В розовеющем свете зари город был прекрасен. Низкие дома, по самую плоскую крышу погружённые в лиственное пламя. Храмы трёх главных религий с островерхими колоколенками и минаретами. Молельные дома для мужчин и широко раскинувшиеся двухэтажные дворцы для женских собраний: с колоннадами, как Парфенон, или огромными окнами бесценной работы. "Делали на островах, - поясняла Орри. - Сколько в них рутенского - никто не знает". Кварталы мастеров - десятка два-три домов, собранных в неправильный четырехугольник, с семейными общежитиями, цехами, дворами для ребятишек, мечетью или часовенкой посередине.
Они не вмиг поняли, что показалось нам непривычным в бурной, пестрой, азартно жестикулирующей толпе. Маль того, что она была по преимуществу взрослой и мужской - это и на Западе частенько встречалось. Все мужчины были бородаты. Во всём остальном Верте, на который успела поглядеть Галина, обильная растительность считалась "знаком зверя" и тщательно выводилась со всех мест, не прикрытых одеждой. Но в Вард-ад-Дунья на них ощутимо повеяло духом благородных мавров, испанских грандов и пылких французов: длинные кудри, завитые, подвитые и не очень удачно выпрямленные, но непременно покрытые чалмой или высокой бархатной шапкой, усики щеточкой, метёлкой, пиками, бородки штопором, клинышком и подковой, то и другое, текущее мимо губ в три ручья. Щеки были, как правило, чисто выбриты: никто не давал волосам права съесть лицо. Одежда была или очень светлой и хорошо выстиранной, или нарядной - и опять-таки чистой. Даже старики на пороге дряхлости выглядели щеголевато в своих длинных рубахах с неизменной саблей за широким кручёным поясом, жилетках и тафьях.
И это щегольство - при почти полном отсутствии женщин в людных местах, подумала Галина. Иногда людские волны рассекало подобие пиратского чёрного корабля под всеми парусами. Как и важная дама, встретившая их у границы, скондские "живые драгоценности семьи" были наряжены в бесформенную рубаху, поверх которой непременно накидывали мешок с прорезью напротив глаз и тончайшей вышивкой по краю этого отверстия, и при движении поднимали незримый ветер, который заставлял всех прочих торопливо сторониться. Если таких фигур было три-четыре, внутри подвижной крепости непременно прятались ребятишки: совсем маленькие - обоего пола, постарше - только девочки в изысканном оперении райских птиц. Определить достаток и первых, и вторых, но в особенности третьих с первого взгляда казалось невозможным.
- После девяти-десяти лет мальчики отходят к мужу, который обучает их, что такое в Сконде быть мужчиной. После двенадцати юных "хвалёнок" запирают в доме, а если выпускают на прогулку, то очень плотно занавешивают, - объяснила Орихалхо. - Невесты.
- Дико.
- Не хотели бы хиджаба - вон так бы стояли, - морянка показала Галине на стройную фигуру, осыпанную золотом и закутанную в множество вуалей.
- А. Вот это и есть…
- Служительница Великой Матери. Сегодня еще день будний, во время своих праздников они растекаются по всему городу.
- В голосе Орри не чувствовалось ни осуждения, ни особой радости. Зато их с Галиной спутники оживились: один даже сделал попытку прикоснуться к ручке, закованной в кольца.
- Мы идём поклониться иным богам, - холодно заметила ему Орихалхо. - На жертву этим не хватит никаких денег.
- Эти жрицы - они что, покупаются? - шокированно спросила Галина.
- Такая никогда не назовет цену за возлежание с ней: по умолчанию сие на пределе возможностей клиента, - объяснила подруга. - Но никогда не выше. Считается, что прибегнуть к такого рода услуге мужчину заставляет не удовольствие, а сугубая необходимость. У него самого дома всегда присутствует кто-то, обученный такими вот сакердотесс за умеренную цену: одна из жён или невестка, от которой ждут, что она передаст своё искусство старшим, или дочка, которой ради жениха преподаёт нежную науку мать.
- Женская солидарность?
- Так это называется. Ты угадала.
- Попахивает развратом.
- Нимало Разврат в Сконде лежит в совершенно ином месте. Связан с нарушением клятв любого рода, в том числе супружеских и вассальных. Не оговорено специально - значит разрешено.
Как-то незаметно, за интересным разговором, шествие оказалось на небольшой круглой площади. Гранитные плиты рядами ступеней поднимались к крытой ротонде, почти беседке с резными сталактитами колонн и крестом наверху: небольшой, четырехконечный и равносторонний, он покоился на огромном полумесяце с рогами, задранными до самой поперечины.
То и была Часовня Странников: место, где все они испрашивали успеха в делах, что привели их в город, жизненного благополучия и доброго пути назад, когда для того настанет время.
Несмотря на довольно-таки раннее утро, народ здесь уже толпился - цветочницы, скромно наряженные в сарафаны и платки, один конец которых прикрывал рот, торговали в основном чайными розами всех оттенков - от желтовато-белого до цвета запекшейся крови.
- Тратиться необязательно - вся здешняя клумба к вечеру так и так перекочует внутрь, - шепнула Орри, однако кинула монетку, взяла два цветка себе и Галине: один редкостного цвета корицы - Галине, белоснежный - себе.
Внутри было так тихо, будто и не стояло здесь никого плечом к плечу.
Над толпой возвышалось нечто вроде католической дароносицы, какие Галина видела в храме на Лубянке: золотого солнца на тонкой ножке, с извитыми лучами и своего рода линзой в середине. Там, меж двух толстых пластин горного хрусталя и скрещении лучей, падающих из широкого тройного витража, нечто сияло как бы своим собственным, тёмным светом.
Подобие бутона чёрной розы с сомкнутыми устами и выпуклыми прожилками на обратной стороне лепестков.
- Это её сердце, - благоговейно прошептала Орри. - Сердце женщины, которая прославила наш пол. Не касался его резец ювелира - как подняли из праха, так оно и осталось.
- Неправдоподобно, - в ответ прошептала Галина.
- Прекрасное всегда оставляет довольно места для веры, - ответил со стороны некто третий. - Посмотрите на витраж, если усомнились в правдивости легенды, - это поистине библия для неграмотных и неискушённых.
На стекле были изображены три картины.
Девушка в белом одеянии до пят сходит с костра, держа в поводу вороного жеребца с заострённой шишечкой во лбу. Конь бьёт копытом, локоны девы развеваются по ветру, лицо сияет отвагой.
Военачальник со знаменем, древко коего упирается в стремя, и в латах скорее скондского, чем франзонского образца, верхом на том самом чёрном единороге. Шлем скрывает волосы, но одна прядь всё-таки выбивается наружу.
Снова он, только без кирасы или кольчуги, в одной рубахе и по колено в пламени. Огонь превращает веющие по воздуху волосы в своего рода нимб.
Понизу всех трёх витражей изысканным шрифтом и в одну вытянутую строку выбито:
"Ты свет земли, сияние небес, земли отрада,
Души моей неугасимая лампада,
Наполненная маслом, столь летучим…Ты проблеск молнии в нагроможденной туче,
Я - сидры терпкий, благовонный дым.
Терновник тот когтями впился в кручу.
Молю, одень его своим огнем святым…"
- Это те самые стихи? Её предсмертные или посмертные стихи? - спросила Галина. - Которые она произнесла наподобие Скарпхеддина, сына Ньяля, когда пламя подступало уже к самому сердцу?
- Верно, Гали бинт Алексийа Рутенка, - ответил тот же голос, довольно низкий и звучный. - Я сделал рисунок надписи для резчика по камню, как раньше набросал эскиз триптиха для лучшего из наших живописцев по стеклу.
Девушка оглянулась, наконец, - и встретила яркий, яростный, невероятной синевы взгляд мужских глаз.
Чтобы разглядеть юношу во всей красе, ей пришлось задрать голову - это при том, что их отделяло двое человек и, примерно около полуметра чистого расстояния. Его плечи возвышались над остальным народом подобно скале. Светлые, пшенично-рыжие кудри были, вопреки скондскому обычаю, собраны в две толстых коротких косицы - знак опытного вояки. Бородки он не носил, одни усы жёсткой щеточкой. Черты лица были правильны - и в то же время казались на фоне того, к чему Галина успела привыкнуть, чужеродными. Впрочем, как и рост, и повадка, и даже какая-то особенная, будто светящаяся кожа без веснушек.
Мужчина дотронулся до цветов в руках Галины и Орихалхо, произнёс:
- Это предназначено святыне - так же, как и ваши мольбы.
Аккуратно вынул из пальцев и опустил в одну из высоких фарфоровых ваз, что стояли у алтаря. Двигался он так плавно, будто ничего не весил, - вернее, вся его масса ушла в силу.
- Ты ведёшь себя очень уверенно, мэс, - сказала Галина. - И знаешь моё имя. А твоё как?
- Оба ваших имени, - поправил он. - Я же сам зовусь Рауди Красноволк ибн Яхья Ас-Сагри, поборник чистоты и всадник пустыни.
Но тут из-за алтарного возвышения, накрытого тугим камчатным полотном, вышел священник, поднял руки к небесам, и началось ритуальное песнопение. Без поддержки каких-либо музыкальных инструментов, но очень слаженное. Сначала Галине почудилось в нём что-то от литургии, но здесь не поднимали над толпой святые дары и не преломляли хлеба. И время здесь текло очень быстро.
Расходились после молебна поодиночке или попарно - все явно под впечатлением увиденного. А уж Галина с Орри - и подавно.
- Что за гордец этот Рауди, - вздохнула ба-нэсхин. - Поистине дитя двух отцов. Вдвойне мужчина. Не успел рта раскрыть, а уж высказался в свою пользу. Его искусство - своего приношение на алтарь, а такое во славу Божию безымянно.
- Ревнуешь никак?
- К мужчине? Ой, нет: просто отмечаю факт.
- Знаешь его?
- Не хуже, чем он меня. Помнишь, я хотела тебе рассказать про переписчика?
- Неужели о Рауди?
- Такое вот совпадение. При Домах Книги писцы работают во множестве, Любому желающему вручают бумагу, чернильницу и тростниковый калам, чтобы он мог переписать понравившееся. Там же учат всем прекрасным почеркам и продвигают таланты. Наш Рудольф, или Красный Волк - так звучит его имя на Западе - и в грамоте, и в миниатюрах преуспел. Ты, кстати, заметила, что эти сквозные стеклянные мозаики выглядят не очень пропорционально - будто малую картинку увеличили раз в сто?
- Ой, нет, - Галина повторила за Орри присказку рассмеялась. - А ведь и правда. Только все равно красивые. Великого рутенского скульптора Бенвенуто Челлини обвиняли, что любой его монумент больше или меньше, но похож на статуэтку.
- Так ты слушаешь? Помнишь, на чём ты меня оборвала?
И Орри докончила историю. Яхья ибн-Юсуф, державший крепость Ас-Сагр для Братьев Чистоты, наполовину тайного общества, которое специализировалось как на утончённой философии, как и на защите восточных границ с оружием в руках, - так вот, он был прекраснейшим из плотских существ и в то же время "увечным полукровкой". Из тех, кого в особенности не любят: ни земной человек, ни морянин, ни морянка, ни привычная помесь. В Рутене таких вынуждают определяться со своим сексом и даже прибегать к хирургу.
- Понимаю, - ответила Галина. - Синдром Морриса или нечто вроде.
- Яхья испытывал собой неофитов. Воин Братства должен быть терпим ко всему помимо того, что касается его непосредственной цели, и не иметь предубеждений. Никто не думал, что Белый Шайх может родить дитя - тем более от юного отрока, почти мальчика. Но так получилось. Если ты хоть немного искушена в рутенском родовспоможении…
- Нахваталась по верхам, как любая прокажённая, - сухо ответила девушка. - Нас в самом деле готовили к безопасным родам. Безопасным для младенца, имею в виду.
- Так вот у Яхьи это было подобие неуместной тягости из тех, что иногда возможно сохранить и вырастить дитя до времени, когда оно становится жизнеспособным.
- Как его… "вторичная брюшная беременность, наступающая после прорыва первичной трубной".
- Да. Не понимаю до конца твоего жаргона, но… да. Никто не понимал, что дитя укоренилось, причём вне связи с точными сроками. Последнее редко, но случается у помесей. Яхью пришлось усыпить и резать чрево. Но, говорят, опоздали, да и натура его была не слишком пригодна к вынашиванию. Шайх не выдержал операции, истёк кровью - и теперь Рауди полный сирота.
- А кто отец?
- Ты имеешь в виду - другой отец? Право, я уже открыла тебе всё, что можно, и часть того, что нельзя. Сопоставляй, если умеешь.
Говорит прелестная Марион своему супругу, подливая ему чай в плоскую пиалу с двойными стенками - чтобы пил горячее, не обжигая пальцев:
- Наш ручной сизый вяхирь принёс на крыльях весть о том, что новая фигура вошла в игру, и теперь всё предречённое повернётся иной стороной.
- Не на крыльях - на лапке, - мягко возражает сьёр Энгерран. - И кто подал сию весточку?
- Не кто иной, как твоя любимица. Говорит, приметила сына Морского Кречета ещё в тот раз, когда ты посылал её столицу иного Полумирья с дипломатической миссией.
- Ну-ну, дай им всем Боже. Только чем-то кончится твоя собственная авантюра?
- Как чем? Авантюры - то, что происходит в дороге. Когда путь приводит к цели, любые из них кончаются либо достижением, либо постижением, но всегда - Разлучительницей Собраний, - задумчиво отвечает крестница и любимица королевы-матери Эстрельи.
Авантюра двенадцатая
После посещения часовни Юханны отряд попарно или поодиночке разбрелся по городу - дивоваться на здешние дива. Орихалхо занялась некими чуть таинственными делами, для которых и была послана в далёкое путешествие - может быть, готийской политикой, возможно - экономикой (нужно ведь было снаряжать отряд для перехода через степи и пустыню), но скорее всего - политической экономией или, что то же, политикой экономии.
- Вот лошадей едва не загубили, гоняя без передышки, - ворчала она. (И это при двух не очень коротких дневных привалах и одной ночёвке.) - А заводных иметь - так это ж целый конский табун гнать рядышком. Вот пересадить бы вас всех на мулагров - они куда как выносливее.
Под мулагром в Сконде понимался вовсе не гибрид мула и онагра, а животное вроде ламы или альпаки - небольшой верблюд, в отличие от андско-рутенского собрата пригодный для верховой езды, а не только под вьюк. Животное пустынь, прыткое и неприхотливое, похожее на гладкошёрстую непарнокопытную лошадку с чересчур длинной шеей, мулагр был в равнинных краях редок, но особого любопытства не вызывал.
- А что мешает-то, в самом деле? - спросила Галина. - Давай сюда животинок.
- Не гонористо. Для клириков годится и для женщин.
- Так шутила раньше про мулослов?
- Не совсем.
- Тогда теперь насчёт гонора?
- Тоже нет. Рядом с Полыми Холмами хорошо бы пересесть на малышей - кони пригодятся на обратный путь, если и у кого он будет, а мулагрики, помимо прочего, ходко идут в гору и с горы. Наверху им будут рады куда больше, чем нам.
- Полые Холмы? Орри, это ж из сказки о феях и чародее Мерлине.
- Ну, называют их так, что поделаешь. Или Пустые Холмы, но это не отражает смысла. В общем, малые горы на подступах к большим.
Галина, оставшись в тот день одна и без призора, на правах то ли калечной (повязки с мазью она носила по-прежнему, но меняла далеко не так усердно), то ли мелкого начальства при главном начальнике, решила прогуляться не просто так, но с целью - памятуя недавние откровения подруги.
Толпа на улицах принимала Галину вдвойне легко - как "белую", то есть уставного цвета кожи, и как "смуглую", вернее, загорелую. О ба-нэсхин, с которыми она стала схожа после многих дней на открытом воздухе, все были наслышаны, что их женщины не отличаются от мужчин и оттого имеют полное право не закрывать лиц и не кутать фигуру прямо уж до смерти.
Оттого рутенке было более-менее легко расспрашивать всех и проникать повсюду. Заодно наловчилась по легчайшим намёкам распознавать, кто перед нею. Иллами, даже явно из беднейших, отличались подчёркнутой чистоплотностью и даже щеголеватостью, достигнутой с помощью минимума средств. Живая иллюстрация к тезису о рутенских денди - те любили рядиться в вещи, обношенные по фигуре до состояния "второй кожи". Поклонники Энунны, если то были не жрицы и не жрецы из разряда их защитников, с излишним усердием защищали свою наготу от посторонних взглядов и пренебрегали украшениями. Здешние нохри - те были ни так ни сяк. Светские монахи и монахини, иными словами.
В конце концов, рутенку направили к влиятельному кади, судье, в расширительном смысле юриста и знатока права иллами, к услугам которого ничтоже сумняшеся прибегали все три конфессии. Впрочем, нохрийские священники не утруждали себя ничем помимо религиозных вопросов и солидных размеров серебряного распятия на груди, люди Великой Матери во все юридические дела вносили лёгкую сексуальную нотку, а светские знатоки закона драли с овечек три шкуры и были куда менее компетентны и тех, и этих.
- Это как лечиться. К врачу пойдёшь - причинит тебе лютую карманную чахотку, - объяснил сэнии Гали один из доброхотов. - А господин меча в Скон-Дархане (тут были в ходу те же эвфемизмы, что и на Западе Верта) - он и знает не меньше, и не сребролюбив, потому как состоит на воинском жалованье.
- Наши лекари сведущи, не то что их коллеги в том же Вестфольде, - возразил ему другой. - Но они скорее по видам пульса твою болесть определят, а господин Аль-Хатфа изволил не раз наблюдать её гнездо воочию.
(То есть промышлял вскрытием трупов явно, тогда как лекари тайно и с его собственной подачи, догадалась Галина.)
И сошлись собеседники в том, что добрая слава здешних палачей идёт от покойного Хельмута, прежнего хозяина клинка. Имя сего широкого скимитара, Аль-Хатф, на истинном языке людей означает "Погибель", стало быть, его хозяин сведущ в вопросах смерти так же, как в вопросах жизни.
"Ну, только вот не хватало, чтобы этот наследник традиций и меня обихаживал", - подумала Галина и вежливо поблагодарила мужчин за ценную информацию. Ну, не прямо такими словами, разумеется.
Кади пребывал в своём саду, по причине осени слегка поредевшем, растерявшем плоды, но ещё очень красивом. Восседал на возвышении, окружённый народом, и пил чай, рассуждая, судя по важному виду, о неких высоких материях. Был он моложав или просто молод, кареглаз, в каштановых кудрях и бороде вились тонкие седые пряди, тонкие брови самую чуточку не смыкались на переносице. "Прямо как русский дворянин татарского розлива, - подумала Галина. - Бунин там, Ахматов, Тютчев".
- Так вы, уважаемая Гали бинт-Алексийа, хотите узаконить некие денежные отношения, возникшие по чистой случайности или чьей-то опрометчивости? - спросил кади, выслушав сбивчивое объяснение девушки. - Подобный разговор хотелось бы вести в присутствии моих клиентов и учеников, потому что они обучаются практике закона. Но как вам будет угодно.
"Надо же, он меня "выкает", будто неизмеримо более важную персону, - подумала рутенка. - Как отвечать-то? Вернуть ему его вежливость?"
Подошла женщина с нарядно открытым лицом, одна из жён или прислужниц. Поставила перед рутенкой, сидящей, поджав под себя ноги, против законника, чашку и налила на самое донце крепчайшего чая. Самый почёт, объясняли до того Галине: будут постоянно вертеться вокруг тебя и подливать. Она выпила раз, потом другой для вежливости, повернула сосуд вверх дном: больше не надо. Сказала:
- Разговор у меня не секретный, однако и не для чужих ушей.
Он хлопнул в ладоши - все исчезли, хотя, как подозревала Галина, за ближайшей стенкой.