Маркус отскочил на шаг назад, послышался треск рвущейся ткани. Парень посмотрел на рубашку и взвыл:
- Ах ты, тварь, рубашку мне порвал! - И тяжелая бита обрушилась на голову мертвеца.
Удар оказался точным, бита попала прямо в висок, раздался звук, похожий на треск сухой ветки, переломленной через колено. Мертвец отлетел на пару метров, перекувыркнулся через голову и рухнул на асфальт.
Маркус подставил ладонь дружкам, празднуя победу, и они тут же ринулись в бой.
Флора не могла двинуться с места. Не только из-за страха - жажда крови и ненависть, исходящие от парней, набрали такую силу, что парализовали ее мозг; Флора потеряла всяческую способность управлять своим телом, не чувствуя ничего, кроме ярости парней. Она просто стояла и смотрела.
Куда уж было мертвецам до пяти здоровых, накачанных парней. Одного за другим парни с победными криками валили их на землю. Как строители дробят стену на маленькие куски, чтобы легче было вывозить мусор, они все молотили и молотили битами долго после того, как мертвецы валились на землю. Мертвецы не пытались защищаться, но даже с раздробленными ногами, они продолжали ползти на парней, получая удар за ударом. Повсюду слышался хруст, но мертвецы не затихали, и только движения их становились все медленнее и медленнее.
Парни опустили свои биты, отошли на пару шагов от шевелящейся массы у их ног. Один вытащил пачку сигарет, предложил остальным. Они закурили, любуясь своей работой.
- Черт, - произнес один из них. - По-моему, меня укусили.
Он протянул руку, демонстрируя приятелям темное пятно на светлой рубашке. Остальные отшатнулись в притворном ужасе, замахали руками с криками: "А-а! Он заражен!"
Парень неуверенно усмехнулся:
- Да ладно вам. И что мне теперь, укол от бешенства делать?
Это только раззадорило приятелей, и они принялись шутить про то, как теперь он превратится в зомби, пожирающего людей, пока он не велел им заткнуться. Они еще поржали, и, чтобы доказать им, что он и не думал бояться, парень склонился над жалкими останками одного из мертвецов - маленькой старушки с переломанной рукой, закинутой за голову, - и поднес укушенную руку к ее зубам:
- Ням-ням, хочешь кушать?
Старуха только хлопала разбитыми губами, из-за которых выглядывали редкие зубы, словно рыба, выброшенная не берег. Парень с улыбкой взглянул на своих товарищей, и тут произошло то, о чем Флора мечтала всеми силами души: старуха вцепилась уцелевшими пальцами в руку парня и впилась зубами в мякоть предплечья.
Парень заорал и, оступившись, упал, но тут же вскочил на ноги. Челюсти старухи не ослабили своей хватки, и старуха, как сломанная кукла, повисла на его руке.
- Да помогите же! - заорал парень, пытаясь стряхнуть ее с себя, и, хотя старуха давно уже превратилась в мешок разбитых костей, зубы ее намертво вцепились в свою жертву, и теперь она болталась в воздухе, словно подвешенная за веревочку.
Остальные отшвырнули в сторону свои сигареты, схватились за биты и принялись ими орудовать. В теле старухи не осталось уже ни одной целой кости, и в воздухе раздавались лишь глухие удары, словно кто-то выбивал мокрый ковер. В конце концов один из ударов пришелся ей по шее, и старуха отлетела в сторону, рухнув на землю.
С дикими воплями и завываниями парень тряс рукой, из которой был вырван приличный кусок мяса. Он кружился на месте, подпрыгивая и топая ногами, словно хотел улететь, исчезнуть, очутиться где угодно, только не здесь.
По его плечу стекала кровь, и Маркус снял с себя рубашку, оторвал и без того порванный рукав и сказал:
- Пошли, это надо перевязать...
Пострадавший словно не слышал. В приступе маниакальной ярости парень открыл свой рюкзак, вытащил два пластиковые бутылки, открутил крышки и принялся поливать какой-то жидкостью еще трепещущие, расползающиеся тела.
- Ну я вам сейчас покажу, твари! - Он носился по кругу с бутылками в руках до тех пор, пока они не опустели. - Посмотрим, как вы после этого будете кусаться!
Флора постепенно выходила из паралича; остальные четверо слегка успокоились, утомившись после битвы, и только истерия агонизирующих мертвецов пронзительным воплем раздирала мозг, как пила по металлу.
О нет...
Это были не мертвецы. Это был тот самый звук. Флора ничего не могла поделать, она все равно не смогла бы остановить парней - было слишком поздно. Она огляделась по сторонам и в противоположном конце двора увидела свою копию, медленно приближающуюся к фонарю. Какая-то сила по-прежнему не давала смотреть в ту сторону, заставляла отводить глаза, но Флора почти уже привыкла - она задвинула вой в глубину своего сознания, не теряя способности мыслить.
Сделай же что-нибудь, ну же, - думала она, обращаясь к фигуре, которая в мгновение ока оказалась возле груды тел как раз в тот момент, когда парни вытащили из рюкзака коробок со спичками. Они ее не видели, но явно слышали звук, что-то уловив краем глаза, потому что тут же завопили:
- Это еще что?! Черт, вот черт!!!
Смерть раскинула руки в стороны, как будто приглашая мертвецов в свои объятья, и, как загипнотизированная, Флора последовала ее примеру, словно была ее отражением. Парни зажгли спичку, и Смерть шагнула в гущу тел и наклонилась, перебирая руками, как будто собирала ягоды.
Спичка выписала в воздух дугу, и Флора закричала:
- Берегись! Беги!
В тот момент, когда спичка упала на землю, Смерть подняла голову и посмотрела Флоре прямо в глаза. Они были точной копией друг друга. В глазах Смерти не было никакой особой печали или черноты, это были самые обычные глаза, как у Флоры. На какую-то долю секунды они замерли, глядя друг на друга, словно делясь сокровенными секретами, но тут раздался взрыв, и между ними встала стена огня.
Парни стояли как вкопанные, уставившись в костер. Языки пламени взвились до самых крыш, но, как только бензинные пары испарились, огонь, шипя и стреляя искрами, принялся пожирать человеческую плоть, оставляя лишь почерневшие головешки.
- Пацаны, сваливаем!
Парни еще немного постояли у огня, словно пытаясь запечатлеть эту сцену в памяти, затем повернулись и побежали прочь. Маркус, с оголенным торсом, на мгновение остановился, посмотрел на Флору и поднял указательный палец, будто собираясь что-то сказать, но передумал и бросился вслед за своими приятелями. Несколько минут спустя Флора уже не могла различить их мыслей.
Пламя огня постепенно угасало. Звук затих, - значит, Смерть исчезла. Флора подошла к прогоревшему костру с редкими пляшущими язычками пламени, чувствуя сильный сладковатый запах, поднимающийся к небу. Костер даже не успел как следует разгореться, - по-видимому, в мертвецах было слишком мало мяса и жира.
Все было черно от сажи. Теперь уже дважды мертвые, мертвецы лежали скрючившись, с прижатыми к телу локтями и выставленными вперед кулачками, как будто бросая вызов темноте. Тошнотворный запах усилился, и Флоре пришлось прикрыть лицо отворотом пиджака.
Они же только что танцевали.
Грудь ее переполнило чувство, прямо противоположное трепету, который она испытала, наблюдая за танцем мертвецов, - безумная скорбь, скорбь за весь род людской и его горестный путь на этой земле. В голове мелькнула та же мысль, что и тогда, но уже наполненная совсем иным смыслом:
Так вот оно, значит, как.
Р-Н HOPPA БРУНН, 21.00
Стуре все же удалось уговорить его поехать в клуб, о чем Давид уже пожалел. Оказалось, что Лео действительно на него рассчитывал, даже оставил сообщение на автоответчике, но Давид его не стал слушать. Он взял себе пива и направился к остальным в кухню. Со всех сторон посыпались соболезнования, смех и шуточки прекратились.
Серьезные разговоры в клубе были не приняты - здесь или шутили, или молчали. Сами по себе юмористы были, конечно, обычными людьми, не чуждыми нормальных человеческих чувств, но в коллективе они становились скоморохами, не способными задаваться вопросами, которые не укладывались в одну меткую остроту.
Перед самым началом выступления к Давиду подошел Бенни и сказал:
- Слушай, ты не обидишься?.. У меня там пара шуточек есть... Ну, про этих, оживших.
- Да нет, что ты, - ответил Давид. - Поступай, как считаешь нужным.
- Ну вот и хорошо, - лицо Бенни просветлело. - Понимаешь, такая тема, не смог устоять.
- Понимаю.
Давид почувствовал, что еще немного, и Бенни захочет испытать свои шутки на нем. Приподняв кружку с пивом, он пожелал Бенни удачи и отошел в сторону. Бенни скривился. Пожелать актеру удачи считалось плохой приметой, следовало говорить ни пуха, ни пера или что-нибудь подобное, и Давид об этом знал, и Бенни знал, что он об этом знает. Пожелать удачи было почти оскорблением.
Давид подошел к бару. Бармены с официантами ему кивали, но не подходили. Давид допил пиво и попросил Лео налить еще.
- Ну что, как дела? - спросил Лео, наливая пива.
- Идут, - ответил Давид. - Что тут еще скажешь.
Лео пододвинул к нему кружку с пивом. Вдаваться в подробности все равно не имело смысла. Лео вытер руки полотенцем и сказал:
- Передавай привет. Ну, когда ей получше станет.
- Обязательно.
Давид чувствовал, что вот-вот расплачется, и жадно опрокинул в себя полкружки, отвернувшись к сцене. Вот теперь легче. Когда никто не делает вид, будто понимает, что он пережил.
Смерть отчуждает людей.
На сцене зажегся свет, и Лео объявил в микрофон из-за барной стойки: добро пожаловать, представление начинается, поприветствуем нашего конферансье, Бенни Мелина.
Пока Бенни поднимался на сцену, зал наполнился аплодисментами и радостным свистом, и Давид понял, что все же соскучился по этому миру, такому настоящему и фальшивому одновременно. Бенни отвесил сдержанный поклон, и аплодисменты стихли. Он покрутил штатив микрофона - приподнял, опустил, пока микрофон не вернулся в свое исходное положение. Затем он произнес:
- Не знаю, как вас, а меня беспокоит этот Хеден. Вы только подумайте - целый район мертвецов!
В зале повисла тишина. Напряженное ожидание. Хеден беспокоил всех, но вдруг они еще чего-то не знают?
Бенни наморщил лоб, словно ломая голову над сложной задачей:
- Прежде всего мне хотелось бы знать...
Драматическая пауза.
-...Будет ли туда приезжать вагончик с мороженым?
Смешки. Не настолько смешно, чтобы хлопать, но забавно. Бенни продолжал:
- И если да, то будет ли на него спрос?
- И если да, то на какое?
Бенни начертил руками в воздухе прямоугольник, который, по всей видимости, должен был изображать экран.
- Вы только представьте - сотни мертвецов выходят из своих домов на звуки джингла... - Бенни напел простенькую мелодию вагончиков с мороженым и тут же изобразил, как зомби ковыляют к вагончику, выставив перед собой руки. В публике опять послышались смешки, и когда Бенни заревел: - Пломбииир, пломбииир... - раздались аплодисменты.
Давид допил пиво и проскользнул за стойку бара. У него больше не было сил все это терпеть. Он считал, что и Бенни, и все остальные имеют полное право острить на столь актуальную тему, нет, они просто обязаны это делать, но он-то не обязан слушать. Пройдя через бар, Давид вышел на улицу. До него долетел очередной взрыв аплодисментов, и он ускорил шаг.
Самое ужасное заключалось не в том, что над этим шутили. Шутить как раз было можно и нужно, без шуток человек бы не выжил. Самое ужасное, что это произошло так быстро.
После гибели "Эстонии" прошло полгода, прежде чем кто-то осмелился сострить про носовой визир, да и то без особого успеха. В случае со зданием Центра международной торговли в Нью-Йорке все произошло значительно быстрее - уже через пару дней после теракта в народе появился анекдот про новую дешевую авиакомпанию - Талибанские авиалинии, и люди смеялись. Все это было так далеко, так абсурдно.
Воскрешение мертвецов относилось к той же категории. Все это было так неправдоподобно, что сложно было относиться к этому всерьез. Именно поэтому его коллеги испытывали неловкость в его присутствии - рядом с ним события минувших дней обретали реальность, в то время как для них все это было и оставалось одной нелепой шуткой.
Давид прошел мимо забитой стоянки на Сурбруннсгатан и представил себе обезглавленное тело Бальтазара, бьющееся в судорогах на коленях Евы. Интересно, сможет ли он вообще когда-нибудь снова шутить.
Дорога домой отняла у Давида последние силы. Выпитое наспех пиво плескалось в животе, и каждый шаг давался с трудом. Он бы с удовольствием сейчас забрался в первый попавшийся подъезд и проспал бы на лестнице оставшуюся часть этого кошмарного дня.
Дойдя до дома, он прислонился к стене парадного и перевел дух. Ему совершенно не хотелось, чтобы Стуре из жалости предложил у него остаться. Сейчас ему нужно было побыть одному.
Стуре и не стал ничего предлагать. Сообщив, что Магнус так и не просыпался, он сказал:
- Ну, теперь и домой можно.
- Да, - ответил Давид, - спасибо тебе за все.
Стуре внимательно посмотрел на Давида:
- Ты тут один справишься?
- Справлюсь.
- Точно?
- Точно.
Давид так устал, что речь его сейчас напоминала манеру Евы - сил у него хватало лишь на то, чтобы повторять за Стуре. Они обнялись на прощание, причем по инициативе Давида. В этот раз он все же прижался щекой к груди тестя.
Когда Стуре ушел, Давид какое-то время постоял в кухне, глядя на бутылку, но потом решил, что слишком устал даже для этого. Он вошел в комнату Магнуса и долго смотрел на спящего сына - тот лежал почти в том же положении, в котором он его оставил, - рука под щекой, подергивание глаз под тонкими веками.
Давид осторожно втиснулся в узкое пространство между спиной Магнуса и стеной. Просто немного полежать, глядя на хрупкое, гладкое плечо сына, выглядывающее из-под одеяла. Он закрыл глаза, подумал... ничего не успел подумать. Давид спал.
О. ТОМАСКОБ, 21.10
Выйдя на берег, Малер тут же увидел навигационный знак. Доски, из которых он был сколочен, выцвели, и Малер не заметил его в темноте. Значит, пролив прямо по курсу. Он снова забрался в лодку, попытался завести мотор. Мотор взвыл, закашлялся и заглох.
Малер наклонил канистру, где на донышке еще оставалось немного бензина, и мотор завелся. Топлива едва хватило, чтобы отъехать от берега. Упершись руками в колени, Малер любовался небом, лоснящимся синим бархатом в сгущающихся летних сумерках. Тут и там проглядывали контуры деревьев, их силуэты колыхались на темном фоне, как в каком-нибудь документальном фильме про Африку. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был глухой рокот скрывшегося из вида парома.
Ничего, не так все и плохо.
По крайней мере, теперь он знает, где находится. Уж лучше так, чем с бензином заблудиться. На веслах по такой воде доплыть до острова займет всего каких-то лишних полчаса. Ничего страшного, главное - не волноваться.
Малер вставил весла в уключины и взялся за дело. Он греб короткими рывками, глубоко вдыхая теплый вечерний юз-дух. Через несколько минут он вошел в ритм и уже почти не замечал работы. Это было чем-то похоже на медитацию.
Om mani padme hum, om mani padme hum...
Весла вспенивали гладь моря позади него.
Минут через двадцать Малеру показалось, что он слышит какой-то вой - животное, что ли? Он поднял весла, прислушался. Звук донесся снова. Нет, это не животное, - скорее, это походило на крик. Трудно было с точностью сказать, откуда он шел, - звук эхом отражался от островов, но Малер и так уже догадывался...
Он опустил весла и принялся грести широкими, мощными рывками. Крик больше не повторялся, но Малер и без того знал, что звук донесся с их острова. Пот заструился по спине, от былого спокойствия не осталось и следа. Медитирующий монах превратился в яростный, но маломощный механизм.
Надо было сходить за бензином.
Во рту скопилась слюна, и Малер плюнул на бесполезный мотор.
- Чертова железяка!
Хотя винить приходилось себя и только себя.
Чтобы не тратить время, он не стал пришвартовываться к пристани, а просто вытащил лодку на песок и выпрыгнул на берег. В ботинках тут же захлюпала вода. Дом выделялся черным силуэтом на фоне темно-синего неба.
- Анна! Анна!
Тишина. Входная дверь была закрыта. Он дернул и почувствовал легкое сопротивление. Он дернул еще раз и, почувствовав удар, вскинул руку к лицу, но это оказалась всего лишь метла, покатившаяся по каменистому склону.
- Анна?
Малеру потребовалось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте внутри дома. Дверь в спальню была закрыта, а на полу лежал какой-то сугроб. Малер поморгал, и сугроб начал принимать очертания - Анна спала на полу, обняв одеяло.
- Анна, что случилось?
Голосом, севшим от крика, Анна ответила:
- Оно было здесь...
Малер огляделся по сторонам. Лунный свет, проникающий в дом сквозь открытую дверь, был слишком тусклым, чтобы что-либо различить. Малер прислушался, но ничего не услышал. Зная, как Анна боится животных, Малер вздохнул и раздраженно спросил:
- Крыса, что ли?
Анна покачала головой и произнесла что-то нечленораздельное. Когда Малер повернулся, собираясь войти в комнату, она прошептала: "Возьми!" - и указала ему на топорик, лежащий на полу возле ее ног. Затем, не выпуская из рук одеяла, она подползла к входной двери, захлопнула ее и прислонилась к дверному косяку, придерживая ручку двери. Дом погрузился во тьму.
Малер взвесил в руке топорик:
- Тогда что же?
-...утопленник...
- Что?
Повысив голос, Анна просипела:
- Мертвец. Труп. Утопленник.
Малер зажмурился, представил себе кухню и вспомнил, что видел на столе фонарик. Он на ощупь добрался до стола и почувствовал, как пальцы его коснулись металла.
Батарейки...
Он нажал на кнопку, и луч фонаря осветил кухню. Малер направил его в сторону, чтобы не ослепить Анну. Она и сама была похожа на привидение - мокрые от пота волосы свисают со лба, невидящие глаза смотрят прямо перед собой.
- Папа, - прошептала она, не глядя на него. - Элиас... Мы должны его... отпустить.
- Что ты несешь? Куда отпустить?
- Отсюда...
- Тихо, я сейчас...
Малер приоткрыл дверь в комнату, посветил. Пусто. Он открыл дверь пошире, шаря лучом фонаря по комнате.
Окно было выбито - лунный свет отражался в осколках стекла, рассыпанных по полу и столу. Малер прищурился. На столе среди осколков что-то лежало. Крыса. Он сделал шаг вперед.
Нет, это не крыса.
Это была рука. Отрубленная рука. Кожа была тонкой, сморщенной. Мясо верхней фаланги указательного пальца сгнило, обнажая тонкую кость.