По салону поплыл запах духов.
- Какой дивный аромат! Что это за духи?
- "Опиум", - ответил Валентин, взмахнув накрашенными ресницами.
- Прелестные духи! Куда вас отвезти? Домой? На Воздвиженку?
- Вы знаете, где я живу?
- Как же мне, поклоннику вашего таланта, не знать, где живет кумир?!
Юноша искоса разглядывал Турецкого.
- Вы видели меня на сцене?
- Видел, и не раз, - усмехнулся Турецкий. - Вы так воздушны, легки!
- Что-то я вас не припомню... Вы не похожи на наших... Вы натурал?
- В общем-то да! Не стану лукавить.
- А куда мы едем? Нам же нужно направо...
- Едем мы, дорогой Валентин Антонович Варфоломеев, на Большую Дмитровку.
- Мне туда не нужно! - занервничал юноша. - Что там?
- Там, дорогой Валентин Антонович, располагается Генеральная прокуратура. Нам туда.
- Зачем?
- Поговорить, дражайший, поговорить.
- Это произвол! Это захват! Вы что... похитили меня?
- Что вы! Упаси бог! Я подвез вас. Оказал вам услугу. Потому что мог бы вызвать вас повесткой. А зачем нам огласка, верно? Мы поговорим тихо-мирно. И разойдемся. Может быть, - зловеще добавил он.
Автомобиль замер.
- Прошу на выход, - мило улыбнулся Александр. - Нам туда, - указал он рукой на проходную.
Варфоломеев выбрался из автомобиля, на негну- щихся ногах пошел в указанном направлении.
В этот день вся Генеральная прокуратура, в той ее части, что расположена в здании на Большой Дмитровке, подавляя смешки, высыпала в коридоры, разглядывая спутника Александра Борисовича Турецкого. Спутник его шел на журавлиных ногах, то и дело испуганно взмахивая накрашенными ресницами и покусывая губы в вишневой помаде.
"Завтра насмешек не оберешься!" - раздраженно думал Александр Борисович.
- Вот сюда, пожалуйста, - он распахнул перед танцовщиком дверь своего кабинета.
- Присаживайтесь. Шубку можно скинуть. Разговор будет длинным, - пообещал Турецкий.
- У меня в шесть спектакль! - нервно вскричал Варфоломеев.
- Не в шесть, а в семь, - поправил его "важняк".
- Но я еще должен разогреться!
- Вот сейчас и разогреемся, - усмехнулся Александр, доставая диктофон и включая стоящий в углу кабинета видеомагнитофон.
Варфоломеев вперился в экран. Александр тем временем внимательно его разглядывал. Узкое лицо, высокие скулы, темные глаза, удлиненный нос с горбинкой. Красивое, породистое лицо. Но назвать это лицо женским, даже с учетом накрашенных губ и ресниц, было весьма трудно. Впрочем, если темные очки и капюшон... Варфоломеев нервно теребил сумку. Крупные, жилистые руки с выпирающими венами, широкие, чуть искривленные в суставах пальцы с длинными, в ярком лаке, ногтями. А уж руки тем паче на
женские не тянут. Консьержка Серова говорила, что неизвестная женщина в черной куртке с капюшоном сутулилась, а у танцовщика гордая прямая осанка с высоко поднятой головой. Тем не менее, тем не менее...
На пленке между тем завершилась театрализованная оргия, зал рукоплескал. Спустя несколько мгновений танцовщики высыпали в зал. За столиком Новгородского расположился Валентин Варфоломеев. Минуту спустя он уже сидел на коленях депутата. Турецкий щелкнул пультом, остановил кадр.
- С этого места начнем поподробнее. Вам знаком этот мужчина?
- Который из них?
- Тот, у которого вы сидите на коленях.
- Это Жорж.
- А полностью? Полное имя, отчество, фамилия?
- Я знал его под этим именем.
- Почему - знал? - тут же вцепился Турецкий.
- Потому что... Он к нам давно не приходил.
- Как давно?
- Месяца полтора... Наши говорят, что его убили...
- Кто это - ваши?
- Ну, балетные.
- Вас с этим Жоржем связывали какие-нибудь отношения?
- Ну какие отношения, господи? Трахались иногда, вот и все отношения.
- И где это происходило?
- Он приходил в клуб "Чайковский", где мы обычно выступаем. Там есть кабинеты. Там все и происходило.
- Часто он там бывал?
- Где-то раз в неделю. Иногда чаще.
- И всегда выбирал вас?
- Почему - всегда? Кого хотел, того и выбирал. Мы же для них как проститутки.
- То есть вас заставляли с ним спать?
- Ну что значит "заставляли"? Никто никого не заставлял. Все совершеннолетние. Только если клиенту откажешь, вылетишь из труппы на следующий же день. Это всем известно.
- То есть руководитель труппы все-таки принуждал вас к...
- Траханью? Напрямую - нет. Но я же говорю: не переспишь - вылетишь. А у меня руки больные, я в нормальной труппе работать не могу. Мне ни одной балерины не поднять. У меня полиартрит.
- Вы встречались с Жоржем только в стенах клуба? Он никуда вас не приглашал?
- Нет. Мы вообще с ним пару раз только... Потом он на Андрея Маслова переключился, честное слово!
"Что это ты так нервничаешь, дружок?" - Александр видел, что сквозь слой пудры на лице танцовщика проступают алые пятна.
- Вас это огорчило?
- Как вам сказать... Он, конечно, не супермужчина, от него головы не потеряешь... Но не жаден. Деньги давал. На лекарства в том числе.
Турецкий поменял кассету, включил ее. Замелькали кадры. Александр остановил пленку. Рядом с Новгородским за столиком сидел светловолосый молодой человек.
- Вот! Это Андрей! - вскричал Варфоломеев. - Он и был пассией Жоржа, пока не пропал.
- Пропал? Куда и когда?
- Где-то в начале октября. Вечером возвращался домой после спектакля и до дома не дошел.
- И что же? До сих пор о нем ничего не известно?
- Нет.
- Заявление в милицию подавали?
- А кто будет подавать? Он из Коврова родом. У него там из родственников одна тетка. Кому он нужен-то?
- Как же так? Ваш товарищ по сцене пропал и никому нет дела? А ваш худрук? Он-то куда смотрит?
- Он смотрит, чтобы клиенты были довольны! Чтобы никаких скандалов, чтобы тишь и гладь...
- Что ж, придется его огорчить. Поскольку скандала, видимо, не избежать. А что вы делали седьмого ноября, Валентин Антонович?
- Седьмого ноября? - молодой человек задумался. - Я не помню.
- Постарайтесь вспомнить, - улыбнулся Александр. - Это праздничный день. Вы, наверное, участвовали в каком-нибудь спектакле?
- Нет, седьмого у нас спектакля не было. Это был свободный день.
- И где же вы его провели? С кем?
Варфоломеев молчал.
- Я жду, Валентин Антонович. Это всего-то полтора месяца тому назад. Седьмое ноября, праздничный день, - повторил Александр. - Неужели у вас такая короткая память?
- Нет, память у меня нормальная, но что именно я делал седьмого ноября... Ах, вспомнил! Дома был, отдыхал. Читал книжку. - Он все теребил пальцами сумку.
- Замечательное занятие. Какую книжку читали?
- Артуро Перес-Реверте. "Кожа для барабана".
- Отличная книга! - одобрил Турецкий. - Весь день читали? И никуда не отлучались?
- Не помню. Кажется, никуда.
- И кто может подтвердить, что в этот день вы были дома?
- Кто? Мама может.
- Мама, конечно, может, в этом я не сомневаюсь, - вздохнул Турецкий. - Мамы чего только не подтвердят, чего только не подтвердят...
- Что вы имеете в виду?
- А знаете, Валентин Антонович, мне ведь придется вас задержать.
- Как? На сколько?
- Пока суток на трое. А там видно будет.
- На каком основании? Вы что? - вскричал танцор. - У меня спектакль вечером!
- Придется пропустить, - вздохнул Турецкий.
- Меня из труппы выгонят, вы что? Куда я денусь-то? Это бесчеловечно! На каком основании?
- На каком основании? У меня, видите ли, есть основания подозревать вас в совершении тяжкого преступления. Нужна биологическая экспертиза, дактилоскопическая, потом следует провести опознание. Все это удобнее делать, имея вас, извините за невольный каламбур, где-нибудь поблизости. Чтобы не искать. Как Андрея Маслова.
- A-а!! Так вы хотите "повесить" на меня Новгородского? - взвизгнул танцовщик.
- Кажется, вы не знали его фамилии? - как бы удивился Турецкий.
- Знал, конечно! Только меньше знаешь, крепче спишь! На черта мне вам про него рассказывать? Вы меня от них отмажете, что ли?
- От кого?
- От всех этих деятелей, клиентов наших. Андрей попробовал Новгородского шантажировать, и что? Начал пугать его, что выступит в телепередаче какой-то. Типа "Стирки". Дурак! Приехал из своего Коврова, думал, все эти "Стирки" и "Окна" про живых людей с улицы делаются. Я ему, дураку, объяснял, что там статисты из одной программы в другую перепрыгивают. Новый грим, парик - вот и новый образ.
- Маслов шантажировал Новгородского? - пепе- бил Турецкий.
- Пробовал. Ему, видите ли, машину срочно захотелось. Всего-то пару месяцев как в труппу попал, а уже "рено" ему подавай! И начал выклянчивать у Новгородского. А тот с машиной не спешил. Тебе, говорит, еще рано. Еще не отсо... не отработал на машину. Да и вообще, этот Новгородский, он мальчишек предпочитал. Совсем салаг. С нами уж так, до кучи. Мне двадцать два - так он мне прямо в глаза говорил, что я для него староват. Андрею девятнадцать, так и то... Не больно-то Жорж им увлечен был. А вот когда его младший брат из Коврова приехал, вот тут у Жоржа глаза и заблестели. А Андрей, вместо того чтобы брата в хорошие руки пристроить, отправил его назад, в Ковров, да еще сдуру пригрозил Жоржу телевидением. И все. Где тот Андрей? Никто не знает! А у меня мама старенькая, я у нее и кормилец, и опора, и единственная радость!
- Я очень сочувствую вашей маме. Тем не менее, Валентин Антонович, вам придется на несколько дней подзадержаться, - произнес Турецкий.
- Я имею право на звонок, - совсем уж по-киношному произнес Варфоломеев.
Глава двадцать девятая ЧУЖАЯ ВОЛЯ
Раздался звонок в дверь. Звонок был коротким, слабым, словно тот, кто стоял за дверью, долго колебался, позвонить или нет.
- А, Оленин, пришел? Ну проходи. - Юрий Максимович отступил, пропуская Митю в квартиру. - Раздевайся. Хорошо, что пришел.
Митя стащил куртку, повесил ее на вешалку и все медлил, топтался в прихожей.
- Ну, что же ты? Не стесняйся, проходи.
- Мама просила поздравить вас с праздником. Вот, подарок от нее.
Оленин неуклюже сунул в руки учителя пакет.
- Спасибо Марине Борисовне. Действительно, Новый год на носу. Двухтысячный! Подумай, Митя, заканчивается целое тысячелетие! А впереди у тебя, Митя, поступление в университет. Хочется в универе учиться? Конечно, хочется. Не в армию же идти. Правда, ты уже столько двоек нахватал, что следует подумать об армии. Исправлять думаешь? Молчишь? Ну что мы здесь в прихожей, как неродные? Пойдем, я тебя чаем напою. Иди в кабинет, я сейчас.
Митя прошел в кабинет, где всего полгода назад он сидел рядом со своим тогда еще божеством, упивался сытной едой, которая после походного голода казалась неправдоподобно вкусной...
И все, что случилось потом, тоже казалось неправдоподобным... Но оно случилось, Митя помнил об этом каждую минуту. И пришел сюда потому, что ему не давал покоя мамин рассказ о пропаже картин. И потому, что Максимыч закидывал его двойками преднамеренно. И что-то нужно было со всем этим делать. Митя хотел попросить учителя, чтобы его перевели в другой класс.
А пока он рассматривал картины, пытаясь отыскать те, о которых говорила мама. В прошлый раз, летом, он не слишком-то разглядывал стены кабинета и, конечно, не запомнил досконально, какие именно полотна их украшали.
Юрий Максимович внезапно распахнул дверь, словно стоял за ней и наблюдал за ним в какое-то невидимое Мите отверстие. Он вкатил сервировочный столик, на котором стоял графинчик с коньяком ("Ни за что не буду пить!" - дал себе зарок Митя), крупные, нарядные мандарины в вазочке, дорогие конфеты и аккуратные бутерброды с черной икрой. Чайные чашечки белого фарфора, столь же изящный, почти прозрачный высокий чайник. Все изысканно, красиво и... порочно. Почему-то теперь Митя ощущал присутствующий здесь порок почти осязаемо, словно дурманящий аромат восточных палочек.
- Садись, Митя. Что ты стены разглядываешь? Картины нравятся? А мне казалось, ты не особый ценитель изобразительного искусства, - усмехнулся учитель, опустившись в глубокое кресло напротив мальчика.
Он разлил чай, затем налил на дно пузатых бокалов коньяк.
- Я пить не буду! - заявил Митя.
- Боже, сколько категоричности! - рассмеялся Юрий Максимович. - Кто же тебя заставляет? Не пей. Мой долг хозяина наполнить твой фужер, не более того. А я выпью. Коньяк, между прочим, отменный!
Юрий Максимович смаковал коньяк, откровенно разглядывая Митю. И под этим взглядом, уверенным, холодным, властным, силы мальчика, силы, которые он мучительно долго собирал для этого визита, для предстоящего разговора, они таяли, уходили, растворялись в чужой воле.
- Говори, Митя, - разрешил учитель. - Ты ведь хочешь что-то сказать. Или спросить, так?
- Да, хочу! - Митя все же поднял на него глаза и, стараясь не отводить их в сторону, произнес: - Юрий Максимович! Помните, мы летом, перед походом были в Эрмитаже?
- Помню, - тут же откликнулся учитель. - Как не помнить? Твоя очаровательная мама и ее не менее очаровательная подруга... Кажется, Наталия Ивановна, так?
- У них в хранилище пропали две картины. Очень ценные. Это случилось после того, как мы с вами были там заперты, - выпалил Митя.
- Что ты говоришь? - поднял брови Максимыч. - И что же? Какая связь?
- Вы же... Я помню, мы стояли там в темноте, а вы передвинули к себе мою сумку. И потом я слышал, что вы что-то делали там, сзади. Я слышал звуки...
- Я что-то делал у тебя сзади? - Максимыч расхохотался. - Надеюсь, ты не станешь утверждать, что я обесчестил тебя в музейном спецхране? Хотя мысль, конечно, интересная...
От гнева и ненависти Митя застонал, вскочил и набросился на Юрия Максимовича, пытаясь дотянуться до горла.
- Вы... сволочь, я вас ненавижу! - кричал мальчик.
Но учитель ловко, одним движением скрутил его руки, заставив Митю упасть к себе на колени.
- Мальчишка! Глупый мальчишка! Как ты меня возбуждаешь! - прерывисто дыша, произнес Максимыч. - Ладно, молчи и слушай, что я тебе скажу! Если в музее пропали картины, да еще в тот день, когда в спецхране были ты и твоя мать, значит, это вы их и украли, понял? У кого была с собой большая спортивная сумка? Кто внес ее в музей? Ты. Кто предложил эту экскурсию в спецхран? Твоя мать.
- Но это же вы вынесли сумку из музея! - вскричал Митя.
- Нет, это ты ее вынес! Я к ней не прикасался. - улыбаясь, проговорил учитель.
- Вы же врете!! Вы врете!! - Митя задыхался от ненависти.
- Вру? Кто? Я?! Заслуженный учитель страны? Лучший учитель года? Ты соображаешь, что говоришь? - Голос Юрия Максимовича спустился до звенящего шепота. - А если я вызову милицию и заявлю о том, что ты рассказал мне здесь и сейчас, что вы вместе с матерью совершили кражу художественных ценностей из Эрмитажа, а? Что тогда? Тебе, положим, много не дадут. А вот мамаша твоя получит по полной программе. Лет десять, думаю, оттяпает. Как тебе такая перспектива?
Митя молчал. Юрий Максимович отшвырнул его и, глядя на лежащего у его ног подростка, продолжил:
- Жалея твою мать и младшего брата, я, так и быть, никому ничего не скажу. Но и ты прекрати свои выходки! - Голос его начал повышаться. - Ты что же думаешь, сявка, я позволю тебе дерзить, фыркать, делать какие-то намеки на наши отношения? Я дал тебе полгода, чтобы ты привык к создавшейся ситуации. Ты уже не ребенок. И нечего строить из себя невинность! Я говорил тебе, что буду иметь тебя когда захочу и сколько захочу? Говорил? Так и будет!
Он помолчал, упиваясь зрелищем поверженного юноши. И продолжил уже спокойно и уверенно:
- Если ты будешь хорошим мальчиком, если ты будешь меня любить, я сделаю для тебя все! Ты будешь учиться на лучшем факультете лучшего учебного заведения города. Я буду помогать тебе материально. Я буду опекать тебя. Понял? А ты будешь приходить ко мне сюда два раза в неделю, во вторник и в пятницу, в шесть вечера. И без напоминаний и всяких глупостей. Иначе твоя мамаша будет сидеть в тюрьме, а ты сгниешь в армии - это я тебе обещаю! Запомни: я всегда имею то, что хочу иметь. Мне понравились эти две картинки, - он указал рукой на два небольших полотна на стене, - правильно, они самые. Так вот, я захотел иметь их в своей коллекции, и я их имею. Я хочу иметь в своей коллекции тебя, и я буду тебя иметь, понял? А теперь выпей коньяку и снимай штаны, щенок!..
Константин Дмитриевич Меркулов мерил шагами кабинет, сердито и шевеля густыми бровями в сторону Турецкого и Грязнова, сидящих рядом, плечо к плечу, как Великая Китайская стена.
- И что еще нового мне предстоит выслушать в связи в этим чертовым делом? - вопрошал Меркулов. - Какого дьявола, Александр, ты засадил на трое суток еще и этого танцора?
- Интересное кино! Сам же велел мне копать среди гомиков. Я нашел подозреваемого, который ложится в картину преступления, как бильярдный шар в лузу, и я же еще и виноват!
- Чем же он похож на убийцу?
- Да всем! Ростом, цветом волос, отсутствием алиби, присутствием мотива убийства, запахом духов, наконец!
- И какой у него мотив?
- Ревность! Он уже не молод: двадцать два года для танцовщика - это почти старость. Плюс болезни.
Подвернулся Новгородскому. Тот, видно из жалости, снизошел до Варфоломеева, даже на таблетки раскошелился. И вдруг более молодой и смазливый соперник уводит "папика" прямо из-под носа. У него и взыграло ретивое!
- Что у него взыграло? Что ты несешь, Саша? Ты абсолютно несерьезно относишься к этому преступлению!
- Я абсолютно серьезно, Костя! - повысил голос Турецкий. - Этот человек вызывал подозрения! У него нет алиби. Я должен был провести с ним ряд следственных действий. И следствию удобнее, чтобы эти трое суток, пока мы проводили дактилоскопию, биологическую экспертизу, опознание подозреваемого консьержкой, - мне было удобнее, чтобы он это время был под рукой. Чтобы не гоняться за ним по всей Москве. И чтобы он вообще остался жив. Его соперник, смазливый юноша, между прочим, пропал два месяца назад. И если бы танцовщик Варфоломеев не был педерастом, ты бы и слова не сказал против его задержания?
- Не выражайся в моем кабинете!
- Извини! Но ведь у нас в стране существуют особые привилегии для сторонников однополой любви? Для них особые законы? Более мягкие? Ну, кто звонил тебе по поводу этого клиента, а? Признайся, Костя, что и у Варфоломеева нашелся защитник в стане "голубых". Так?
- Ну, так.
- Кто же это? - заинтересовался Грязнов.
- Один генерал, - глянув на генеральские погоны Вячеслава, ответил Меркулов.
- Это не я, - как-то даже шарахнулся в сторону Грязнов.
- А ты в Москве не единственный генерал. Есть и погенералистее, понял? Дело не в том! Если бы вы что-нибудь доказали - другое дело! А что у вас вышло? Похвастайтесь, товарищ Турецкий! - язвительно произнес Меркулов.
- Хвастаться нечем, - признался Турецкий. - Волосы Варфоломеева по структуре ДНК не совпадают с волосом, найденным на месте преступления. То же с отпечатками пальцев.