* * *
По случаю Чесменской победы в Петропавловском соборе служили благодарственный молебен. В конце замечательной по силе и глубине мыслей проповеди, митрополит Платон сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: "Восстань теперь, великий монарх! Восстань и воззри…"
И тут среди общих слез и восторга Разумовский произнес: "Чего он его зовет! Как встанет – всем нам достанется!".
* * *
В Москве, как и в Петербурге, у Разумовского бывал ежедневно открытый стол для званых и незваных. Кроме того, он любил давать и праздники, как в городе, так и на даче.
В последний проезд через Москву Потемкин заехал навестить Разумовского. На другой день Кирилл Григорьевич отдал ему визит. Потемкин принял гостя, по обыкновению, неодетый и неумытый, в халате. В разговоре, между прочим, Разумовский просил у князя Тавриды разрешения дать в его честь бал. Тот согласился, и на другой день Разумовский созвал всю Москву и принял Потемкина, к крайней досаде последнего, в ночном колпаке и шлафроке.
* * *
У Кирилла Григорьевича Разумовского был сын Андрей Кириллович. Он получил образование за границей и на 23-м году был произведен в генерал-майоры. Красивый, статный, вкрадчивый и самоуверенный, он кружил головы всем красавицам Петербурга в царствование Екатерины Великой. В царствование императоров Павла и Александра I был чрезвычайным посланником в Вене. Любезностью и щегольством он превосходил всех своих сверстников. И не раз приходилось отцу уплачивать долги молодого щеголя.
Однажды к графу Кириллу Григорьевичу, недовольному поведением сына, явился портной со счетом в 20 000 рублей. Оказалось, что у графа Андрея Кирилловича одних жилетов было несколько сотен. Разгневанный отец повел сына в кабинет и, раскрывая шкаф, показал ему мешковатую накидку и поношенную мерлушковую шапку, которые носил в юности.
– Вот что носил я, когда был молод. Не стыдно ли тебе безумно тратить деньги на платье, – сказал Кирилл Григорьевич.
– Вы другого платья и носить не могли, – хладнокровно отвечал Андрей Кириллович, – вспомните, что между нами огромная разница: вы – сын простого казака, а я – сын российского генерал-фельдмаршала.
Гетман был обезоружен ответом сына.
* * *
Раз главный управляющий, с расстроенным видом, пришел к Разумовскому объявить, что несколько сот его крестьян бежали в Новороссийский край.
– Можно ли быть до такой степени неблагодарными! – добавил управляющий, – ваше сиятельство – истинный отец своим подданным!
– Батька хорош, – отвечал Разумовский, – да матка-свобода в тысячу раз лучше. Умные хлопцы: на их месте я тоже ушел бы.
* * *
Граф К.Г. Разумовский, разыскивая в Малороссии какого-то родича, спросил у встретившегося хохла:
– А сколько верст до Сагоривки?
– Було двенадцать, а теперь шесть.
– Как так? – спросил изумленный граф.
– Та далеко було ходити на барщину, так мы просили пана – вин велев шесть срубить.
* * *
Встретив как-то раз своего бежавшего слугу, Разумовский остановил его и сказал:
– Ступай-ка, брат, домой.
Слуга повиновался. Когда граф возвратился, ему доложили о случае и спросили, как он прикажет его наказать.
– А за что? – отвечал Разумовский, – ведь я сам его поймал…
Великий князь Константин Павлович Романов
(1779–1831)
В Гродненском гусарском полку, в Варшаве служил поручиком некто А., очень высокого роста и лицом чрезвычайно похожий на императора Николая Павловича.
Сменяясь однажды с караула, поручик А. вел свою команду в казармы. Проходя по главной улице Варшавы – Новому Свету, мимо своей квартиры, он решил, что глупо и лень идти далее в казармы, до которых еще оставалось версты полторы… "Авось, никто не попадется навстречу", – подумал он, и, поручив начальство над командою старшему унтер-офицеру, сам пошел домой.
Часа через полтора является к нему на квартиру унтер-офицер, отводивший караул в казармы, и объявляет следующее.
Когда он с караулом дошел до конца Нового Света и не успел еще повернуть налево, в Вейскую улицу, навстречу ему попался Великий князь Константин Павлович, ехавший из Бельведера. Увидев команду без офицера, он остановился, подозвал к себе унтер-офицера и спросил:
– Кто сменившийся с караула офицер?
– Поручик А., Ваше императорское Высочество! – отвечал унтер-офицер.
Великий князь был в ту пору в самом веселом расположении духа.
– Какой это? Я что-то не припомню его лицо? – спросил он у своего адъютанта, сидевшего возле него в коляске.
– Да это тот самый высокий офицер, который так похож на императора, Ваше Высочество! – отвечал адъютант.
– Хорошо. Напомни мне о нем завтра на разводе: я хочу его видеть, – сказал Великий князь и приказал ехать далее.
Отправляясь на другой день на развод на Саксонскую площадь, поручик думал: "Ну, достанется мне сегодня". Но развод кончился благополучно. Вслед за этим раздался громкий голос Великого князя:
– Поручик А.! Пожалуйте ко мне.
Поручик вышел вперед и, держа правую руку под козырьком, ожидал сильнейшего наказания с сидением на гауптвахте.
– Это вы, милостивый государь, который похож на императора?
Поручик не расслышал слов Великого князя. По пословице: "Знает кошка, чье мясо съела". Вот и он услышал: "Это вы, милостивый государь, который не довел караула до казарм?"
Поэтому он отвесил смиреннейший поклон и проговорил:
– Виноват, Ваше императорское Высочество! В последний раз в моей жизни; более никогда этого не случится.
Великий князь расхохотался, и тем все и кончилось.
* * *
Один из поручиков лейб-гвардии уланского Его Высочества полка был дежурным по Уяздовскому (в Варшаве) госпиталю. В тот день вечером в Большом театре должно было состояться собрание, которое в высшей степени интересовало дежурного поручика. Что тут делать?
"Дай рискну, – думает себе поручик. – Теперь вечер, авось никакое начальство в госпиталь не придет".
Подумано, сделано.
Пройдясь по зале маскарада и отыскивая интересующую его маску, вдруг, к величайшему своему ужасу, сталкивается он лицом к лицу с Великим князем, который взглянул на него с удивлением и, нагнувшись к нему на ухо, сказал тихо:
– Ведь ты сегодня дежурный по госпиталю?
Вдохновенный пословицею "смелого Бог бережет", поручик прибегнул к отчаянному средству спасения. Он тоже нагнулся и сказал Великому князю на ухо:
– Точно так, Ваше Высочество!.. Я дежурный. Но тот из нас будет нечестен, кто хоть одно слово скажет кому-нибудь о нашей здесь встрече.
И, произнеся эти более, нежели смелые, слова, он отвесил цесаревичу поклон, вышел поспешно из театра и возвратился в госпиталь.
Проходит день, другой, все обстоит благополучно, поручика никто не беспокоит: ясно, что цесаревич никому ни слова не сказал о маскарадной встрече, то есть оставил без последствий важный проступок против военной службы.
Надо сказать, что поручик этот был старшим по полку и со дня на день ожидал своего производства в штаб-ротмистры. И вдруг читает он в приказе по полку, что произведен в штаб-ротмистры один из его товарищей, который был моложе его по службе. Значит – его обошли чином. Сильно огорчило его это. Но дня через три он представлялся по службе Великому князю, который нагибается и говорит ему на ухо:
– Поздравляю тебя штаб-ротмистром, но тот из нас будет нечестен, кто хоть одно слово скажет кому-нибудь о твоем производстве.
И таким образом, поручик прослужил целый год в двойном чине: гласным поручиком и негласным штаб-ротмистром; этот последний чин находился, так сказать, "под спудом". Итак, за свою дерзость только по прошествии года поручик, наконец, прочитал о себе в приказе: "Поручик такой-то производится в штаб-ротмистры, со старшинством от такого-то числа (то есть со дня, когда его следовало произвести) и с возвращением ему излишка жалованья, по чину штаб-ротмистра, за целый год".
* * *
В 1828–1829 годах русская армия воевала с Турцией. В Варшаве в то время наши недоброжелатели поляки распускали самые чудовищные, ложные слухи, неблагоприятные для русских и русской армии, волновавшие все варшавское общество и тревожно воспринимаемые русским военным кружком. Великого князя Константина Павловича, который также пребывал в Варшаве, сердило это злорадство поляков. Однажды, узнав, что один из жителей Варшавы, более других изощрявшийся в измышлении ложных слухов, распространял слух об обратном взятии крепости Варны турецкими войсками, Великий князь приказал позвать его к себе во дворец и спросил:
– Скажи, любезный друг, правда ли, что Варну турки снова отняли?
Струхнувший обыватель отвечал уклончиво, что он слыхал об этом, но верен ли факт – утверждать не может.
– Я тоже наверное не знаю, но очень бы хотел узнать правду. Не можешь ли съездить в Варну и разузнать все, как следует. Издержки пополам.
Любитель новостей немедленно же был посажен в телегу и прямо из дворца с фельдъегерем отправлен в Варну, откуда таким же порядком привезен обратно в Варшаву.
Великий князь Михаил Павлович Романов
(1798–1849)
Великий князь Михаил Павлович строго взыскивал за нарушение дисциплины и не терпел малейшей небрежности в одежде солдат и офицеров.
Однажды, проезжая мимо семеновских казарм, он видит пьяненького, расстегнутого, растрепанного солдата, пробиравшегося в полк.
Великий князь вспылил и что-то крикнул ему.
Хотя был уже вечер, но солдат разом признал Михаила Павловича. От грозной неожиданной встречи он моментально отрезвился и, боясь ответственности, улизнул в казармы.
Крайне разгневанный трусливою выходкой солдата, великий князь выскочил из коляски и бросился за ним.
В казармах поднялась суматоха. Михаил Павлович приказал тотчас же собрать всех солдат и перекликать их по именному списку.
Так как было темно, то один из солдат носил за великим князем свечку. Михаил Павлович пытливо всматривался в лица и во время переклички, и после, но никак не мог узнать провинившегося.
– Признавайся, кто из вас попался мне сейчас навстречу! – сказал он, вполне успокоившись. – Не накажу…
– Я, Ваше Высочество! – признался солдат, все время носивший за ним свечку.
– Ты? – удивился Михаил Павлович. – И то верно… Как же мне в голову не пришло тебя рассмотреть, когда ты откликался?
– Это так Богу было угодно, Ваше Высочество.
– Действительно, так Богу угодно, – повторил великий князь и уехал.
* * *
В сороковых годах жил в Петербурге именитый купец Василий Григорьевич Жуков, производивший обширную торговлю табаком и известный своею добротою ко всем, кто поступал к нему на услужение или на работу. Василий Григорьевич любил наших солдат и выходивших в отставку принимал к себе на фабрику, платил им хорошее жалованье, часто разговаривал с ними и награждал. Однажды великий князь Михаил Павлович, любивший в свободное от службы время побалагурить с солдатами, проходя по лагерю под Красным Селом, встретил старого солдата, подлежавшего увольнению в отставку, остановил его и разговорился с ним.
– Ну, что, брат, пора нам с тобой и на покой! – сказал ему Великий князь весьма серьезно.
– Да, Ваше Высочество, приходит время к отставке, – отвечал солдат серьезно.
– Куда же пойдешь?
– Еще не знаю, Ваше Высочество.
– Ну, брат, и мне хочется на покой, также не знаю, где бы местечко потеплее найти. А? Как ты мне посоветуешь? – продолжал пресерьезно Михаил Павлович.
– Ах, Ваше Высочество, – отвечал солдат, не запинаясь, с желанием от души всего хорошего любимому им великому князю, – у купца Жукова жить хорошо, вот бы куда!
– Пожалуй, не примет? – засмеялся Великий князь.
– Как не принять – Ваше-то Высочество? – отвечал убежденно старый воин, – первющее вам место предоставит.
– Спасибо за совет, любезный товарищ, – смеялся Великий князь, хлопая по плечу солдата, – придется, значит, поклониться Василию Григорьевичу… Завтра же увижу и попрошу.
– Попросите и за меня, Ваше Высочество, – отвечал невозмутимо-серьезно старик.
– Конечно, конечно, – закончил Великий князь разговор, – уж если служить, так опять вместе.
И действительно, солдат, по просьбе Великого князя, был принят при выходе в отставку Жуковым и находился у него на службе до самой смерти.
Я.И. Ростовцев
(1803–1860)
Яков Иванович Ростовцев был человек превосходной души и сердца. В его характере вмещались качества и весьма серьезного и подчас игривого свойства. Доступ к нему был открыт для всех и каждого. Немало случаев можно указать, когда люди, приехавшие из провинции по делам в Петербург, не только не знакомые Якову Ивановичу, но имевшие дела в совершенно других ведомствах, обращались к нему за помощью и всегда находили ее.
Вот один случай, характерно обрисовывающий доброту и вместе с тем игривость характера Якова Ивановича.
Летом 1840 года, в Павловске, обедали у Великого князя Михаила Павловича его приближенные: Толстой, Криденер и Ростовцев. Едва кончился обед, как доложили, что какая-то почтенная старушка пришла с прошением к Великому князю. Не желая выходить, Михаил Павлович согласился на просьбу Ростовцева поручить ему объяснение с просительницей, причем приказал ему назваться Великим князем. Прошение старушки, обремененной громадным семейством, состояло в том, чтобы ходатайствовать о даровании средств для возвращения из Сибири ее сосланного и ныне прощенного мужа.
Приняв на себя роль Великого князя, Ростовцев предложил ей прибыть в Петербург по окончании лагерного сбора.
– Ваше Высочество! – сказала старушка, – целые полтора, а, может быть, и два месяца я должна ожидать по вашему приказанию, а между тем дети уже пухнут от голода.
В это время из любопытства, как сыграет Ростовцев возложенную на него роль, в приемную вошли Толстой и Криденер.
– Так вы, сударыня, говорите, что крайне нуждаетесь в деньгах? – спросил Ростовцев.
– Уж такую терплю, Ваше Высочество, нужду: один Бог знает!
– Хорошо! Толстой и ты, Криденер, дадите по сто рублей.
Хотя эти господа и не были особенно обрадованы этим сюрпризом, но делать нечего: вынули деньги и отдали. Хохоту потом было немало! Старушка же чувствовала себя на седьмом небе. Впоследствии она получила еще пятьсот рублей для мужа.
П.А. Румянцев-Задунайский
(1725–1796)
Александр Гавриилович Замятин, любимец Румянцева, острый и забавный человек, во время Турецкой войны, за обедом у фельдмаршала, бился об заклад с товарищами своими, что назовет его плутом… За общим столом Румянцев, посмотрев на него, спросил: "Отчего вы так задумчивы?" – "Давно тревожит меня мысль, – отвечал Замятин, – что в человеческом роде две противоположные крайности: или дурак, или плут". – "К какому же классу людей, мой батюшка, ты причисляешь меня?" – рассмеялся Румянцев. – "Конечно, не к первому", – отвечал шутник.
* * *
В первую турецкую войну (1770 года), во время перемирия один чиновник, узнав, что Задунайский любит покурить глиняную трубку, из усердия решил поднести ему целый ящик. Привез.
Фельдмаршал обрадовался. Но чиновник забыл упаковать трубки, и потому в ящике были одни обломки. Тогда Задунайский рассердился и сказал, указывая на свое сердце: "Тут-то много", а потом на голову: "Да здесь совсем нет".