Везде, кроме шхер.
Малер внезапно застыл посреди кухни. Перед глазами его встала картина - тролль жарит рыбу на костре. Такая же висела у него над кроватью, когда он был маленький... Стоп, этого не может быть, он ясно помнил, что картина появилась намного позже.
Он последний раз обвел глазами кухню, но воды нигде не было видно.
Анна уложила Элиаса и теперь стояла возле кровати, изучая картину на стене. На картине был изображен тролль, жарящий рыбу на костре.
- Смотри, - обратилась к нему она. - У меня точно такая же была...
- Да, висела у тебя над кроватью, когда ты была маленькой.
- Да. А ты откуда знаешь? Ты же нас никогда не навещал?
Малер сел на стул.
- Услышал, - ответил он, - я тоже иногда могу мысли читать.
- А его ты тоже слышишь? - Анна кивнула на сына.
- Нет, он же... - Малер прикусил язык. - А ты слышишь?
- Да.
- И ты молчала?!
- Почему? Я говорила.
- Ничего ты мне не говорила!
- Ты просто не хотел ничего слушать.
- Надо было сказать прямым текстом...
- Господи, да ты послушай себя! - перебила его Анна. - Я ему объясняю, что могу читать мысли Элиаса, так вместо того, чтобы поинтересоваться, что творится у ребенка в голове, он опять меня в чем-то обвиняет.
Малер взглянул на Элиаса, прислушиваясь к своим ощущениям. В голове замелькали обрывки мыслей, сменяющиеся прежде, чем он успевал за них ухватиться, - с тем же успехом это могли быть его собственные мысли. Малер встал, открыл термосумку, вытащил молоко и отхлебнул прямо из пакета. Все это время он чувствовал на себе взгляд Анны. Малер протянул ей пакет, мысленно спросил: хочешь?
Анна покачала головой. Малер вытер рот рукой, поставив пакет обратно.
- И что же он говорит?
Анна улыбнулась:
- Что надо.
- В смысле?
- Ну, он же не с тобой говорит, а со мной. Значит, тебе и знать не надо. Не буду я тебе ничего рассказывать.
- Бред какой-то.
- Думай что хочешь.
Малер сделал пару шагов по комнате, взял с бюро гостевую книгу, перелистал - страницы пестрели словами благодарности, вроде "спасибо за теплый прием". Может, им тоже что-нибудь написать перед отъездом?.. Малер обернулся. - Врешь ты все, - произнес он. - Никогда про такое не слышал. Мертвые не могут общаться с живыми, это тебе просто кажется.
- Может, дело не в том, что не могут, а в том, что не хотят.
- Ага, конечно! Ну и что же он тогда говорит?
- Я же тебе уже сказала...
Анна села на край кровати, глядя на него почти с состраданием. Малера взяла злость. Это несправедливо. Это он спас Элиаса, он с ним нянчился, в то время как Анна просто... паразитировала. Малер шагнул к дочери, подняв указательный палец:
- Ты не смеешь...
Ни с того ни с сего, Элиас сел в кровати, уставившись на Малера.
Это еще что такое?!..
Висок пронзила острая боль, словно там лопнул сосуд, и Малер, потеряв на миг равновесие, чуть было не споткнулся о тканый коврик. Он облокотился о бюро, но, вопреки ожиданиям, боль прошла так же неожиданно, как и началась. Он инстинктивно вскинул руки, твердя:
- Я больше не буду... не буду... - сам не зная, что именно он больше не будет.
Сидя плечом к плечу, Анна с Элиасом молча смотрели на него.
Малера охватило отчаяние. Попятившись, он выскочил из дома и бросился прочь, к скалам.
Что происходит?
Ему хотелось уйти как можно дальше от дома. Камни больно врезались в ступни. Забравшись в ущелье, скрытое за скалистым уступом, Малер уставился на море. Над водой кружили редкие чайки в поиске пищи. Малер погрузил лицо в ладони.
Я им больше не нужен.
Они его просто-напросто выгнали. И что он им сделал? Такое впечатление, что Анна лишь выжидала подходящего момента для того, чтобы уничтожить его, дав понять, что он лишний. Специально дождалась, пока они окажутся здесь, чтобы ему некуда было деться.
Подняв с земли камень, он швырнул его в чайку, но промахнулся. На горизонте показался парус, акульим плавником возвышающийся над водой.
Ничего, попробуйте-ка обойтись без меня. Посмотрим, как у вас это получится.
Он тут же себя одернул - а вдруг они его слышат?
Мысль о том, что в придачу ко всему нужно еще и думать с оглядкой, лишь добавила горечи. Он был совершенно одинок, но даже в одиночестве не мог обрести покой.
Не так он себе это представлял. Ох, не так.
Р-Н ХЕДЕН, 12.50
С каждым шагом поле становилось все сильнее и сильнее. И если у ворот чужие мысли накатывали волнами, пронизывающими мозг насквозь, то теперь Флоре казалось, что она медленно погружается под воду. И как туман усиливает звук, так и мысли живых сейчас звучали в ее голове тихо, но отчетливо, словно далекий крик о помощи. Дойдя до корпусов, Флора остановилась и прислушалась.
Никогда прежде Флора не сталкивалась ни с чем подобным. Казалось, поле состоит из мощного сгустка сознания, но является всего лишь фоном, а не мыслящей субстанцией. Мысли и страхи, витающие в воздухе, словно наполняли его, подпитывая, - так накаляется проводник, через который шел ток.
The more you fear us, the bigger we get.
Флора прислонилась к стене дома. Ей казалось, что она больше себе не принадлежит - в голове творилось черт знает что, сознание заполняли эмоции, царившие вокруг, - смятение и ужас, примитивные инстинкты, почти животные рефлексы. Удивительно, что поле вообще оставалось невидимым при таком накале страстей, - казалось, оно вот-вот материализуется, заколышется в воздухе, как тепловые волны над раскаленным асфальтом.
Черт, как же тяжело... плохо все это кончится...
Сжимая виски ладонями, Флора сделала несколько шагов и заглянула в окно балкона на первом этаже. Это была гостиная без мебели, посереди которой виднелась фигура в больничной пижаме - сложно было сказать, мужчина это или женщина. Голова почти разложилась, черты лица стерлись, а пожелтевшая сморщенная кожа обтягивала череп, как надетая для приличия маска. Ни мяса, ни мышц. В этом лице осталось не больше человеческого, чем в отрубленной голове, провисевшей пару недель на колу.
И тем не менее мертвец сидел, выпрямившись и раздвинув ноги, и как будто смотрел куда-то в одну точку - по запавшим глазам трудно было определить, куда именно устремлен взгляд. Между раздвинутых ног существа прыгала лягушка. Флора сначала решила, что живая, но, понаблюдав пару секунд за механическими скачками, поняла, что это заводная игрушка. Вверх-вниз, вверх-вниз. Мертвец следил за ее движениями с открытым ртом. Флора различала глухое пощелкивание механизма.
Движения игрушки замедлились, лапки задергались, как в предсмертных судорогах, пока она наконец не замерла окончательно.
Мертвец наклонился, потрогал лягушку, затем несколько раз стукнул ее кулаком. Не добившись результата, мертвец поднес лягушку к самым глазам и принялся ее разглядывать, ощупывая костлявыми пальцами гладкую жесть. Найдя ключ, он повернул его до упора и, опустив лягушку на пол, снова стал наблюдать за ней с неубывающим интересом. Флора отвернулась от окна и тряхнула головой, полной чужой боли и отчаяния.
Она забрела в первый попавшийся двор, оглядела серьге фасады зданий с рядами только что застекленных окон. Во дворе никого не было - все посетители разошлись по своим родственникам.
Ад. Самый настоящий ад.
Ей и раньше не особенно нравился Хеден - горы мусора, пьяные вопли из разбитых окон, - но все это ни в какое сравнение не шло с тем, что она испытывала сейчас. Тротуары были вылизаны до блеска, а в воздухе витал запах чистящих средств. Квартиры вычистили, привели в порядок, заселив туда оживших, но это были те же самые могилы. И теперь мертвецы так и будут сидеть по своим могилам, в сотый раз наблюдая за одним и тем же движением. Ад.
Флора вышла на середину двора, где на недостроенной детской площадке стояли качели и пара скамеек. Она рухнула на одну из лавочек, прижала руки к векам, так что перед глазами поплыли оранжевые круги.
Чертово поле...
Из подъезда вышли мужчина и женщина. Они были подавлены. В голове у мужчины крутилось что-то вроде "уж лучше считать ее мертвой", а женщина представляла себя маленькой девочкой, кидающейся в мамины объятия.
Флора сняла рюкзак, положила его рядом с собой и свернулась на лавочке. Дом Петера был в нескольких сотнях метров, а у нее не было сил идти. Она молилась, чтобы напряжение хоть немного ослабло, но какофония отвращения и страха, подпитывающих невидимое поле, не угасала.
Где-то позади нее раздался звук разбитого стекла. Привстав, Флора обернулась, но увидела лишь осколки, посыпавшиеся на землю. Послышался крик. Различить слова она не могла, но ей стало легче. Напряжение чуть ослабло. Флора улыбнулась.
Начинается...
Да. Все началось с еле слышного жужжания, похожего на зуд комара, вьющегося над ухом летним вечером. Звук постепенно усиливался, заглушая все остальные.
Что-то неумолимо надвигалось.
Звук становился все резче, пронзительнее и вдруг принял физическое обличив. Какая-то неведомая сила заставила Флору отвернуться и опустить голову.
Источник звука находился чуть левее, метрах в десяти от ее скамейки, и что-то подсказывало Флоре: туда смотреть нельзя.
Звук постепенно начал удаляться.
А я не боюсь!
С огромным усилием, словно выпрямляясь под тяжелой ношей, она подняла голову и посмотрела налево. И застыла.
Она увидела себя саму, удаляющуюся с детской площадки.
На девочке, пересекающей двор, был точно такой же мешковатый костюм, тот же рюкзак, такие же рыжие, торчащие в разные стороны волосы. Отличалась только обувь. На девочке были любимые кроссовки Флоры, те, что развалились, - только сейчас они были целыми.
Девочка остановилась, словно почувствовав спиной взгляд Флоры. Скрежет в голове не утихал ни на минуту - о том, чтобы последовать за ней, не могло быть и речи. Девочка двинулась дальше, исчезнув в соседнем дворе.
Ноги Флоры стали как ватные. Всхлипнув, она осела на скамейке и отвела взгляд. Скрежет прекратился.
Флора зажмурилась. Подложив под голову рюкзак, она улеглась на скамейку спиной к тому месту, где только что была девочка, и обхватила плечи руками.
Я ее видела, - мысленно твердила она. - Она была здесь, и я ее видела.
Р-Н ХЕДЕН, 12.55
Найти нужный дом оказалось непросто. Новые указатели, похожие на те, что обычно висели в больницах, чередовались со старыми, которые, по-видимому, забыли снять. В результате возникла путаница с номерами, и это при том, что отличить один корпус от другого и так было практически невозможно. Все это напоминало огромный лабиринт с мечущимися, как крысы, людьми. Спросить дорогу было не у кого.
К тому же Давид никак не мог сосредоточиться. Стоило ему хоть немного начать ориентироваться в этой дурацкой системе, как в голове опять начинали звучать чужие голоса и цифры, и он снова сбивался - это было все равно что пытаться решить математическую задачку, когда тебе на ухо бубнят случайные числа. Иногда ко всему этому примешивались волны чужого страха, царящего вокруг.
Выпить. Срочно. Выпить и успокоиться.
Его охватило непреодолимое желание выпить - он не мог с уверенностью сказать, исходило ли оно от него самого или от Стуре. Скорее всего, и то, и другое, и Давид представил себе, как воображаемая смесь вина с виски льется в воображаемую глотку.
Самое неприятное в телепатии заключалось не в том, что он мог читать мысли Стуре, Магнуса или кого-то еще, а в том, что он не знал, где его мысли, а где чужие.
Теперь он понимал, почему ситуация в больнице была невыносимой.
Чужие мысли, как правило, были слабее собственных и быстро терялись в гуле остальных голосов и образов. Минут через десять Давид уже научился вычленять свои мысли из общего потока сознания. Но при большом скоплении оживших отделить свои мысли от чужих было нереально - сотни разных "я" сливались воедино, смешиваясь, как акварельные краски.
- Пап, я устал, - произнес Магнус. - Долго нам еще?
Они стояли в арке между двумя корпусами. Люди входили и выходили из подъездов, - судя по всему, большинству все же удалось отыскать нужные квартиры. Стуре посмотрел на номер дома и вытер пот со лба.
- Идиоты, - заключил он. - Приспичило им нумерацию менять. Ай!
Стуре вскинул руку к нагрудному карману и сжал кулак, но вовремя сдержался.
- Хочешь, я его возьму? - спросил Давид.
- Ага.
Стуре огляделся по сторонам и распахнул пиджак. На груди рубашки зияла здоровенная дыра. Бальтазар барахтался во внутреннем кармане пиджака, пытаясь выбраться наружу. Давид взял кролика, молотящего воздух лапами, и посадил его в свой карман. Кролик продолжал вырываться.
- Мы скоро придем? - повторил Магнус.
Давид присел на корточки перед сыном.
- Скоро, - ответил он. - Как голова? Не болит?
Магнус потер лоб:
- Не-а, только голоса всякие...
- Знаю, я тоже их слышу. Тебе очень неприятно?
- Да нет. Я думаю про Бальтазара.
Поцеловав сына в лоб, Давид встал. Прислушался. Что-то изменилось. Голоса в голове стали тише, почти совсем умолкли, сменившись какой-то непонятной картинкой - длинные золотистые стебли и мягкое, лучистое тепло. Тепло какого-то другого тела.
Стуре стоял как вкопанный, разинув рот, затем медленно повернулся.
Тоже, наверное, видит, - подумал Давид. - Что же это такое?
Стуре посмотрел на Давида и схватился за голову.
- Так вот, значит, оно как, - произнес он с расширенными от ужаса глазами.
Давид ничего не понимал. Впервые за все это время он испытывал безмятежное спокойствие, чувствуя, как рядом бьется чье-то сердце - часто-часто, пожалуй, больше ста ударов в минуту, - и все же этот мерный стук вселял в него покой.
- Господи, откуда ж столько мыслей!.. - продолжал Стуре. - Так и с ума сойти недолго...
До Давида вдруг дошло, что это за стебли - если бы не размер, он бы сразу их узнал. Это была солома, только толщиной в палец. Он лежал на сене, прижавшись к теплому боку, и соломинки казались огромными, потому что он сам был маленьким. Бальтазар.
Давид считывал сознание кролика. Теплый бок и удары сердца принадлежали матери-крольчихе.
Стуре подошел к Давиду и протянул руку.
- Я его, пожалуй, опять возьму, - сказал он. - Уж лучше так.
- Вы чего там? - спросил Магнус.
- Смотри...
Давид сделал знак Стуре, и все трое присели на корточки, образовав круг. Давид вытащил из кармана Бальтазара и протянул его Магнусу.
- Вот, - сказал он, - потрогай.
Магнус взял кролика, прижал его к груди и уставился прямо перед собой невидящим взглядом. Стуре оттянул лацкан пиджака, понюхал внутренний карман и поморщился. На светлой подкладке виднелись темные подтеки. Не прошло и минуты, как у Магнуса на глазах выступили слезы. Давид склонился над сыном:
- Ты чего? Что случилось?
Магнус посмотрел на Бальтазара влажными глазами:
- Он не хочет у меня жить. Он хочет жить с мамой.
Давид и Стуре переглянулись, и тесть произнес:
- Понятное дело. Только мама бы его все равно бросила.
- Как это - бросила? - не понял Магнус.
- А вот так. Чтобы он научился жить самостоятельно. Так что ему еще повезло, что теперь он будет жить с тобой.
Давид не знал, правду говорит тесть или нет, но на Магнуса это явно подействовало. Он крепче прижал Бальтазара к груди и заговорил с ним ласково, как с маленьким ребенком:
- Бедненький мой Бальтазарчик. Я буду тебе вместо мамы.
Как ни странно, кролика это как будто успокоило - он перестал вырываться и затих у Магнуса на руках. Стуре огляделся по сторонам.
- Давайте-ка я его все же спрячу.
Бальтазар снова очутился в кармане Стуре, и они продолжили поиски. Они отыскали нужный корпус по чистой случайности. "17 А-Г" - гласила табличка над подъездом.
За те несколько минут, пока они возились с кроликом, обстановка вокруг сильно изменилась - вдали раздавались звуки бьющегося стекла, хлопанье дверей и даже крики. Спешащие мимо люди прибавляли шаг и нервно оглядывались, а в воздухе нарастал какой-то странный звук, похожий на назойливое гудение комара.
- Что это? - спросил Стуре, посмотрев на небо.
- Не знаю, - ответил Давид.
Магнус склонил голову набок:
- Как будто какая-то огромная машина.
Определить природу звука было сложно, но в одном Магнус был прав: так мог звучать какой-нибудь агрегат, возможно даже компьютер. Это было похоже на высокочастотный гул гигантских вентиляторов.
Они вошли в подъезд.
Вместо привычных запахов готовящейся еды, пота и пыли, здесь пахло хлоркой. Вокруг все блестело, а на видавших виды дверях висели пластиковые таблички с именами новых жильцов, набранными трафаретом. Квартиры А и Б находились на первом этаже.
Они пошли вверх по лестнице, сияющей чистотой.
Магнус шел, как старичок, становясь двумя ногами на каждую ступеньку. Чувствуя его страх, Давид старался подстроиться под шаг сына. На лестничной площадке между первым и вторым этажами Магнус остановился и заявил:
- Я хочу взять Бальтазара.
Стуре протянул ему кролика, и Магнус прижал его к груди, так что наружу выглядывал лишь подрагивающий розовый носик. Последние несколько ступенек Магнус преодолевал с таким трудом, словно передвигался под водой.
Звонок не работал. Прежде чем постучать, Давид подергал ручку двери. Дверь оказалась открытой. Он вошел в пустой коридор, и Стуре с Магнусом последовали за ним.
- Есть кто дома?
В дверном проеме возник пожилой человек с вечерней газетой в руках, типичный сумасшедший профессор: низенький, худощавый, седые взлохмаченные брови, очки на носу. Давиду он сразу понравился.
- Да-да, - произнес человечек. - Вы, наверное... - Он снял очки, положил их в нагрудный карман рубашки и сделал шаг вперед с протянутой рукой. - Меня зовут Рой Будстрём, мы с вами... - Он поднес к уху полусогнутую кисть, оттопырив мизинец и указательный палец, как бы изображая телефонную трубку.
Они поздоровались. Магнус попятился к двери, пряча Бальтазара.
- Привет, - обратился к нему Рой. - Тебя как зовут?
- Магнус, - прошептал тот.
- Магнус, значит. А это у нас что?..
Магнус замотал головой, и Давид счел нужным вмешаться.
- У него сегодня день рождения. Мы ему кролика подарили, вот он и захотел его с собой взять... Еве показать. Она ведь здесь, правда?
- Конечно, - ответил Рой и повернулся к Магнусу. - Кролик, значит? Понимаю, я бы на твоем месте тоже захотел похвастаться. Пойдем.
Без долгих церемоний он жестом предложил им следовать за ним и скрылся в комнате, откуда появился. Давид глубоко вдохнул и, взяв сына за плечо, перешагнул порог комнаты.