Убит известный депутат Государственной думы. Громкое преступление расследует А.Турецкий, сразу начинающий отрабатывать несколько версий, среди которых прошлая финансовая деятельность покойного, ревность его супруги, возможные связи с преступным миром.
Но открывшаяся в конце концов истина потрясла следователя и заставила его взглянуть на жертву убийства совершенно другими глазами...
Содержание:
ФРИДРИХ ЕВСЕЕВИЧ НЕЗНАНСКИЙ 1
Глава первая РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПРАЗДНИК 1
Глава вторая. ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ 2
Глава третья и опять ПРАЗДНИК 3
Глава четвертая РАНЕЕ СУДИМЫЕ МАЛЕВИЧ И ФИЛОНОВ 4
Глава пятая ВЫХОДЕЦ ИЗ ПИТЕРА 5
Глава шестая БОНДИАНА 7
Глава седьмая НЕЗАБВЕННЫЙ 9
Глава восьмая ЛЕТО - ЭТО МАЛЕНЬКАЯ ЖИЗНЬ 10
Глава девятая ТЬМА В ТОННЕЛЕ 12
Глава десятая КОШКИ - МЫШКИ 14
Глава одиннадцатая РОБИН ГУД 15
Глава двенадцатая ЗНАКОМСТВО 16
Глава тринадцатая КРУГ СУЖАЕТСЯ! 18
Глава четырнадцатая ЗАДЕРЖАНИЕ 20
Глава пятнадцатая НОВЫЙ ГОД 21
Глава шестнадцатая СЛЕДСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ 22
Глава семнадцатая ВЕЩДОК 23
Глава восемнадцатая ПЕРЕХОД 25
Глава девятнадцатая МАНДАРИНОВЫЙ СВЕТ 26
Глава двадцатая ДВОЙНАЯ БУХГАЛТЕРИЯ 27
Глава двадцать первая ДОЗНАНИЕ 28
Глава двадцать вторая ВОЗВРАЩЕНИЕ 30
Глава двадцать третья РАЗЛОМ 31
Глава двадцать четвертая ЛИТЕРАТУРНЫЙ НЕГР 32
Глава двадцать пятая ОБОРОТЕНЬ 34
Глава двадцать шестая ПОКОЙНИК, КОТОРЫЙ ЕСТЬ 35
Глава двадцать седьмая ТО, ЧЕГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ 37
Глава двадцать восьмая МИР ТАНЦА 38
Глава двадцать девятая ЧУЖАЯ ВОЛЯ 40
Глава тридцатая ТАКТИКА ПСИХОТЕРАПИИ 41
Глава тридцать первая ПРИЗНАНИЕ 42
Глава тридцать вторая ЯБЛОНИ В ЦВЕТУ 44
Глава тридцать третья ДЕСАНТ 44
Глава тридцать четвертая ИСТИНА В ВИНЕ 46
Глава тридцать пятая КОШМАР 48
Глава тридцать шестая ПРИВАТНОЕ ДЕЛО 49
Глава тридцать седьмая ВОЗМЕЗДИЕ 50
ФРИДРИХ ЕВСЕЕВИЧ НЕЗНАНСКИЙ
Глава первая РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПРАЗДНИК
7 ноября 2003 года выдалось непривычно холодным. Минус пятнадцать в начале ноября для Москвы, пожалуй, многовато. Так думал молодой человек, почти юноша, зябко ежась в тонкой осенней куртке под порывами холодного северного ветра.
Нужно было надеть пуховик! Так никто еще не надел. Все в осеннем прикиде ходят. На фиг, возьму тачку. И так предки напрягли. В праздник тащиться на край города, в Серебряный Бор. И ладно бы на тусовку с девчонками и выпивкой, так нет, к бабуле, с подарками. Как Красная Шапочка, блин! Вот тебе, бабушка, горшочек с маслом, вот тебе пирожки с капустой... Сами-то на дачу слиняли, а бабулины вздохи и ахи кто слушать будет? Пушкин? Нет, родной внук. Вообще-то бабуля у него классная, грех жаловаться. И монет всегда подкинет, и вообще... Бывает, к ней закатишься - так одно удовольствие. И накормит, и напоит, и пальнуть разок-другой даст. Мировая бабуля! Но не в праздник же к ней переться, когда вся группа на тусовку собралась!
Если честно, то предки предлагали поехать к бабуле вместе, а потом вместе на дачу. Ну уж, на фиг! Сидеть там с ними, со шнурками, смотреть, как они водку хлещут (а тебе, Олеженька, нельзя, ты еще маленький, пей апельсиновый сок), потом слушать их политдиспуты и воспоминания о комсомольской юности. А так хоть шанс есть успеть к однокурсникам. Быстренько чайку у бабули вмазать (а может, она и наливочки плеснет), а потом в общагу. Там вся группа собралась. И девчонки, и пиво, и травка, если покурить захочется. И можно заночевать, и может быть, даже удастся трахнуть Ритку Звонареву. А то ходит вся неприступная такая, как Марлен Дитрих.
- Эй, командир! На Таврическую возьмешь?
- Пять сотен.
- Ты чего, охренел? Три от силы.
"Волга" взвизгнула и унеслась прочь. Олег остался на дороге. Еще две попытки снять тачку подешевле закончились неудачей. Вспомнился анекдот про женщину, которая возвращается домой поздним вечером и пытается поймать такси. Первый водитель требует заоблачную сумму, которую женщина гневно отвергает. Второй согласен на оплату натурой. И тоже в гневе отвергнут. В итоге дама садится к третьему, который берет с нее заоблачные деньги, насилует и не довозит до дому.
Ну да, сегодня же праздник. Пришлось согласиться на двойной тариф, блин! Машина, мягко шурша, двинулась в путь. Олег, покачиваясь на заднем сиденье, подумал, что, если не удастся выудить у бабули хоть три сотни, ехать в общагу - безмазовая затея. И вообще, вопрос карманных денег стоял в полный рост. Предки все чего-то боялись и ограничивали единственного сына в расходах. То есть ему, конечно, покупалось все, что он просил. Но живых монет доставалось немного. И чего они боятся-то, придурки? Бояться уже нечего. Вспомнилась кавээновская шутка: "В первый раз я расстроилась, когда узнала, что мой сын курит. Второй раз расстроилась, когда узнала, что он курит". Вот именно! Ну и что? И все курят. Весь курс. Подумаешь, марихуана. Это легкий наркотик. В Голландии его в кабаках подают. Макс рассказывал, он там был. Можно заказать в кафешнике и дунуть сигаретку на круг. И не одну. Но бесплатно ничего не бывает. Ни травки, ни девчонок... Ладно, кажись приехали.
- Вот здесь останови.
Расплатившись, молодой человек вошел в подъезд.
- Вы к кому? - спросила консьержка, надевая очки. - Ой, Олежек, не узнала! Ты к Елизавете Яковлевне?
- Да, приехал бабулю с праздником поздравить.
- Какой хороший мальчик! Дай тебе Бог здоровья! А как нынешняя молодежь относится к нашему празднику? - поинтересовалась вахтерша.
- И вам, и вам здоровья!
Олег проскочил мимо словоохотливой тетки, нажал кнопку лифта.
"Сейчас я тебе, старперше, все расскажу: и как относимся, и где..." - пропел он себе под нос, нетерпеливо притоптывая модным ботинком. В лифте тоже думалось о деньгах. Вот, скажем, та же Ритка. Ее ж уговорами не возьмешь, маромойку тульскую. Только прижмешь где-нибудь, фыркает, как кобыла, дурища. Не лезь, мол. Только после свадьбы! Ага, разбежалась! А вот если сводить в клуб какой-нибудь крутой. В "Метелицу" там или еще куда - отдастся на помойке, по роже видно. А на что вести? На деревянные? Ха! Грины нужны! А попробуй шнуркам это растолковать! "Ах, ты еще только на первом курсе, вокруг столько соблазнов. Сиди дома и пей чай с печеньем!" Убил бы уродов!
Олег все нажимал кнопку звонка. Да что ж такое-то? Умерла она, что ли? Не дай бог, конечно!
- Кто там? - прокричала наконец из-за двери бабуля.
- Дед Пихто с революционным приветом, - пробурчал Олег и громко отозвался: - Это я, бабуля!
Ведь видит же, кто за дверью, в свою камеру видеонаблюдательную, нет, надо спросить, а вдруг я Фредди Крюгер... Привыкла к конспирации, все отвыкнуть не может. Сейчас еще пароль спросит...
- Олеженька, внучек, заходи, заходи, милый!
- Здравствуй, бабуля! С праздником тебя! С самым главным нашим праздником! С днем революции! Вот тебе подарки! - радостно прокричал Олег, коснувшись губами подставленной для поцелуя морщинистой щеки.
- Спасибо, милый, - расчувствовалась принаряженная в белую блузку Елизавета Яковлевна, разглядывая объемистый пакет. - Раздевайся. Да что это ты принес целый короб?
- Это шнурки собирали.
- Кто?
- Ну... папа с мамой. Там икорка, колбаска, чай, кофе, наливочка твоя любимая, конфеты...
- Господи, да куда мне столько? Одной-то? Ну раздевайся, чайку попьем с наливочкой. Чего нос-то красный?
- Холодно, блин! Минус пятнадцать.
- Блинов я не испекла, внучек, ты уж не обессудь. Голова что-то кружится сегодня. Давление, видно, подскочило. Или упало, не пойму. Измеришь?
- Давай, - вздохнул Олег.
Сто двадцать на восемьдесят! Это в восемьдесят лет!
- Такое давление, бабуля, дай бог каждому... С таким давлением, бабуля, на танцы ходить!
- Бога нет! - строго ответила бабуля. - А на танцы я и смолоду не ходила! Не до этого нам было...
Ну завелась... Понеслась, закипела... Сейчас на полчаса про сходки, маёвки, подполье... В которых, если верить рассказам, Лизонька принимала самое активное участие еще до рождения. С годами бабулин маразм крепчал. Почему-то она уверила себя, что жила еще при царском режиме и боролась с царизмом чуть ли не рука об руку с Ильичом. Ладно, главное поддакивать и переместиться на кухню, поближе к съестным боеприпасам.
- Ага, ага, бабуля, - включив чайник, выгружая содержимое пакета на стол, обследуя холодильник, поддакивал Олег. - А Каганович что? Лазарь-то? Он тебе что ответил?
- Лазарь был политической проституткой!
- Ты че, бабуля? Это же Троцкий был проституткой.
- И Лазарь! Ты мне Лазаря не пой, я лучше знаю!
- Ну ладно, ладно. Давай праздник отметим. Наливочку открывать?
- Открывай! - рявкнула бабуля в запале полемики.
Через полчаса раскрасневшаяся Елизавета Яковлевна начала петь революционные песни, не забывая и про наливочку. Олег мужественно пропел с ней "Тачанку", "Шел отряд по берегу", "Белая армия, черный барон".
Ну, баста, я свои три сотни отработал...
- Бабулечка-красотулечка! Мне идти пора!
- Что так рано-то? Посидел бы со мной, вспомнили бы былое...
- Не могу. Зачет завтра по сопромату. Я уж и так к тебе на такси.
- Потратился?
Олег скромно потупился.
- Ах ты, ягодка моя! Приехал, не забыл старуху. Да еще и на такси потратился! Сколько взяли-то с тебя? Рублей сто, поди?
- Триста, - безжалостно ответил Олег.
Называть истинную сумму, израсходованную на
соблюдение семейных обрядов, смысла не было. Больше трех сотен не даст.
- Держиморды! Сатрапы! Душители свобод!
- Тихо, тихо, бабуля! Ты не в полицейском участке, успокойся. Триста рублей - это по нынешним временам еще недорого. Но я всю свою стипендию отдал, - вернул он старуху к интересующему его вопросу.
- Сейчас, сейчас, погоди...
Елизавета Яковлевна поднялась, шурша длинной юбкой, ушла в комнату. И долго не возвращалась.
Чего застряла? Все свои сберкнижки перебирает, что ли? За окном уже темнеет, блин! Так вообще пролетишь, как фанера над Парижем. Мимо денег и удовольствий...
- Бабуля!
Тишина. Олег испуганно вскочил, бросился в гостиную, затем в спальню. Бабуля мирно похрапывала на кровати с металлическими шишечками.
Снять бы эту шишечку да и долбануть тебя по кочану, бабулечка, яростно думал Олег. Поскольку знал, что разбудить теперь бывшую революционерку,
пионерку, комсомолку и так далее - затея безнадежная. И что делать? По ящикам деньги искать? Черта с два найдешь.
М-да. В кармане остались две сотни. Положим, доехать до общаги на них можно, но нужно же и закупить чего-то. Горючего и закуси. С пустыми руками не припрешься. Черт!
От злости Олег выскочил на лестничную площадку покурить, хотя курить здесь не разрешали. Никакой пепельницы или хотя бы баночки для окурков... Только легкий аромат каких-то знакомых духов. Щелкнув зажигалкой, он затянулся "Парламентом". Дверь в квартиру напротив была приоткрыта. Олег курил, ожидая, что на площадку может выйти сосед, член Государственной думы. Он всегда улыбался Олегу, когда сталкивался с ним в лифте. И расспрашивал про учебу и вообще про жизнь. Однажды даже пригласил его в кафе! Чокнутый какой-то! Хотя... Стрельнуть, что ли, у него сотен пять? Сказать, что бабуля обещала дать, да уснула. А что? Так и есть. Или почти так. И он наверняка даст. Что ему пять сотен? Мелочь. Тем более что... Даст, если сам выйдет. Жена-то у него баба неприятная... А сын вообще пришибленный какой-то... Чего же они не выходят? В квартиру дым табачный ползет, а им хоть бы хны?
На площадку никто не выходил. Из квартиры не раздавалось ни звука. Что за тишина такая? Дома их, что ли, нет? А дверь открыта? Докурив сигарету, он ткнул окурок в щель между секциями нарядной, выкрашенной в белой цвет батареи, открыл дверь.
- Здрасте, кто дома? У вас дверь в квартиру не заперта! - громко произнес Олег.
Ему никто не ответил.
Глава вторая. ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ
22 ноября 1997 года
Сережа, Сереженька, Серый, Серенький мой! Любимый мой, солнышко мое...
Вот и все. Все кончилось. Все хорошее, все счастливое в моей жизни закончилось сегодня на Северном кладбище. Наверное, это сумасшествие, но я не верила, что тебя больше нет. Не верила, когда Софья Петровна сказала, что ничего нельзя было сделать. Она говорила, говорила, гладила меня по руке, я вроде слышала ее слова: обширный инфаркт, острая недостаточность, мерцательная аритмия... Слышала - и ничего не понимала. Какая недостаточность? Недостаточность - это когда тебя нет рядом со мной. Почему острая ? Ты был в реанимации восемь суток. Какая же она "острая" ? Это я плохо молилась. Я не умею, и никто нас не учил. Господи, ну я же не виновата, что меня не учили верить, ну почему ты не помог мне?! Я ведь каждое утро ходила в церковь всю эту неделю! Сначала в церковь, потом в больницу. И ничего нельзя было сделать... Но ведь делали же раньше! Софья Петровна справлялась же с твоими приступами! И говорила, что ты должен жить долго, чтобы поднять детей и увидеть внуков. И ничего не смогла сделать... Как же она не смогла? Она такой хороший врач. Папу столько лет тянула, а ведь у него был целый букет патологий. Помнишь, как она нам говорила: "Берегите папу, у него пышный букет патологий". Она говорила так, будто ты его сын, а не зять. И ты действительно был ему как сын, он любил тебя так же, как Севку. Господи, о чем я? Папы уже два года нет. И сегодня тебя положили рядом с ним...
А мы остались без вас. И наши мальчики остались без тебя. Я не помню, кто сказал им, что ты умер. Не я... Наверное, это малодушие, но я не смогла. Как я могла объяснить им, что тебя больше нет, когда сама в это не верила ? До сегодняшнего дня, до того момента, когда увидела гроб. Знаешь, когда я увидела тебя там, внутри, - это был не ты. Неподвижное тело в твоем костюме. И когда я увидела это тело, сердце мое оборвалось и упало, упало куда-то вниз, в пропасть. И я коснулась твоего лба, такого холодного, такого уже не моего, такого нестерпимо мертвого... Я сама помертвела, правда. И не плакала, потому что мертвые не плачут.
И мальчики держались молодцом. Они тоже не плакали. Правда, я с ними почти не разговаривала все эти дни. Мне казалось, что я должна всеми мыслями быть рядом с тобой, помогать тебе выжить и ни на что не отвлекаться, даже на детей.
Митя сидел все эти дни в своей комнате. Оттуда слышалась какая-то музыка. Я не знаю, что за музыка... А Сашенька все рисовал что-то. Он все рисовал, рисовал. Мама их кормила, провожала в школу, встречала после школы. А я ничего не могла. Только ездить в церковь и к тебе в больницу. И стоять перед дверью реанимации и ждать, когда выйдет дежурный врач и скажет... Каждый день одно и то же: состояние крайней тяжести. И потом бежать на отделение к Софье Петровне и слышать от нее те же слова. Правда, она призывала надеяться на лучшее...
Похороны были хорошие. Я все постаралась сделать так, чтобы тебе не было стыдно. И гроб мы выбрали красивый, дорогой. И отпевание было, хоть Господь и не помог нам... Наверное, он пожалел тебя, а не нас. Это ведь мы тебя заездили. Три работы, пять лет без отпуска. Это я во всем виновата. Нужно было жалеть тебя, беречь тебя, а я все о мальчиках... Митеньке нужен компьютер, Сашеньке нужен английский... И обоим - усиленное питание. А на поминках, когда твои сослуживцы выпили и расслабились, я слышала, как одна женщина сказала, что мы тебя съели. И добавила, что вот, мол, жена слезинки не уронила... не любила...
Сережа, Сереженька, это неправда! Ты ведь так не думаешь?! Я тебя так любила! Так люблю! Никогда в моей жизни не будет другого мужчины, никогда! Как же мне жить дальше, Сережа? Как растить мальчишек ? И на что мы будем жить ? Как же ты нас бросил, Сереженька?
Ты прости, что я плачу. Это только сейчас, ночью, перед твоей фотографией. Дети спят, они не видят. А я пишу в дневник все подряд, мысли разбегаются, как тараканы. Ты всегда ругал меня за то, что я нечетко мыслю. "Филолог, он и в Африке филолог", - это ты мне всегда говорил, помнишь? И кто теперь будет надо мной подсмеиваться, и чинить электропроводку, и дарить мне цветы, и справляться с протечками в ванной, и любить меня по ночам, и прижимать к себе, и утешать, когда мне плохо, и любоваться мною, как бы я ни выглядела, и достраивать дачу, и возиться с мальчишками, и учить их быть мужчинами? Кто?..
Сережа, зачем ты умер?
Она уткнулась лицом в тетрадь, глухо зарыдала.
- Мариночка, ну что ты? Что ты, доченька? - на пороге кухни возникла пожилая женщина в пуховом платке, накинутом на ночную сорочку.
- Мама, мама, я не смогу без него! Как я смогу?
- Ну-ну, Мариша, тихо, тихо, мальчиков разбудишь.
Пуховый платок лег на плечи Марины, мать закутала ее, словно запеленала, прижимая к себе вздрагивающие плечи.
- Мама, мама... я не смогу...
- Сможешь, девочка, сможешь. Когда умер папа, мне тоже казалось, что моя жизнь кончена. Но у меня есть вы - ты и Сева, есть внуки. Разве этого недостаточно для того, чтобы жить? И разве ты имеешь право думать... Как это не сможешь? А сыновья? Они так переживают смерть Сережи. Он был прекрасным отцом, им будет очень трудно.
- Они ничего мне не говорят, молчат... Митя все какую-то музыку дурацкую слушает, Саня рисует. Как будто ничего не случилось. Меня как будто даже сторонятся.
- От тебя веет таким безысходным горем, что им не подойти. А они переживают свое горе.