Мирон Прокоп переписал адрес и бережно спрятал в бумажник, словно любимую фотографию. Он вновь испытал давно забытое волнение: когда-то - ему было шестнадцать лет - жена учителя в Явлине, где он проводил вакации, вдруг обняла его и страстно поцеловала…
Перед тем как нырнуть в постель, нагретую Ками-ло Томпой, проспавшим целый день, Мирон Прокоп вытащил адрес, долго изучал, потом мечтательно прошептал: "Обучает по собственной системе".
Нежная, прельстительная, волшебная фраза.
* * *
Улица Любека Каравелова находилась не слишком далеко, и потому, можно сказать, решение первой задачи Мирону Прокопу далось легко. На следующий день, закрыв предварительно деревянные жалюзи агентства Ангела В. Памева, он уделил особое внимание своему туалету. Вытащил из кармана скатанный в трубочку новый воротничок - старый, на его взгляд, уже истрепался за день, - достал новые перчатки. Причесанный, элегантный, довольный собой, очаровательно встревоженный, он смело отправился на поиски того, что считал Авантюрой…
Дом под номером 24 украшала эмалированная табличка, потерявшая блеск серьезно и окончательно. Однако прочитать было можно.
Мара Георгиева
Преподаватель музыки
Мирон Прокоп собрал всю свою силу воли и нажал на электрический звонок.
Дом не производил интересного впечатления. Темный камень побурел от времени, покрылся едкой, белесой патиной. Высокий первый этаж опоясывала затейливая лоджия в скульптурных медальонах. Пока визитер инспектировал фасад, дверь незаметно открылась.
Возраст женщины было трудно угадать. Безусловно красивая, но грустная и серьезная, она спросила, чего он желает.
Мирон Прокоп растерялся моментально. Наигранная храбрость улетучилась. Он забыл ловкие, тщательно продуманные фразы, повторенные многократно в течение дня, и забормотал: "Весьма польщен, мадам… прошу считать меня вашим учеником… искусство есть великий двигатель э-э-э…" Чушь какая-то. В конце концов он объяснил, что интересуется сольфеджио и пришел узнать цену за уроки.
Мадам Георгиева улыбнулась терпеливо и натянуто. Она не пригласила его войти. Каждая неуклюжая фраза повисала в ужасающе стеснительном молчании. Мирон Прокоп поклялся убить себя за неспособность проникнуть в интимный духовный мир персоны, которая со своей изощренностью и деликатностью дошла до возможности обучения по собственной системе.
- Вы занимались музыкой? - поинтересовалась она.
- Недостаточно, мадам. У меня нет артистических амбиций, Боже упаси. Моя музыкальная культура страдает провалами. Вот почему я обратился к вам.
Он не решился поднять на нее глаза и только раздумывал, в чем же заключается странное обаяние этой уже немолодой женщины, одетой в строгое черное, почти монашеское платье.
Банальный разговор едва теплился. После очередного молчания Мара Георгиева заметила, как тягостен ужасный запах прогорклого жира, заполнивший всю лестничную клетку. Наконец договорились о времени первого урока: послезавтра в шесть часов. Мирон Прокоп неловко распрощался и раздраженный побрел домой.
Камило Томпа встретил его иронически:
- Ну что, совсем запутался в сетях коварного Амура? - Он прямо-таки пророкотал последнее слово. - Ну-ка, не дуйся, старик. Пойдем лучше поедим. Я приготовил бесподобный суп.
- Иди ты к черту…
- Да перестань ты! Все происходит к лучшему, а если к худшему - тоже неплохо.
Они обедали молча. Раздражение и досада терзали сердце Мирона Прокопа. Ничего не понимает этот Камило. Или, напротив, слишком проницателен. Но зачем же решительно все подвергать насмешке? Ведь есть же вещи серьезные. Какие, к примеру? Страдание и любовь. Но попробуй скажи, он сразу расхохочется. Если Камило будет продолжать его поддразнивать, он с ним непременно расстанется. Поживет один, проникнутый пылающей мыслью об этой феноменальной женщине, вошедшей в его жизнь, поднявшейся огненным знаком на дороге его судьбы.
Камило Томпа оделся и собрался уходить в свой дансинг. Сдвинув шапку на ухо, радостный, как всегда, он крикнул: "Пока, старик…"
Мирон Прокоп миролюбиво фыркнул. Потом погасил лампу и улегся одетый на постель, вспоминая Мару Георгиеву столь же страстно, как раньше вспоминал иллюстрированные путеводители.
* * *
Долгожданный день наконец настал. Теперь Мара Георгиева встретила нового ученика куда любезней. Сколько раз он воображал этот момент посещения, вхождения в квартиру. Маленькая прихожая с громоздким шкафом типа "министр", затем просторная, хорошо обставленная комната. Справа от двери - тахта, на которой лежали вышитые подушки с бахромой в проблесках золотистых нитей, торшер с китайским абажуром, разрисованным смело и недвусмысленно. Когда торшер включался, около тахты среди погруженного во тьму пространства возникал светлый, необычайно уютный островок, ограниченный большим черным роялем. Возле рояля волнистым упреком вздымалась арфа, почти лишенная струн. Далее очаровательный комод восемнадцатого века, шкафчик-маркетри, безделушки всякого рода, которые посетитель поклялся изучить на досуге.
Мирон Прокоп изо всех сил пытался контролировать свое смущение и волнение. Он наговорил Маре Георгиевой массу комплиментов касательно интерьера и "артистической" атмосферы ее замечательного жилища. Она улыбнулась, очень довольная.
- Да, вы правы. Я счастлива здесь, насколько это вообще возможно. Я здесь среди своих воплощенных воспоминаний. Эти вещи уже давно стали моими друзьями, моими конфидентами. Я даже люблю, представьте, эту не слишком скромную китайскую лампу… Разговор принял сентиментальный характер. Мирон Прокоп вдруг испугался, что собеседница начнет поверять ему секреты своей жизни. Он бы охотно послушал, только не сразу, не сейчас. Но ничего такого не случилось. После паузы, нарушить которую он не сумел, она деловито спросила:
- Так. Насчет уроков сольфеджио… - Она нервно засмеялась и замолчала.
Мирон Прокоп решил, что пора переходить в наступление.
- Не торопитесь, умоляю вас. Я бы хотел познакомиться поближе, узнать о вас побольше.
- Уверяю вас, это не доставит вам удовольствия, - прошептала она, грустно склонив голову.
В этот момент раздался звонок. Мара Георгиева извинилась и пошла открывать. Прокоп остался один на несколько минут. Из прихожей донесся смех, приглушенный разговор. Мара появилась в сопровождении совсем молодой девушки, девочки даже. Лет пятнадцати, не больше.
Новая гостья была худощава и белокура. Она улыбалась сдержанно и застенчиво, хотя, похоже, не отличалась особой скромностью.
- Моя маленькая подруга Вера… Господин Прокоп.
Они поздоровались. Веру украшали маленькие торчащие косички и несколько крупных веснушек. Но почему-то эти веснушки не создавали впечатления комичного или симпатичного. Была известная гордость в этом лице, неопределенная тень аристократичности, которую Мирон Прокоп ранее распознал и в Маре Георгиевой.
Хозяйка обняла Веру за плечи:
- Самая близкая подруга. Мы с ней как сестры.
Ее глаза, устремленные на девочку, застыли… неподвижные, жадные, фасцинирующие.
Прокоп почувствовал смутное беспокойство, наблюдая сцену нежной привязанности и взаимного обожания. Мара Георгиева повернулась к нему и сказала:
- Кстати. Родители этой малышки ищут постояльца. У них пустует прекрасная большая комната. Люди они очень хорошие. Не найдется ли среди ваших друзей человека, которого это могло бы заинтересовать?
Мирон Прокоп угадал тревогу в глазах Веры. Судя по некоторым признакам, ей хочется видеть именно его в роли такого постояльца. Надо немедленно принять решение, поскольку девочку, безусловно, беспокоит выбор предполагаемого кандидата. В ее глазах выражалось не только ожидание. Скорее, желание. Даже мольба. Прокоп сделал вид, что задумался.
- Есть тут один человек…
- Молодой или старый? - спросила Вера.
- Вас это уже интересует?
Она не смутилась. Только поморщилась, как от неприятного воспоминания.
- Я ужасно боюсь стариков.
Мара Георгиева привлекла ее к себе и немного аффектированно поцеловала.
- Бедное дитя… успокойся…
- Комната сейчас свободна?
- Да, господин Прокоп.
- И даже этим вечером?
- Конечно. - Ее глаза радостно заблестели. Она угадала.
- Отлично. Поедемте… Я буду вашим постояльцем.
* * *
Мирон Прокоп так и не понял, какая муха его укусила и какой демон подговорил забросить дорогие сердцу привычки. Почему он вдруг взял и оставил своего старого Камило? Подействовало ли невысказанное желание Веры? Или он хотел угодить Маре Георгиевой? Неизвестно. Одно он знал точно: обои в цветочек его новой комнаты ему не нравились. А вообще его охватило полное безразличие.
Непоследовательный и необъяснимый порыв доставил только горьковатую сладость пассивности, несколько беспокойной.
Родители Веры - люди простые и добрые - были уже в возрасте. В этой скучной и скромной среде она сверкала, словно драгоценный камень в спичечном коробке. Вера, это пока еще веснушчатое и худощавое обещание женщины, Вера, которая должна была стать со временем, как и ее мать, ничем не примечательной буржуазкой в банальном и некомфортабельном интерьере… вероятно, насчитывала среди своих далеких предков несколько особей хорошо воспитанных, рафинированных и благородных: это сказывалось в форме бровей и манере смотреть, в рисунке губ, в линиях лба и носа…
Возможно, в посадке головы, в едва уловимой гордости профиля проступал знак величия и предназначения.
В ней чувствовалась поразительная зрелость души. Трудно сказать, в чем именно чувствовалась. Быть может, в озорном блике, который танцевал иногда в ее голубых глазах на фоне отливающих перламутром белков.
Мирон Прокоп видел ее каждый день, обедая за общим столом. Он приходил, когда она кончала занятия, сидела за вышиванием, чтением или просто молчала. Он часто разговаривал с ней из одного удовольствия слышать ее голос. Певучий и резковатый… как у синицы, возможно. Голос в трепете крыльев…
Не особенно разбираясь, что именно его привлекает, Прокоп понемногу привязался к девочке. Однажды вечером, когда Вера стояла у окна, он тихонько подошел и сказал:
- Здравствуйте, маленькая фея… Она засмеялась и ответила:
- Здравствуйте, господин Прокоп.
Встречая ее каждый вечер, он испытывал наивную радость, и, хотел он того или нет, ее лицо всплывало в памяти среди дня и звуки ее имени шевелили губы без всякого повода.
Он привязался к Вере, полюбил даже. Весьма неопределенной любовью. Отеческой, сентиментальной, дружеской. Ему иногда нравилось играть с ней в куклы, рассказывать истории, сажать на колени, резко, ничего не говоря, сжимать ей руки. Странное дело, в ее присутствии он не был способен ни на один спокойный, мягкий жест. Он любил смотреть на нее и хотел нравиться. Желание бессознательное, вероятно. Тем не менее дарил милые подарки. Птицу. Кролика. Красных рыбок. Щенка. Цветы. Компас. Белый кружевной фартучек. Сладости.
Он называл ее теперь "маленькая фея", и она вежливо ответствовала: "Спасибо, господин Прокоп", "Здравствуйте, господин Прокоп", "Вы так милы со мной, господин Прокоп". Он добродушно улыбался. Как-то раз он попросил обращаться к нему не столь официально, найти прозвище, более соответствующее их отношениям, "дядя Прокоп", например. Она понимающе кивнула.
На следующий день он принес ей часы. Маленькие часики на черной ленточке, как ей давно хотелось. В порыве восторга она обняла его шею маленькими худыми руками, приблизила глаза к его лицу и вдруг поцеловала в губы - резко и крепко. Почти повисла на нем и прошептала очень серьезно и без всякого стеснения:
- Спасибо, дорогой.
Мирон Прокоп смутился, взял ее за талию и нежно отстранил. Безусловная двусмысленность позы испугала его, хотя страстно хотелось обнять Веру, целовать, ласкать, как-нибудь сдержанно, разумеется. Вместо этого он повернулся, вышел и в дверях столкнулся с ее отцом. Мысль, что отец Веры мог их застать в щекотливой ситуации, обрадовала его весьма средне: он смешался и покраснел. Правда, тот ничего не заметил и заговорил с ним о погоде и дороговизне жизни. Восторг Веры еще не угас, ибо она тут же бросилась на шею отцу и принялась целовать и его с той же энергией. Мирону оставалось только недоуменно спрашивать себя, чему здесь надо больше удивляться: замечательной пылкости или отличному самообладанию.
* * *
Мирон не оставил уроков музыки. Он виделся с Марой Георгиевой дважды в неделю и сдружился с этой воспитанной, деликатной женщиной, которая относилась к нему внимательно и даже несколько по-матерински. Ему было хорошо на улице Любека Каравелова. Длинные вечера в обществе Мары несколько снимали болезненную тягость постоянных мыслей о Вере.
Он еще не открыл приятельнице капризных поворотов своей тревожной сентиментальности. Более того, они вообще не упоминали о девочке в своих беседах. Но однажды вечером произошел неожиданный инцидент.
Консьерж открыл дверь, и он быстро поднялся к знакомой квартире. Приложил палец к звонку и вдруг остановился: изнутри донеслись голоса. Говорила Мара - сдержанно, печально, тоном дружеского упрека:
- Зачем ты это сделала, маленькая злючка? Я к тебе отношусь идеально. Я тебе как старшая сестра. Ничего не понимаю.
Послышался раздраженный, срывающийся голос Веры:
- Я и не прошу понимать. Мне это нравится, только и всего.
- Нельзя делать все, что нравится.
- Так ты думаешь. А я нет. Если ты обиделась, я больше не приду.
- Я не прошу тебя не приходить. - Мара чуть не плакала. - Я только хочу, чтобы ты меня любила, как я тебя люблю.
- Я тебя люблю иначе.
Мара нервно засмеялась:
- Ты маленький демон… Я не могу расстаться с тобой. Прости, ради Бога, мое дурное настроение. Но ведь ты мне сделала так больно…
- Любовь - это всегда страдание.
Прокоп неожиданно для себя нажал кнопку звонка.
Молчание за дверью. Мара пошла открывать. Она прижимала к шее маленький, запятнанный кровью платок.
- Ах, это вы, Мирон… Вы давно пришли? - Вид у нее был смущенный и беспокойный.
- Нет, только что.
- Входите. Правда, я не одна.
- Нет, благодарю. Я зайду в другой раз.
Он сказал это, чтобы дать Маре возможность привести себя в норму.
Она поправила волосы и улыбнулась:
- Входите, прошу вас. Здесь некто, кого вы хорошо знаете.
- Здравствуйте, дядя Прокоп! - радостно крикнула Вера. - Вы пришли на урок?
- Добрый вечер, маленькая фея! Вы угадали.
Мара подошла к зеркалу и прижала к ранке, откуда еще сочилась кровь, скомканный платок.
- Что случилось? Вы поранились? - спросил Прокоп.
Наступило неуютное молчание. Мара не знала, что отвечать. Она не смотрела на Прокопа и в то же время избегала жадных и пристальных глаз Веры.
- Это все мое кольцо… Я поцарапалась…
- Лгунья! - злобно заявила Вера. - Лгунья! Я сейчас скажу, что произошло. Пусть он знает!
- Вера, умоляю, помолчи!
- Нет! Слушайте, дядя Прокоп! Она дурная женщина. Она приставала ко мне, хотела обнять… Да-да! Обнять и поцеловать. Тогда я укусила ее… В шею… Вот почему кровь…
Прокоп проклинал себя за несвоевременный визит. Он пробормотал:
- Ну зачем же! Сделать так больно своей лучшей подруге…
Вера вызывающе смотрела на него. Мрачный огонек сверкнул в ее глазах.
- Она приставала ко мне… Она извращенная женщина…
Мара не отвечала. Она лежала ничком на тахте и рыдала.
Прокоп почувствовал, что краснеет. Его не очень-то убедило объяснение, но разве узнаешь толком, что произошло? Надо поднять глаза, встретить проницательный взгляд Веры, произнести конкретные слова, самая мысль о которых его ужасала. И потом: разве можно разобраться в отношениях двух женщин? Да и кому нужен его вердикт?
- Вам надо вернуться домой, маленькая фея, - сказал он мягко и примирительно. - Родители волнуются. Будьте доброй девочкой и попрощайтесь с Марой ласково. Вы причинили ей боль.
Вера подошла и протянула руку Маре Георгиевой. Женщина, лежащая на тахте, повернула свое красивое, залитое слезами лицо и жестоко укушенную шею.
- До свидания, Мара, - сказала девочка с безразличием, весьма неожиданным после подобного инцидента. - Скоро увидимся.
Ее рот злобно скривился, и в глазах снова сверкнул беспощадный огонек. Ее прощание прозвучало как холодный вызов или угроза.
Мирон Прокоп подождал, пока хлопнет дверь, подошел к окну послушать удаляющиеся шаги и затем подсел к Маре. Он принял роль невольного арбитра со спокойствием, удивившим его самого, слегка погладил ее по руке и спросил:
- Что это за дикая история?
Она привстала, вытерла покрасневшие глаза и посмотрела ему прямо в лицо.
- Мирон, вы доверяете мне?
- Конечно. Безусловно.
- Я знаю. Тогда слушайте: не верьте ни единому слову этой несчастной девочки.
- Конечно, не верю. Но откуда ее раздражение, грубость? Объясните, Бога ради.
Я не могу ничего объяснить. Впрочем, это вообще не очень объяснимо. Я не хочу ее обвинять. Я слишком привязана к ней. - Она немного поколебалась. - Кстати, говоря, вы тоже…
- Я?
- Да, Мирон, вы. Не возражайте. Я уже давно догадалась. Что ж, вполне естественно - девочка обворожительна. Я поддалась ее очарованию так же, как вы, и не стыжусь…
- Знаете, это не одно и то же.
- Это одно и тоже, уверяю вас.
Мирон решил, что ее слова звучат довольно загадочно. Хотя разве познаешь глубину вещей с помощью жалкого фонарика простых слов? Да и глубину сердца человеческого… Он опустил глаза.
- Будьте осторожны, Мирон. Никогда не теряйте контроля над собой. Вы играете в ужасную игру. Девочка, которую я люблю, которую мы оба любим, эта девочка… демон.
- Мара…
- Вы еще молоды. Жизнь только началась для вас и улыбается вам. Увы, я совсем в другом положении. Поверьте моему выстраданному опыту. Бегите от нее, есть еще время. Она принесет вам только несчастье.