- Какие у него шансы?
- Я бы сказала, пятьдесят на пятьдесят. Любая мелочь может дать преимущество той или другой стороне. На днях состоятся предвыборные дебаты, и многое, если не все, зависит от них.
- Кто соперник Медяка?
- Местное дарование. Адвокат.
- Дживс говорит, что Маркет-Снодсбери - очень чопорный город, и что если избиратели узнают о прошлом Медяка, они выгонят его взашей без всяких церемоний.
- У Медяка есть прошлое?
- Прошлое - сильно сказано. Ничего из ряда вон выходящего. Когда он еще не подпал под обаяние Флоренс, его регулярно вышвыривали из ресторанов за то, что он бросал яйцами в вентилятор, и редкое состязание по гребле между Оксфордом и Кембриджем обходилось без того, чтобы Медяка не замели за срывание касок с полицейских. Он может потерять из-за этого голоса избирателей?
- Потерять голоса? Да если об этом узнают в Маркет-Снодсбери, я сомневаюсь, что он получит хотя бы один голос. На такие вещи могли бы смотреть сквозь пальцы в Содоме и Гоморре, но не в Маркет-Снодсбери. Поэтому, ради бога, не болтай об этом с каждым встречным.
- Дорогая старая прародительница, неужели я похож на балаболку?
- По-моему, очень похож. То, что ты несешь, ни в какие ворота не лезет.
Я бы встал на защиту своей чести, но выражение, которое она употребила, навело меня на мысль, что я до сих пор не спросил ее про владельца фотоаппарата.
- Кстати, - сказал я, - что это за толстяк, который не лезет ни в какие ворота?
- Наверно, какой-то любитель мучного, не следивший за своим весом. Да о чем ты вообще?
Я понял, что вопрос поставлен неудачно, и поспешил объясниться.
- Гуляя по парку и земельным угодьям, я только что столкнулся с жирным господином в панаме с розовой лентой и задался вопросами, кто он и что он тут делает. Он не выглядел как ваш приятель, которому вы всегда готовы сказать: "Добро пожаловать". Он произвел на меня впечатление злодея высшей пробы.
Мои слова, казалось, нашли отклик. Легко поднявшись, тетя Далия подошла сначала к внутренней двери и отворила ее, потом - к наружной, застекленной, и посмотрела сквозь стекло, очевидно, с целью убедиться, что никто - за исключением меня, конечно, - ее не слышит. Точно так же поступают шпионы в детективах перед тем, как начать переговоры, не предназначенные для чужих ушей.
- Пожалуй, надо ввести тебя в курс дела, - сказала она.
Я дал ей понять, что буду внимательным слушателем.
- Это Л. П. Ранкл, и я хочу, чтобы ты постарался его обаять. Надо его всячески ублажать и умасливать.
- Он что, важная птица?
- Еще бы. Крупный финансист, компания "Ранклз энтерпрайзез". Денег куры не клюют.
Мне показалось, что эти слова могут значить только одно.
- Вы надеетесь его растрогать?
- Да, это моя цель. Но я не для себя стараюсь. Я хочу получить от него кругленькую сумму для Таппи Глоссопа.
Таппи Глоссоп - племянник сэра Родерика Глоссопа, широко известного невропатолога и психоведа, превратившегося из пугала для Бертрама в одного из моих лучших друзей. Он зовет меня Берти, я его - Родди. Таппи тоже принадлежит к кругу моих близких приятелей, несмотря на то что однажды подложил мне свинью: я на спор лез по висящим кольцам из одного конца плавательного бассейна "Клуба шалопаев" в другой и уже находился почти у цели, когда обнаружил, что Таппи отвел в сторону последнее кольцо, так что мне ничего не оставалось, как плюхнуться в воду в безукоризненном вечернем туалете. Его поступок был мне как нож в сердце, но время, великий целитель, врачует все раны, и в конце концов я простил Таппи. Уже много лет он помолвлен с Анджелой, дочкой тети Далии, и долго я не мог взять в толк, за чем дело стало и почему все никак не зазвонят свадебные колокола. Я целую вечность ждал, когда меня призовут вооружиться сервировочной лопаткой, но приглашение так и не пришло.
Естественно, я поинтересовался, не бедствует ли Таппи, и она сказала, что он не пошел по миру и не подбирает в канавах окурки, но у него нет денег, чтобы жениться.
- Все из-за Л. П. Ранкла. Я расскажу тебе, в чем дело.
- Да, пожалуйста.
- Ты когда-нибудь видел покойного отца Таппи?
- Один раз. Такой старичок не от мира сего, типичный профессор.
- Он был химиком-экспериментатором, кажется, так это называется, и работал в "Ранклз энтерпрайзез", в кинофильмах такие всегда ходят в белых халатах и вглядываются в пробирки. И однажды он изобрел лекарство от головной боли, впоследствии получившее название "Волшебные таблетки Ранкла". Тебе они наверняка попадались.
- Я хорошо их знаю. Прекрасно помогают от похмелья, хотя, конечно, им далеко до фирменного эликсира Дживса. Они очень популярны в "Клубе шалопаев". Я знаю человек десять, которые только на них и уповают. Должно быть, эти таблетки - золотая жила.
- Конечно. Они такой же ходкий товар, как теплые свитера в Исландии.
- Тогда почему у Таппи туго с деньгами? Разве таблетки не перешли к нему по наследству?
- Какое там.
- Ничего не понимаю. Вы говорите загадками, пожилая родственница, сказал я с легким раздражением в голосе, потому что, если я чего не переношу, так это манеру тетушек говорить загадками. - Если эти таблетки, будь они неладны, принадлежали отцу Таппи...
- Л. П. Ранкл так не считал. Отец Таппи получал у него жалованье, и в примечании к контракту сказано, что все изобретения, сделанные за время работы в "Ранклз энтерпрайзез", становятся собственностью "Ранклз энтерпрайзез". Так что покойный старик Глоссоп не оставил сыну большого наследства, а Л. П. Ранкл продолжал здравствовать, как вечнозеленый лавр.
Я никогда не видел вечнозеленый лавр, но понял мысль тетушки.
- А если Таппи подаст в суд?
- Он обязательно проиграет. Контракт есть контракт.
Я понимал, что она имеет в виду. Я сам оказался в подобной ситуации, когда написал статью или, как говорят, дал материал под названием "Что значит хорошо одеваться" в ее еженедельную газету "Будуар миледи". Тетя дала мне за работу пачку сигарет и получила статью в полную собственность. Мне не присылали просьб о ее публикации из Франции, Германии, Италии, Канады и Соединенных Штатов, но если б прислали, я не мог бы их удовлетворить. Мой приятель, профессиональный литератор Литтлуорт по прозвищу Носач, говорит, что мне надо было продать тете только право на публикацию в периодическом издании, но я тогда до этого не додумался. Сам, конечно, наделаешь ошибок. Тут нужно, чтобы твои интересы защищал агент.
Тем не менее я считал, что Л. П. Ранкл должен был пренебречь формулировкой контракта и поделиться с отцом Таппи. Я сказал об этом прародительнице, и она согласилась.
- По совести, конечно, должен.
- Его поведение в этой ситуации лишний раз доказывает, что он жлоб.
- Всем жлобам жлоб. У него есть сведения, что на Новый год ему присвоят рыцарское звание.
- Как же можно такого посвящать в рыцари?
- А как раз таких и посвящают. Видный бизнесмен. Делец, каких мало. Крупный наш экспортер.
- И при этом жлоб.
- Первостатейный.
- Тогда что ему здесь делать? Вы обычно не лезете из кожи вон, обхаживая жлобов. Спод - это еще ладно. Я понимаю, почему вы миритесь с его вредоносным присутствием, хотя оно мне и не по душе. Он агитирует за Медяка и, по вашим словам, делает это хорошо. Но зачем здесь Ранкл?
Тут она воскликнула: "Ах!", и когда я спросил ее, почему она ахнула, она ответила, что подумала о своей хитроумной затее, а когда я спросил, что она подразумевает под "хитроумной затеей", она снова ахнула. Неизвестно, сколько еще могло бы так продолжаться, но она вторично выглянула в коридор, а потом сквозь стеклянную дверь внимательно посмотрела в сад и все объяснила.
- Ранкл приехал сюда, чтобы продать Тому какой-то антиквариат для его коллекции, но, поскольку Том исчез, а Ранклу добираться сюда не ближний свет, я оставила его переночевать, и за ужином меня осенила идея. Если задержать его в гостях и потчевать день и ночь яствами Анатоля, он вполне может смягчиться.
Она перестала говорить загадками. Теперь я ее понимал.
- И тогда вы уговорите его откупиться от Таппи неправедно нажитыми деньгами?
- Вот именно. Я жду подходящего момента. Как только он наступит, я буду действовать с быстротой молнии. Я сказала ему, что Том возвратится через пару дней, - а это неправда, потому что он не приблизится к дому и на пятьдесят миль, прежде чем я дам ему знать, что опасность миновала, - и, таким образом, Ранкл согласился остаться.
- Ну, и как ваши успехи?
- Перспективы, кажется, хорошие. Ранкл смягчается с каждым приемом пищи. Вчера вечером Анатоль баловал нас цыпленком "пти-дюк", и Ранкл уплетал его за обе щеки, как ленточный червь, месяц сидевший на диете. Я заметила огонь в его глазах, когда он проглотил последний кусок. Еще несколько ужинов - и он готов.
Вскоре после этих слов она покинула меня, чтобы переодеться к ужину. Я нисколько не сомневался, что успею облачиться в вечерний туалет за десять минут, и поэтому медлил, погрузившись в размышления.
Поразительно, что я находился в глубоком раздумье не первый раз за день. Это говорит только о том, как сильно изменилась жизнь. Полагаю, в прежние времена я погружался в размышления не чаще, чем раз в месяц.
ГЛАВА 7
Само собой, мне угодил в самое сердце рассказ пожилой родственницы о бедственном положении Таппи. Кто-то скажет, что человек, способный отвести в сторону последнее кольцо, когда вы лезете на спор на другой конец бассейна "Клуба шалопаев", не стоит сочувствия, но, повторяю, старая обида давно прошла, и сейчас мне было больно за Таппи. Ведь идея прародительницы задобрить Л. П. Ранкла сразу показалась мне несостоятельной, хотя я и сделают вид, что отношусь к ней всерьез. Человека, который носит такую панаму, не разжалобишь, сколько и чем ни корми. Чтобы жук вроде Л. П. Ранкла раскошелился, его нужно похитить, упрятать в подвал заброшенной мельницы и вставлять ему между пальцев ног зажженные спички. Да и то он еще, пожалуй, подсунет вам фальшивый чек.
То, что Таппи еле сводит концы с концами, было для меня открытием. Ведь если когда-нибудь и задумаешься о материальном положении близкого знакомого, то скорее всего решишь, что у него все благополучно. Мне и в голову не приходило, что Таппи может ощущать острый дефицит дублонов, и теперь я понимал, что мешает собрать духовных лиц во главе с епископом и приступить к церемонии. Вероятно, дядя Том взял бы на себя все расходы, получи он на это "добро": денег у него хоть лопатой греби, - но Таппи - человек гордый, и он не захотел бы одалживаться перед тестем. Конечно, ему не следовало связывать Анджелу обещанием верности, раз у него дела в таком расстройстве, но что поделать с любовью. Она все побеждает, как сказал поэт.
Подумав минут пять о Таппи, я переключился на размышления об Анджеле. к которой всегда питал родственные чувства. Милая молоденькая глупышка, у которой есть все, чтобы стать хорошей женой, но беда в том, что нельзя стать хорошей женой, если у твоего избранника нет денег, чтобы жениться на тебе. По сути дела, тебе остается только слоняться из угла в угол, барабанить пальцами по столу и надеяться на лучшее. Жизнь превращается в томительное ожидание, и как должен быть печален удел Анджелы, думал я: горевать дни напролет и орошать подушку слезами.
Размышляя о чем-нибудь, я всегда закрываю лицо руками, потому что это помогает сконцентрировать мысль и отвлечься от всего постороннего. Я поступил так и сейчас и уже вовсю размышлял, когда мое уединение было мистическим образом нарушено. Я ощутил, если хотите, чье-то незримое присутствие и не ошибся. Убрав руки от лица и подняв глаза, я увидел перед собой Мадлен Бассет.
Я был потрясен. Не скажу, что мне хотелось ее видеть меньше, чем кого бы то ни было: само собой, черный список возглавлял Спод, за ним с небольшим отрывом шел Л. П. Ранкл, - но я охотно уклонился бы от общения с ней. Тем не менее, увидев ее, я вежливо поднялся, и, полагаю, ничто в моем поведении не давало поводов думать, что я обуреваем желанием швырнуть в нее кирпичом: я ведь вообще человек сдержанный. Однако за внешним спокойствием скрывалась тревога, которая всегда овладевает мной, когда мы встречаемся.
Ошибочно полагая, что я безнадежно в нее влюблен и чахну в разлуке, эта Бассет, когда наши дорожки пересекаются, не упускает случая взглянуть на меня с жалостливой нежностью, и именно такой взгляд я сейчас на себе почувствовал. В нем было столько жалостливости, что, лишь напомнив себе о ее крепком союзе со Сподом, я смог сохранить самообладание и присутствие духа. Пока она была помолвлена с Гасси Финк-Ноттлом, всегда существовала опасность, что она еще передумает; Гасси - чудаковатый очкарик, коллекционирующий тритонов, которому девушка в любой момент может дать отставку, но от ее союза со Сподом веяло надежностью. Ведь, как к Споду ни относись, нельзя не признать, что он седьмой граф Сидкап, а ни одна девица, если ей посчастливилось поймать в свои сети седьмого графа, у которого замок в Шропшире и годовой доход в двадцать тысяч фунтов, так просто не откажется от своего счастья.
Насмотревшись на меня, она заговорила медоточивым голосом:
- О Берти, как я рада вас видеть. Как поживаете?
- Хорошо. А как ваши дела?
- Хорошо.
- Приятно слышать. А как ваш папа?
- Хорошо.
Ее слова огорчили меня. Мои отношения с сэром Уоткином Бассетом были таковы, что я скорее порадовался бы, узнав, что он заразился бубонной чумой и дни его сочтены.
- Слышал о вашем приезде, - сказал я.
- Да, я здесь гощу.
- Слышал об этом. Хорошо выглядите.
- О, у меня все очень-очень хорошо, и я так счастлива.
- Рад за вас.
- Просыпаясь каждое утро, я начинаю новый день с мыслью, что такого хорошего дня еще никогда не было. Сегодня перед завтраком я танцевала на лужайке, а потом пошла по саду, чтобы пожелать цветочкам доброго утра. На одной клумбе спала прелестная черная кошечка. Я взяла ее на руки и стала танцевать.
Я ничего не сказал Мадлен, но она вела себя крайне бестактно. Чего Огастус - так зовут кота, о котором она говорила - терпеть не может, так это когда нарушают его сон. Должно быть, он вовсю чертыхался, но спросонья был не в голосе, и она подумала, что он мурлычет.
Она замолчала, видимо, ожидая моей реакции на рассказ о ее дурачествах, поэтому я сказал:
- Эйфория.
- Эй - что?
- Дживс говорит, что так называется это состояние.
- А, тогда понятно. Я называю это состояние просто - счастье, счастье, счастье.
Сказав это, она вздрогнула, затряслась и поднесла руку к лицу, как будто проходила кинопробу и ей велели показать угрызения совести.
- Ах, Берти!
- Да-да?
- Простите меня.
- А?
- Так нечутко с моей стороны рассказывать вам о своем счастье. Я должна была помнить, что вам-то совсем несладко. Войдя, я увидела, что ваше лицо перекошено от боли, и вы представить себе не можете, как для меня огорчительно быть причиной ваших страданий. Жизнь ведь нелегкая штука?
- Не слишком.
- Даже тяжелая.
- Местами.
- Нельзя терять мужество.
- Вроде того.
- Не падайте духом. Кто знает? Может, ваше счастье где-то ждет вас. Однажды вы встретите ту, чья любовь заставит вас забыть о вашей любви ко мне. Нет, вы не совсем забудете. Я навсегда останусь сладостным воспоминанием, которое будет жить в вашей душе и являться вам нежным и хрупким видением в часы заката летними вечерами, когда пташки поют свои прелестные песенки, отходя ко сну.
- Это было бы на вас похоже, - сказал я, потому что промолчать было бы невежливо. - Вы, кажется, промокли, - добавил я, меняя тему. - Гуляли под дождем?
- Он только моросил, и потом, я не боюсь дождя. Я желала цветочкам доброй ночи.
- Вы им и доброй ночи желаете?
- А как же. Иначе бедняжечки обиделись бы.
- Хорошо, что вы вернулись в дом. А то, чего доброго, наживете прострел.
- Я вернулась не из-за этого. Я увидела вас в окне и решила задать вам один вопрос. Очень-очень серьезный.
- Вот как?
- Вот только ума не приложу, как его сформулировать. Наверно, попробую спросить, как в книжках. Ну, вы знаете, как в книжках говорят.
- Кто и что говорит в книжках?
- Ну, сыщики всякие. Берти, вы встали на честный путь?
- В смысле?
- Вы знаете, о чем я. Вы больше не воруете?
Я весело рассмеялся.
- Ни-ни.
- Вы уже не чувствуете позывов к воровству? Вы побороли в себе эту страсть? Я говорила папуле, что это своего рода болезнь и вы ничего не можете с собой поделать.
Я вспомнил, как она развивала перед ним эту теорию - я тогда в очередной раз прятался за диваном, не по собственному желанию, а в силу обстоятельств, - и сэр Уоткин сделал вульгарное замечание на мой счет - мол, виной всему моя дурная привычка тащить все, что попадается под руку.
Любая другая девушка не стала бы приставать с расспросами - любая другая, но не Мадлен. Ее разобрало любопытство.
- Вы победили свой недуг с помощью психиатра? Или просто усилием воли?
- Просто усилием воли.
- Как это замечательно. Я горжусь вами. Должно быть, вы выстояли в страшной борьбе?
- Борьба как борьба, ничего особенного.
- Я обязательно напишу папуле... Не договорив, она приложила руку к левому глазу, и столь проницательному человеку, как я, не составило труда догадаться, что произошло. Застекленная дверь была открыта, и мошкара залетала в гостиную и вилась вокруг нас роем. Находясь в сельской Англии, всегда нужно быть готовым к встрече с ней. В Америке пользуются москитными сетками, налетев на которые крылатые насекомые в замешательстве ретируются, но эти сетки никак не привьются в Англии, где на мошкару нет никакой управы. Мошки носятся как угорелые и время от времени попадают кому-нибудь в глаз. Очевидно, сейчас одна из них попала в глаз Мадлен.
Я первый скажу, что возможности Бертрама Вустера ограниченны, но в одной области приложения человеческих сил я достиг вершины. Я никому не уступлю первенства по части вытаскивания посторонних предметов из глаз. Я знаю, что сказать и что делать.
Посоветовав Мадлен не тереть глаз, я приблизился к ней с носовым платком в руке.
Я помню, как мы обсуждали техническую сторону этой операции с Гасси Финк-Ноттлом в Тотли после того, как он вытащил мошку из глаза Стефани Бинг, ныне миссис Свинкер-Пинкер. Мы были единодушны в том, что успеха можно достичь, только если для большей устойчивости придерживать рукой подбородок пациента. Стоит забыть об этом предварительном условии, и ваши усилия будут тщетными. Поэтому я поспешил его выполнить, и Спод, как можно было от него ожидать, выбрал для своего появления именно тот момент, когда мы с Мадлен находились, что называется, в непосредственном контакте.