- И с Орри. Нет. К тому же мужчины ведь и у вас не заражаются. Генетика. Человеческий генотип один и тот же.
- Наследственное вещество то бишь, - соглашается с девушкой генерал. - Ба-нэсхин, по всей видимости, для вас не люди. Даже… Даже любовница.
- Что-о?
- Все щадили ваш шифгретор. Ваш катьяд. Вашу нелепую и тупую гордыню, - отвечает священник резко. - И оттого не говорили с вами прямо.
- Можно притчу, святой отец? - говорит Криспен. - Как-то притащили мои племяшки на двор малого щенка. Нянчатся с ним, Орком назвали - самое кобелиное имя. Где-то через месяц-другой чихать начал, дрожать мелкой дрожью. Испугались ребятки - не чумка ли часом. Поволокли к коновалу. Тот повертел в руках успокоил: ничего такого, другая болячка, вылечим. А потом спрашивает: "Что это вы сучку всё "он" да "он" кликаете? Орком, а не Оркой? Ведь сразу видать, что труслива".
- Я не боюсь, - Галина облизала враз пересохшие губы. - Ладно - смерть. Вы, наверное, сразу меня убьёте. Сожжёте, да?
- А что, это мысль, - отвечает священник. - Жаль, на редкость идиотская.
- Но Орихалхо… Не могу.
- Женский вариант имени, кстати. Мужчина был бы Орихалхи, - поясняет генерал.
- Это ведь было нельзя, верно? С одним полом.
- Без огласки да потихоньку - отчего ж нет? - говорит Криспен. - Это ж не прелюбы сотвори, а чистое милованье. Пошли бы детки - тогда…
Издеваются?
- И насчёт проказы никак не могу принять.
- И насчёт доказательств в полном сомнении, - подтвердил монах.
Её подталкивают к некоей узкой щели или водовороту. С состраданием, но вполне хладнокровно. И от одного этого - нет, еще и из-за Барбе! От всего этого Галина очертя голову бросается в омут:
- Так выньте из меня мою нутряную правду, - говорит, стараясь, чтобы не дрожал голос. - И покажите лицом.
- О. Вы согласны играть на условиях Ордена?
- Да. Согласна, если иначе никак. Только не заставляйте отвечать на что попало, как Барба.
- Досужих вопросов мы тут не задаём, уж поверьте, моя госпожа, - кивает генерал. - И ему не задавали.
А Криспен занавешивает зеркало, поворачивает Галину лицом к нему. К стене. Хорошие руки, надёжные. Говорит:
- Держись. Жми дерево крепче. Ты храбрая, а таким легко. Генерал, дайте я один поведу.
И другим голосом, как бы повторяя затверженное:
- Сейчас я не скрываю лица под маской, чтобы ты не видела меня в любом клирике и мирянине. Тебе не разрешено выбирать по причине малой опытности. Доверяй не мне - себе самой.
Жёсткая рука оглаживает нагое, дрожащее тело от волос, забранных в пучок, до бёдер. На перегибе спины, вблизи округлостей, приподнимается, делает как бы ступеньку, ветерок. Не возбуждает плотски: холодит, успокаивает. Слегка разминает мышцы.
- Пояс мне будет?
- Нет - с ним ты не доверишься как надо.
Возится недолго, потом спрашивает с резкостью:
- Твоё имя?
- Галина Алексеевна Шевардина.
Удар. Довольно весомый, кстати. Со щекоткой уж никак не спутаешь.
- Я не таможня и не пограничный контроль. Говори истинное.
- Галю. Малява. Пуговица.
Плеть оглаживает спину распущенными концами. Веер. Бархат по бархату.
- Ты что, удерживаешь руку?
- Нет. Верь мне. Хотела сюда ехать? За многие радуги?
- Да.
Удар, Больно. Жжёт. Что за…
- Отец хотел. И страшно было оставаться в России.
Удар. Прошёл спокойно.
- Не суть важно. Не протокол, поди, пишем. Пошли далее. Доверилась батюшке? Любила?
- Разные вещи. Да. Да.
Плеть, кажется, рассекает мясо до костей. Галина еле сдерживает крик.
- Помни, я не наказываю, а показываю. Любила - восхищалась или любила - страшилась?
- Второе.
Точно горячая рука гладит - соединяет края лопнувшей кожи.
- Крис, погоди. Теперь я спрошу. Это ты у меня условный рефлекс вырабатываешь? За неправильный отзыв - кнут, за верный отзыв - пряник?
- Не грузи простеца терминами, коих он не понимает, - вполне добродушно укоряет Галину священник. - Нет, наш брат не задумывается над ответами: это пока всё равно. Ты сейчас учишься на пустяках. Криспен, тянуть больше не надо.
- Галю. Можно так звать?
Она кивает, не открывая рта.
- Галю, ты Орихалхо любила?
- Конечно.
Жарко, душно - говорят, некоторые краснеют всей кожей. Вот так, как она сейчас.
- Не боишься признаться?
- Нет. Неправда - боюсь. Но эта боязнь из тех, что поднимает кверху.
- Эйфория, - смеются сзади, - Ой, Галю, только не маши от нас крылышками, не надо.
- Что, уже всё? - спрашивает она.
Но в ответ прилетает такое, что содрогается вся плоть и тело выгибается, точно лук. Напрягается, тянется вслед за плетью.
- Не страшишься. Но не думаешь об этом верно. Как рано ты поняла, кто хранитель твоего тела? Он… или она?
Девушка, словно под внушением гипнотизёра, лихорадочно перебирает факты.
Имя Орихалхо, произнесенное с нарочито странным акцентом. Недюжинная сила. Манера говорить обиняками, избегать прошедшего, личного времени. Курьёзное телосложение. Да и Барбе с первого же взгляда понял, поддержал игру самолюбий, но изо все сил пытался вразумить обеих.
- Галю надо немного поторопить?
Хочется от души выругать садиста, но нечто в интонации…
- Да, только в самом деле немного. Тихо. Делай ритм. И, ну… не по плечам.
Орихалхо - живая драгоценность. Как она тогда нагая стояла на берегу, склонив голову, и волосы прикрывали её спереди всю, будто святую Агнессу. Или раньше - в женской тунике и дорогих бусах. Каким голосом напевала. Как дотрагивалась - ни один мужчина так не умеет…
- Теперь стой. Прошу тебя.
"Шепчет трава на губах - прощай И иные злые слова. Мы с тобою воздвигнем рай, Как замолкнет молва". Романтическое. Лесбийское.
- С первого дня увидела. Но мне было всё равно кто. Я всё забыла, - говорит Галина, буквально захлёбываясь словами. - Оба следили, чтобы я не разносила заразу, Орри и Барб. Оба меня лелеяли и скорлупой обводили. Развязывали узлы, что я запутывала. Не боялись моей грязи - щитом становились между мной и другими. Не щадили себя - это я бездумно ими рисковала. Это подлинная правда. А теперь бей изо всей силы, Крис!
…Всё-таки Криспенова магия, очевидно, напоследок дала сбой - или уж слишком громкий вопль из самой Галины вышел. Типа никак не получилось у обоих расслабиться на последней фразе.
Очнулась после всего она лёжа на животе и с носом, уткнутым в тугую подушку. В белой комнате были открыты окна, солнце запуталось в летучих занавесках. Оторвала от валика голову - больше ничего не получалось, спину будто могильной плитой придавило. Вокруг стояло две кровати, простеньких, без полога, но с высокими боковинами. Должно быть, чтобы страдник через край не вываливался. Одна постель была пуста, хотя и чуть смята, из другой смотрел знакомый темноволосый затылок.
- Барб. Барбе, это ты?
Тело приподнялось на локтях, голова повернулась, заморгала обоими глазами вперемежку:
- Уф, хорошо, что очнулась, глупая.
- Кое-кто ещё и похуже дурень.
- Я полагал, ты меня запрезираешь, что выдал. Предал.
- Да не успела просто. Очень быстро закрутилось. Мы вообще-то где?
- В орденском госпитале.
- Тебе сильно досталось?
- Поменьше твоего. Или побольше: с нашими фокусниками ни в чём не будешь уверен. Кроме того, что тебе явно достался куда более крутой специалист, чем мне, Крисп этот. Он тебе сделал с потягом - от такого кровь течёт струйками и получаются шрамы, чистые, в нитку. Через год-два о них вообще забудешь, особенно если новые появятся. А мне кожу не вредили, вот и пришлось массаж делать прямо по свежим синякам и шишкам. Боялись, распухнет и загноится. Бывало, знаешь ли, такое в прошлом.
- Криспен и страховочный пояс на меня не надевал, положась на своё искусство.
- Мудрёное сооружение. Плётку, особенно если отмякла и стала негодна, легче сжечь, чем его.
- Прагматики вы все. Да, Барб, а что Орихалхо?
- Здесь из-за нас днюет и ночует. Поит меня из ложечки, тебя из бутылки с соской. Этим… монастериумом. Сейчас отправилась за свежей порцией детского творожка из конины. Кобыльего молока то есть.
"Добрая. Преданная. Женственная. А какой был у меня на неё блок поставлен - буквально ничем не прошибить. Иногда приходится расплетать обстоятельства на пряди - так поздно осознаёшь суть дела. Успевает порядком запутаться в голове. А ведь даже аббатиса отпустила нам с Орри не просто телесную связь, но связь с одинаковым полом. Отчего?"
- Похоже, Барбе, мы обе из-за тебя влипли в историю. Прости, ты не виноват, ты сделал, что надо было. Невольник чести и обстоятельств. Вот твоя Супрема…
- Орден Езу.
- Пускай. В общем, не перевариваю я таких вещей. Пытки - не средство. Показания, которых так добиваются, - чистое варварство. А если не сдержишься да на себя поклёп возведёшь?
- Знаешь, как мы говорим? Когда признание обвиняемого перестало быть царицей доказательств, стало возможным с чистой совестью обвинять и приговаривать невинных.
- Зато без их терзаний.
- Один весьма уважаемый чей-то предок говаривал, что пытка - неплохое средство отделить человека от его вранья, только надо верно её дозировать.
- Но боль?
- Это так страшно? Так непреодолимо, Гали? Уверяю тебя…
- Ну, я, как ни крути, на себя лишний груз навьючила. В смысле - добилась правды и гораздо больше, чем правды.
- Кто может, тот вместит. Рутенцы привыкли обкладывать себя ложью, как мягкими подушками. Да и наш Орден: никогда не лжёт, но и правда у него не одна.
"В общем, езуиты не лгут, но с их правдой надо ещё суметь обернуться. Почём мне знать, что Барбе не напоказ тогда епитимью держал? Мог догадаться, что меня приведут - его поклёпные речи слушать".
- А ты сам никогда враньём не промышляешь?
- Ну…Как персона, шибко подающая надежды, - фантазирую иногда.
- Как с тем басселардом, например. Ты ведь сам его мне подсунул, признавайся.
- Ну, я тебе иного не говорил, а прямо ты не спрашивала. Однако была убеждена с самого первого раза.
- И опять ничего не ясно.
- Мне снова под плети лечь, чтобы ты поверила? Перебор выйдет.
- Барб. Вот толкуем о пустяках, а не о главном. Что нам теперь грозит?
- Генерал не успел объяснить: уж очень ты их с Криспом круто в оборот взяла.
- И потом конкретно вырубилась.
- Ох уж эти твои рутенские вульгаризмы. В общем, наказывать ни тебя, ни тем более Орри никто не помышляет. Никакие расхожие штампы здесь не срабатывают. Супрема и то не чета испанской инквизиции времён расцвета. Люди в верхушке Ордена сидят очень умные. Жёсткие, да, и жестокие, но ничего помимо истины им не нужно. Вся беда в том, что человечество сплошь и поголовно состоит из людей непорядочных. А уж конфликт с Готией нам и не надобен и задаром. Так что тебя изолируют, вышлют из Франзонии и попытаются как ни на то подлечить.
- Барб, я идиотка. Больше двух мыслей зараз в светлой головке не удерживаю. Ведь теперь я наверняка помру.
Барбе улыбнулся:
- Помрёшь, ну конечно. Известный силлогизм: ты - человек, все люди смертны и так далее. Весь вопрос, как скоро это случится. Тебя ссылают - если вежливо выразиться, посылают - в Сконд. А тамошние Матери - великие доки в естественном отборе и скрещивании. И с простой лепрой им приходилось не однажды переведываться.
Разумеется, тут как раз явилась Орихалхо - с мягкой, не знакомой раньше улыбкой - и стала обихаживать обоих.
- Не бойся за меня, что я женщина, - сказала в ответ на протесты болящей. - Лишь рутенцы полагают, что зараза передаётся со слизью и иными телесными жидкостями, мужской и женской - но мы с недавних пор знаем больше. Ох, я так перепугалась, увидев, что твои пятна выросли с того прошлого раза…
Так, что выдала меня Барбе?
Он и так знал. И куда явственней моего. С одного того мы с ним и ругались, можно сказать: я ему намекаю, а он не выдаёт, что осведомлён куда лучше меня самой. До поры до времени. А с тобой пока дело простое. Если менять повязки и чистить язвы, омываться как можно чаще, а одежду и бинты гладить раскалённым утюгом, то и зараза не пристанет. Раз через десять приходится сжигать тряпьё, ну и ладно. Так что если Верт и ожидает эпидемия, то разве повальной чистоплотности!
Также, к немалому смущению Галины, явилась Зигрит - с незнакомым кавалером, уже не из русских рутенцев. Наклонилась, поцеловала девушку, положила рядом с правой рукой некий предмет.
- Вот, подарок тебе. Чтобы ничто не мешало обнажать твой божественный нефрит и с честью назад вкладывать. Ради того и ездила: мне самой Бран должен был такие сделать. Но к моему дамскому кинжалу они почему-то куда меньше подходят.
"Хитрая. Наверняка специально подгоняли. Басселард ведь там внутри".
То были ножны из буйволиной кожи особой выделки, как бы полированной снаружи и пушистой внутри. По кромкам и устью шла изящная стальная оковка, плоские части украшены серебряными бляшками. На рукояти кинжала тоже появилась одна такая - чуть повыше опалового кабошона.
- Скажи - хорошо на руку ложится? Не проскользнёт в ладони? Теперь послушай. Скажу тебе, то, что ни дипломату, ни эмиссару говорить было тогда нельзя. Погибший рутенец стал бельмом на глазу - лишь оттого приближен. Знал тайны, насиловал меня и Кьяра тайнами, но допустимых границ не переступал. Убить или заточить его ради одного нашего удобства было не по-королевски и не по-человечески. Однако твой вид, такой по внешности беспомощный, подвиг Михаила на преступление. Сей несусветный бабник пожелал взять от тебя Белую Скверну и разнести по всей округе. Ты вскрыла нарыв - и из этого зерна взросла наша царская благодарность.
- Спасибо, - улыбнулась Галина. - Только вот меня не меньше того волнует судьба этих полномочных персон. Эмиссара и дипломата.
- Уж не моё дело, - ответила Зигрит с полуулыбкой. - Барбе Дарвильи, похоже, закончил свои дела по связыванию развязанного и починке порванного. Вылечится - уедет, чтобы лишний раз не выставляться перед моим Кьяром. Вот матушка Эсти к нему и его ораве с чего-то душой прилипла. Орихалхо же…
- Судьба Орихалхо не завершилась, - ответила морянка. - Лутенский верховный сьёр дал мне точное поручение - следовать за госпожой моего сердца до тех пор, пока она не отыщет для себя подходящий остров и внутри себя самой - путь к нему.
Марион говорит своему благоверному, нежась рядом на чистейших льняных простынях, удобно устроив темноволосую головку на его сухом и жарком плече:
- Кажется, не зря уступила я тот королевский свадебный "дар для передаривания". Дошла до меня благая весть, что все камни выброшены прочь, а заряженные ружья выстрелили мимо цели. И ничего хуже, чем было раньше, оттого не случилось. Я могу больше не ревновать моего мужа к несравненной и бесподобной Орихалхо, ты же сам - не смей упрекать меня в тяготении к красавцу монаху из Супремы. Рутенцы не сотворят с лепрой и Вертдомом то, что Кортес с ацтеками и оспой. Мы искони умеем жить в состоянии плавной войны: так, как жили сами рутенцы в обнимку с Чёрной Смертью и ужасом, что она принесла. Как их простолюдины умели вкушать полноту жизни посреди семилетних и тридцатилетних войн, смутных времён великих переломов. Жить и верить в преодоление.
- Погоди радоваться. Не торопись тому же печалиться, - отвечает Мариньи. - У Бога ещё довольно ухищрений в запасе. Ведь не напрасно говорят в Скондии, что Он - наилучший из хитрецов.
Авантюра восьмая
Когда в их палату - в отсутствие Орри - явилась лекарка, Галина поняла почти всё насчёт вертдомского фатализма. Женщину звали Леа, полностью мейсти Леора, и казалась она лицом вполне светским: вид благородный, даже утончённый, бледно-серые глаза умны и проницательны, волосы забраны не под чепец замужней дамы или монашки, а под тюрбан. Конец тюрбана, распущенный по плечам, прикрывал затылок, но его можно было, по желанию, натянуть на нос и рот. Одевалась Леора в красно-бурое платье с шароварами и носила через плечо на широком ремне объёмистую торбу с материалом для перевязок и снадобьями.
Сначала женщина подошла к Барбе, без стеснения приподняла одеяло и какую-то жирно пахнущую покрышку, цокнула языком:
- Хороша получилась роспись в сине-зелёных тонах. Голубой период де Домье-Смита. Задними мышцами поиграть можешь? Напрячь-распустить?
- Попытаюсь.
- Не получится - назначу ещё один сеанс массажа.
- Ой.
- Ну ладно, убедил. Сейчас покрою достопочтенного брата ещё одной порцией разгонной мази - и лежи себе дальше.
Потом подошла к Галине. С куда большей осторожностью отодвинула покрывало в сторону:
- Недурно заживает. Струпья тонкие, воспаления нет, кровь с лимфой больше не сочится. Сейчас своими зельями протру. Потерпи, ладно?
Зажгла спиртовую горелку, согрела в чашке вонючую жидкость, смочила тампон - вроде бы из льняного батиста - взяла пинцетом и осторожно промокнула им кусок спины. Подержала тампон над огнём, пока не обуглится, и бросила в горшок: с телесными отходами в госпитале обращались без особых затей. Так проделала раз десять: Галина пробовала считать, но выходило не очень. Потом Леора набрала полную руку какой-то мази, очень скользкой и более того пахучей, и стала втирать в спину и её окрестности вплоть до пальцев на руках и ногах. Жил и суставов в человеческом теле было, по её мнению, куда больше, чем описано в медицинских атласах, так что Галина сначала покряхтывала, словно роженица, а затем… Затем очень хорошо поняла Барбе.
Покончив с лечением, мейсти Леора натянула одеяло поверх девушки и отправилась поливать на руки из кувшина: сначала левую, затем правую. Выплеснула содержимое таза в ночную посудину, налила в него ещё со стакан чистой воды и капнула из бутылочки. Снова омылась. Под конец вытерлась досуха тряпицей, сожгла её в прах на спиртовке и захлопнула бледный огонь особым колпачком.
На какую мысль эти предосторожности навели Галину - понятно.
- Мэса Леора, ты знаешь о моём недуге больше меня самой, верно?
- Не мэса - мейсти, - поправила та. - Не говори, чего нет.
Попытка уйти от ответа или нечто куда более важное?
- Мейсти. А в чём разница?
- Мэс - это господин Искусник. Врачеватель и знахарь. А я из Защищающих, как и высокая старшая сестра наша Мари Марион Эстрелья. Знаешь её историю? Госпожу Эсти не приняли во врачебную гильдию, потому что она была из семьи исполнителей суровых приговоров, а ещё потому что она была девица. Тогда она утвердилась в той гильдии, где была рождена, с мужскими правами. Это дало ей негласную возможность лечить ножом, огнём и пучком травы. Добавлю, что смертей на нашей покровительнице значилось меньше, чем на ином лекаре из законных, а спасённых жизней - не в пример больше. После рождения молодого короля она добилась для женщин и младших членов семей отдельного права. Мы не обязаны исполнять шедевр, брать в руки какой-либо инструмент помимо хирургического, и к нам могут приходить люди обоего пола, желающие совершенствоваться в исцелении.