляне заполонили своей дрянью почти всю Британию, до самой Каледонии. – Потом презрительно добавил: – Поди теперь разбери, где его делали.
По поведению Синрика Гай определил, что он сейчас находится в гораздо более опасном положении, чем когда беспомощно умирал в яме. Сам друид Бендейджид никогда не нарушит законов гостеприимства – Гай знал об этом по рассказам матери и няни. Но вот молодой британец по горячности своей может натворить все, что угодно.
Не задумываясь, Гай вытащил из кошелька одно из колец поменьше.
– Я обязан жизнью тебе и твоему отцу, – сказал он. – Окажи мне честь, прими это в дар от меня. Это кольцо стоит не дорого, но, возможно, оно будет напоминать тебе о твоем добром поступке.
Синрик взял кольцо; оно могло налезть ему только на мизинец.
– Синрик, сын друида Бендейджида, благодарит тебя, чужеземец, – произнес он. – Не знаю только имени того, кому я должен выразить мою благодарность…
Синрик недвусмысленно, хотя и соблюдая при этом правила хорошего тона, давал понять Гаю, чтобы тот назвал себя. Со стороны римлянина было бы невежливо проигнорировать этот намек. Он мог бы назвать себя именем брата матери. Но молва о вожде силуров, чья сестра стала женой римлянина, могла проникнуть даже в этот отдаленный уголок Британии. Лучше немного погрешить против истины, чем серьезно нарушить правила приличия.
– Моя мать звала меня Гауэн, – вымолвил он наконец. В этом, по крайней мере, он не солгал: римское имя Гай было чуждо ее языку. – Я родился в Венте Силуров. Это к югу отсюда, вряд ли ты знаком с кем-либо из моего рода.
Синрик какое-то время размышлял над услышанным, покручивая кольцо на мизинце. Вдруг глаза британца странно заблестели – его осенила какая-то догадка. Он впился напряженным взглядом в лицо Гая и спросил:
– Вороны летают в полночь?
Гай был одинаково изумлен загадочными словами Синрика и его странным поведением. У него мелькнула мысль, что, возможно, молодой британец не совсем в своем уме, однако он как ни в чем не бывало ответил:
– Боюсь, ты лучше меня разбираешься в жизни лесных обитателей. Воронов, летающих в полночь, мне видеть не приходилось.
Гай бросил взгляд на руки Синрика; его пальцы были как-то по-особому переплетены, и тут римлянин, кажется, начал понимать, в чем дело. Это, должно быть, условный знак одного из тайных обществ, каких немало в Британии. Вероятнее всего, это религиозная община, поклоняющаяся Митре или Назорею. Может быть, эти люди христиане? Да нет, не похоже. Те избрали своим символом рыбу или что-то в этом роде, но не ворона, это уж точно.
В принципе, Гая подобные вещи мало интересовали, и, очевидно, он каким-то образом выказал свое равнодушие. Выражение лица молодого британца несколько изменилось, и он поспешно проговорил:
– Похоже, я ошибся… – Синрик отвернулся. – Вот, думаю, этот наряд придется тебе впору. Я позаимствовал его у своей сестры Маири. Это одежда ее мужа. Пойдем, я помогу тебе искупаться. Если хочешь побриться, я принесу тебе бритву отца. Хотя, мне кажется, в твоем возрасте можно уже отращивать бороду. Осторожно, не наступай на больную ногу, а то упадешь.
Гай искупался, побрился, с помощью Синрика облачился в чистую тунику и широкие штаны, в каких ходили британцы, и только после этого почувствовал, что способен ковылять самостоятельно. Боль в руке была мучительной, нога тоже ныла в нескольких местах, но ведь могло быть и хуже. Гай понимал, что ему не следует все время лежать, иначе занемеют мышцы. Состояние у римлянина было отвратительное, но он, с благодарностью опираясь на плечо рослого британца, пересек двор усадьбы и ступил в трапезную.
В центре просторного помещения Гай увидел сколоченный из обтесанных досок длинный стол с массивными лавками по обеим сторонам. У ближней и у дальней стены пылали два очага. Возле огня кучками толпились мужчины и женщины. Среди них юноша заметил также нескольких ребятишек. Бородатые мужчины в грубых домотканых длинных рубахах вели между собой разговор на каком-то непонятном диалекте, так что Гай не мог различить ни одного знакомого слова.
У римлян не было в обычае делить с прислугой досуг или трапезу, хотя от своего наставника Гай знал, что исконное значение латинского слова familia – это все люди, живущие под одной крышей. Он чуть поморщился при виде представившегося его взору зрелища, но Синрик истолковал выражение лица римлянина иначе. Он решил, что Гай утомился, и поспешил проводить его в дальний конец зала, где усадил его на скамью с подушками.
Здесь, в некотором отдалении от разношерстной кучки людей, на большом стуле во главе стола восседала хозяйка дома. Рядом стоял еще один стул, покрытый медвежьей шкурой, – очевидно, это место предназначалось для хозяина дома. На широких деревянных скамьях с высокими спинками и на лавках сидели несколько молодых мужчин и женщин. Они были одеты более нарядно и опрятно, обладали хорошими манерами, и Гай предположил, что эти молодые люди – дети хозяев или их воспитанники, а может быть, приближенные слуги. Хозяйка дома кивнула юношам и продолжила разговор с пожилым мужчиной, сидевшим у очага. Это был высокий сухопарый старик с вьющимися седыми волосами, которые, как показалось Гаю, были подстрижены чуть ли не по последней моде. Всем своим видом он напоминал стареющий призрак. Седая борода уложена аккуратными завитками. На морщинистом лице огоньками светятся зеленые глаза. Длинная белоснежная туника щедро расшита узорами. У его ног стояла небольшая арфа, украшенная золотым орнаментом.
Так это же бард! Но ведь в жилище друида это обычное явление. Сюда бы еще прорицателя, тогда можно считать, что он воочию видел представителей всех трех сословий друидов, о которых писал Цезарь. Однако прорицатель мог бы распознать в Гае римлянина. Да и этот старый бард почтил его долгим взглядом, так что у Гая по спине побежали мурашки. Но старик снова переключил свое внимание на хозяйку.
– С моей кормилицей Реей ты знаком, а это Арданос, бард, – вполголоса объяснил Синрик. – Я зову его дедушкой, потому что он отец моей приемной матери. Я ведь сирота.
При этих словах Гай лишился дара речи. Имя Арданоса не раз упоминалось в штабе легиона. Его считали могущественным друидом, поговаривали даже, будто он главный над всеми друидами, которые еще оставались на Британских островах. На первый взгляд Арданос ничем не отличался от обычного музыканта, который вот-вот ударит по струнам арфы и начнет сказание. Однако каждым своим жестом он приковывал к себе внимание. И Гай снова задался вопросом, удастся ли ему уйти отсюда целым и невредимым.
Он был рад примоститься на скамье у очага, где его не тревожили любопытные взоры. На улице еще светило солнце, но Гая бил озноб, и он наслаждался теплом пылающего рядом огня. Много лет прошло с тех пор, когда он последний раз гостил у родственников матери, где должен был следовать их обычаям. Гай надеялся, что ему удастся избежать неверного поведения, которое выдаст в нем римлянина.
– С моей сестрой Эйлан ты знаком, – продолжал Синрик. – Рядом с ней сидит сестра моей матери, Дида. – Эйлан занимала место подле Реи. Синрик расхохотался, увидев, как изменился в лице Гай, когда его взгляд остановился на девушке в зеленом льняном платье, сидевшей возле Эйлан. Откинувшись на спинку стула, она слушала старого барда. Поначалу Гаю показалось, что они с Эйлан совсем одинаковые, как два дубовых листочка, но приглядевшись, он заметил, что девушка, которую Синрик назвал Дидой, несколько старше и у нее голубые глаза, а у Эйлан – почти серые. Ему смутно припомнились два лица, смотревшие на него сверху, когда он лежал на дне ямы, – тогда он подумал, что просто бредит.
– Их и в самом деле двое. Похожи друг на друга больше, чем близнецы, правда?
Это верно, подумал Гай, и вдруг ясно осознал, что сам-то он точно определил, какая из двух девушек Эйлан, и теперь уж никогда не спутает ее с Дидой. До конца своей жизни он будет одним из немногих, кто интуитивно всегда сумеет различить этих двух женщин. В его памяти всплыли отблески огня, мучительная боль… и еще слова Эйлан о том, что она видела его во сне.
Гай внимательно разглядывал девушек, сравнивая их. Они во многом были не похожи, хотя различия между ними казались несущественными, почти незаметными. Дида была чуть выше ростом, и волосы у нее были прямые и гладкие; а волосы Эйлан выбивались из-под ленты едва заметным ореолом пушистых завитков. У Диды было бледное с правильными чертами лицо, оно дышало спокойствием, казалось торжественно серьезным; а Эйлан была розовощекая; словно притягивала к себе лучи солнца. И голоса у них тоже отличались. Дида небрежно бросила какую-то учтивую фразу – голос у нее был музыкальный, густой, в нем не слышалось робости, присущей Эйлан, не переливались смешливые нотки.
– Так это ты и есть тот самый недотепа, который свалился в кабанью яму? – серьезно поинтересовалась Дида. – По рассказу Синрика я представляла тебя неотесанным придурком, а ты на вид вполне цивилизованное существо.
Гай уклончиво кивнул. Странно было видеть, что совсем еще юная девушка держится так самоуверенно, с равнодушной холодностью. К Эйлан он сразу почувствовал какую-то привязанность. А эта, похоже, непонятно почему невзлюбила его.
Синрик обратился к полной молодой женщине, которая проходила мимо, неся в руках кувшин молока:
– Маири, это наш гость. Его зовут Гауэн. А ты так увлеклась молочным хозяйством, что тебе и поздороваться некогда.
Женщина учтиво склонила голову в знак приветствия, но ничего не сказала. Когда она повернулась к Гаю, юноша увидел, что женщина кажется полной из-за выпирающего живота – она была беременна. Глаза у нее были красные от слез.
– Это и есть вся наша семья. Да еще вот малышка Сенара, моя сестренка, – представил Синрик.
Сенаре было лет шесть-семь, не больше. У нее, как и у Эйлан, были светлые волосы. Она застенчиво посматривала на Гая, прячась за юбкой Маири, потом, осмелев, заговорила:
– Эйлан сегодня не пришла спать со мной. Мама сказала, что она всю ночь просидела возле тебя.
– Я очень тронут ее добротой, – сказал Гай и засмеялся, – но мне не везет с женщинами, ведь самые красивые из них совсем не удостаивают меня своим вниманием. Вот ты, малышка, почему не ухаживала за мной?
Девочка была круглолицая, с пухлыми розовыми щечками и чем-то напоминала его сестренку, которая умерла через три года после смерти матери. Здоровой рукой он притянул девочку к себе. Она вскарабкалась на скамейку рядом с Гаем и уселась там с довольным видом. А когда Маири и Дида принесли ужин, она стала есть с Гаем из одной тарелки. Молодой римлянин смешил девочку в течение всей трапезы.
Синрик и Дида вполголоса о чем-то беседовали. Повязка на руке мешала Гаю есть. Эйлан, заметив его неуклюжие попытки, подсела к юноше с другой стороны и, сняв с пояса маленький острый ножичек, без тени неловкости разрезала на мелкие кусочки все, что лежало у него на тарелке, чтобы Гаю было удобнее, а девочке тихим голосом наказала не мешать гостю; кроме римлянина и малышки никто и не слышал ее слов. Оказав нужную помощь, Эйлан вновь оробела и молча удалилась к очагу, и Гай с удовольствием наблюдал за ней издалека.
Одна из служанок принесла Маири годовалого ребенка, и молодая женщина, нисколько не смущаясь, расстегнула платье и стала кормить малыша, одновременно болтая с Синриком. Она с невинным любопытством разглядывала Гая, потом сказала:
– Теперь я понимаю, почему туника и штаны моего мужа тебе подходят больше. Он ушел… – Маири внезапно замолчала и нахмурилась. – Не думаю, что он отказался бы на время одолжить гостю свою одежду, хотя, возможно, и рассердится на меня за то, что я отдала его сухую смену незнакомцу, в то время как сам он мерзнет в лесу. Скажи-ка мне, Гауэн, неужели все силуры такие коротышки, как ты? Словно карлики. Или в постель к твоей бабушке однажды ночью забрался римлянин?
Если Гай что-то и ответил, то его слова потонули в общем хохоте. Юноша вспомнил, что британцы не видят ничего зазорного в шутках, которые воспитанные римляне сочли бы непристойными. Действительно, в сравнении с другими британскими племенами силуры казались какими-то ущербными: смуглые и щуплые, они невыгодно отличались от рослых светлокожих представителей белгов, к числу которых можно было бы отнести и Синрика, и Эйлан, и Диду, и Рею. Гай смутно помнил своего дядю, который был вождем силуров, но в его памяти запечатлелся сильный и властный человек, хотя и не высокий; он легко приходил в ярость, любил посмеяться, а на руках у него извивались вытатуированные драконы.
Гай все-таки придумал достойный ответ. Конечно, в компании римлян он не посмел бы произнести его вслух, но здесь такой ответ, возможно, разрядит нелепую ситуацию.
– Что касается твоего последнего вопроса, госпожа Маири, по этому поводу мне ничего не известно, но мне эта одежда в самый раз, и ты, кажется, не возражала, чтобы я поносил ее вместо твоего мужа.
Синрик закинул голову и раскатисто захохотал. Сидящие за столом дружно подхватили его смех. Улыбнулась даже Рея, однако улыбка ненадолго задержалась на ее лице, словно хозяйке дома было известно нечто такое, о чем Маири не догадывалась. На какое-то мгновение Гаю показалось, что Рея чем-то озабочена, но старается не выдать этого. Она повернулась к Арданосу.
– Отец, ты сыграешь нам?
Арданос взял в руки арфу и пристально посмотрел на Гая. Юноша вдруг понял, что старый друид абсолютно точно знает, кто он такой, а может, ему даже известно его подлинное имя. Но откуда бард может это знать? Гай был темноволосый, как и его отец, но ведь и у силуров, да и у представителей некоторых других племен, обитающих на юге и на западе острова, были темные вьющиеся волосы. Гай был почти уверен, что никогда прежде не встречался с этим стариком. Он ругал себя за мнительность. Не может быть, чтобы старый бард узнал его. Скорей всего он просто страдает близорукостью – этим и объясняется его пристальный взгляд.
Старый друид взял один-два аккорда, потом отложил арфу в сторону.
– Сегодня у меня нет настроения петь, – сказал он и обратился к одной из светловолосых девушек:
– Дида, дитя мое, спой ты для нас.
Эйлан улыбнулась, отчего у нее на щеках выступили ямочки, и ответила:
– Я всегда готова услужить тебе, дедушка, но ты ведь не хочешь, чтобы я тебе спела?
Арданос, раздосадованный своей оплошностью, рассмеялся.
– Надо же, опять ошибся. Так это ты, Эйлан? Клянусь, вы с Дидой специально разыгрываете меня каждый раз. Ну разве можно вас различить, пока кто-нибудь из вас не откроет рот!
Рея ласково проговорила:
– Не такие уж они одинаковые, отец. Разумеется, одна из них моя сестра, а другая – дочь, но, по-моему, они совсем не похожи друг на друга. Может, зрение начинает тебе изменять?
– Нет. Я всегда их путаю. Только по пению могу различить, – запротестовал друид. – Тут уж ошибиться невозможно.
– Ну что ты скривился, дедушка, как будто отведал кислого яблока. Меня же не обучают искусство бардов! – прощебетала Эйлан.
Потом воцарилось молчание, и Дида запела:
Знакомая птичка пропела однажды:
Мы, птицы, – лишь рыбы, плывущие в небе,
А рыбы – лишь птицы, летящие в море.
Рея подозвала к себе Маири и тихо спросила:
– Кого еще, кроме мужа коровницы, забрали римляне?
– Больше я ни о ком не слышала, матушка. Родри тут же ушел вслед за ними, и я не успела расспросить его, – ответила Маири, качая головой. – Он сказал, что до этого рабочих в основном угоняли куда-то на север.
– Будь проклят этот жирный боров Карадак! Или правильнее будет сказать Клотин, как зовут его римляне! – вспылил Синрик. – Если бы этот Старый Клоп поддерживал нас, римляне ни за что не посмели бы направить сюда свои легионы. А пока все разбегаются – кто к римлянам, кто в Каледонию…
– Замолчи! – воскликнула Дида, прервав песню на полуслове. – Ты доболтаешься, тебя самого отправят на север…
– Тише, дети, – примиряюще заговорила Рея. – Гостю не интересно слушать про наши семейные дела. – Однако Гай понял, что она подразумевала совсем иное: "В присутствии чужака в доме вести подобные разговоры небезопасно".
– В этой части страны сейчас гораздо спокойнее, чем все прошлые годы, – спокойно заметил Арданос. – Римляне думают, что приручили нас, что мы способны только платить налоги. Однако свои лучшие войска они отправили покорять новантов, и поэтому здесь порядка стало меньше.
– Такой порядок нам и не нужен, – сердито отозвался Синрик, однако, перехватив гневный взгляд Арданоса, умолк.
Гай придвинулся ближе к огню. Он понимал, что ему не следует встревать в разговор, но любопытство взяло верх над осторожностью.
– Недавно я был в Деве, – медленно начал он. – Там ходят слухи, что император, возможно, скоро отзовет Агриколу с Альбиона, хоть тот и одерживает победу за победой. В Риме считают бессмысленным тратить силы и средства на то, чтобы удерживать эту бесплодную землю.
– Трудно поверить, что нам вдруг может так повезти, – заметила Дида и презрительно рассмеялась. – Возможно, римляне и впрямь, наевшись до отвала, изрыгают пищу лишь для того, чтобы снова набить утробу. Но ни один римлянин ни за что на свете не уступит и пяди завоеванной земли!
Гай открыл было рот, собираясь возразить девушке, но решил, что лучше промолчать.
– А что, Агрикола и впрямь такой грозный? – поинтересовалась Рея. – Неужели он действительно способен завоевать всю Британию до северных морей?
Арданос поморщился.