"…ское царство" - правдивое отражение отечественной действительности в кривом зеркале. В погоне за правом "намазывать на булку сливочное масло" в условиях полного беспредела люди готовы нарушать все десять заповедей. Автор с присущей ему иронией превращает в трагифарс повествование о событиях на первый взгляд весьма обыденных, переворачивая жизнь своих героев с ног на голову и заставляя их попадать в ситуации, далекие от ежедневной скучной реальности.
Виталий Амутных
…ское царство
…на этот раз Гарифу Амирову все-таки удалось немного расслабиться. Он сидит на белом пластиковом стуле в недорогом летнем кафе. Собственно, никакого кафе и нет. Есть круглая площадка в парке, окаймленная белой балюстрадой, фигурные гипсовые столбики которой чередуются гипсовыми же пятиконечными звездами. В недавние времена эта площадка, должно полагать, служила для каких-нибудь незатейливых и даровых увеселений. Однако, новые массовики-затейники, предложившие местным насельникам принять участие в аттракционе потребителей, расставили здесь зонтики с рекламой американских сигарет и вот эти простенькие стулья.
Гариф Амиров сидит за одним из таких столиков, и ему почти хорошо. Он пьет простое отечественное пиво прямо из горлышка зеленой бутылки, не смотря на то, что чистый стакан стоит рядом, весь в оранжевых блестках косых предзакатных лучей. И хотя заказ Гариф успел сделать скромный, и одет он вельми демократично, из вагончика-киоска, стоящего рядом, где заключены все услады этого заведения, то и дело выскакивает белобрысенькая официантка и без всякого зова мчится к столику Гарифа, чтобы заменить пепельницу с единственным окурком или добавить в пластиковый цилиндр с рекламой все тех же сигарет бумажных салфеток. Веселеньких. В цветочек. Ее острое женское чутье не способен сбить с толку наивный камуфляж клиента, и она прекрасно знает, сколько денег и в каких купюрах наполняют карманы этих непрезентабельных джинсов.
Гариф отхлебывает из бутылки пиво, время от времени затягивается сигаретой, и, блаженно щурясь от мягких солнечных лучей (давно забравшихся под зонтик), смотрит на точно вызолоченные с одной стороны цветущие кусты бузины, так гармонирующие с подновленной белизной старой балюстрады. Сейчас, в золотисто-оранжевом свете, его лицо выглядит вполне свежим. Да и в самой фигуре просматриваются отблески спортивного прошлого. Впрочем, только отблески, - скажет уже второй, более пристальный взгляд. Чуть больше внимания - и перед вами еще крепкий мужчина, которому хорошо за тридцать, с отчетливой отметиной в лице завоеванных безразличия и усталости, свидетельствующих о том что человек этот, еще недавно счастливо укреплявшийся щедростью природы, наконец изнурился общением с равнодушным временем, и отдался произволу жизненных волн.
Гариф отхлебывает еще пива, и бутылка вдруг замирает у его рта. По широкому смуглому подбородку скользнула, извиваясь, янтарная капля. Он медленно опускает бутылку на стол, а только что отсутствующее выражение его черных глаз становится удивленным, затем настороженным и наконец насмешливым.
Из-за белой балюстрады на площадку кафе выходит высокий плечистый малый в костюме лимонового цвета. Тотчас из вагончика-киоска выскакивает белобрысенькая официантка, и улыбка Гарифа невольно становится шире. Молодец в лимоновом костюме помимо того, что одет экстравагантно, еще и атлетически сложен, а лицо его столь красиво, точно взято напрокат с обложки глянцевого журнала. Все это в сочетании с самоочевидной выхоленностью делает эту фигуру в данных непритязательных декорациях просто неприличной. Красавец уверенно направляется к столику Гарифа.
Без слов они обменялись рукопожатиями, и новый персонаж опускается на стул рядом с Гарифом. Бойкая подавальщица замерла чуть в стороне, не решаясь приблизиться к столику, а веснушчатое личико ее (весьма миловидное) становится сходственным с мордой бездомной шавки, видящей кость, но опасающейся привычного пинка. Кажется, помани ее новый клиент пальцем, и она бросится облизывать его ярко-желтые узкие туфли, обливая их слезами благодарности.
- У тебя, Максим, сегодня желтое авто? - пряча усмешку, поинтересовался Гариф.
- Желтое, да… - ответ был дан как бы с оттенком недоумения. - А откуда…
- "Феррари"?
- Да нет, что ты. "Альфа-Ромео".
- Тоже неплохо, - кивнув, одобрил Гариф, и вновь приложился к бутылке. - Только, сделай одолжение, не рассказывай, что ты ехал мимо и случайно меня тут приметил.
Максим потщился придать своим бледно-зеленым глазам невинности:
- Да нет… я…
- Макс, не было бы удивительным, встретить тебя в "Эльдорадо" или в этом… как его, новом японском ресторанчике… Ну, неважно… Кстати, там у них по карточкам?
- По карточкам.
- Но здесь… Ты понимаешь, что смотришься здесь… неподобающе. И отпусти вон девушку. У нее уже, наверное, ноги затекли в ожидании твоих распоряжений.
Макс чуть поворачивает голову с грациозностью, какую позволяют его внешний облик и практика. Официантка мухой кидается к столику. Он достает из внутреннего кармана кожаное портмоне, - и протягивает ей пятидолларовую бумажку.
- Но у нас… - скромно кокетничая, начинает тянуть слова девушка, зажав двумя руками бумажку.
- Ничего не надо. Иди, - бурчит Макс, не глядя в ее сторону.
Подавальщица ретируется, и для того, чтобы подчеркнуть, видимо, свое почтение, уходит как-то по-крабьи боком.
Губы Гарифа самочинно расползаются в улыбку.
- Кожа - страус? - спрашивает он кивнув на бумажник.
- Антилопа, - с заученной горделивостью обаятельным баритоном ответствует Максим.
И Гариф совершенно неприлично покатывается со смеху.
- Ты только не обижайся, - еще всхлипывает он, утирая лицо ладонью. - Ну давай, выкладывай, какого хрена я тебе понадобился.
Собеседник в лимоновом костюме кажется совершенно растерянным, и оттого начинает злиться.
- Жарко сегодня. И вообще лето что-то жаркое, - говорит Максим, стараясь сохранять самообладание, гуляя глазами где-то в древесных кронах.
- Ладно, не хочешь колоться, - давай погуторим о погоде, - хмыкает Гариф, и тоже вперивается взглядом в какое-то дерево.
- Жарко… Пожалуй, я тоже что-нибудь выпью.
- Не советую, Максим. С непривычки ты испортишь себе желудок.
- ……………………………………………! - наконец не выдерживает красавец, и заплетает целый венок из слов чисто инвективных . - Что ты все тащишься! Все-таки мы не виделись уже…
- Лет пять… Нет… Да, пять лет будет. С того дня, как ты все-таки нашел свое большое счастье… Кстати, как там Роза?
- Как Роза… Хорошо.
- Пять лет не виделись, хотя и жили в одном городе. Ну, разумеется, за вычетом, как я догадываюсь, твоих… ваших с Розой обыкновенных странствий по всяким там Таити, Борнео… И если бы еще пять лет не встретились, - тоже, думаю, ничего страшного не случилось бы.
- Да-а … - удрученно урчит Максим, то и дело отбрасывая пятерней льняной чуб, падающий на лоб. - У каждого свои проблемы.
- Проблемы? У тебя могут быть проблемы?! Ну не я в разрешении их помощник, это точно. А если деньги… Денег я тебе не дам. В конце концов для чего тебе Роза? Если будешь хорошо себя вести, - она поможет. Все-таки ты ей… муж.
Красивая русая голова склоняется все ниже над белым пластиком стола.
- Да-а… Пока еще муж.
- Ах, вот в чем дело! Но, дорогой, а как же ты себе все это представлял?
- Да-а… Она всегда говорила, что я не первый у нее муж, и, может быть, не последний.
- О, так тебе еще попалась честнейшая женщина! Впрочем, все было бы очевидно и без ее признания. Ты провел пять волшебных лет…
- Каких там "волшебных"! - голос Максима срывается едва ли не на фальцет.
- Нет, я понимаю, что Роза имеет очень мало сходства с топ-моделью. И я всегда восхищался тобой: по-видимому, ты обладаешь феноменальным талантом… Я бы, например, под дулом автомата "УЗИ" не смог бы, даже, если бы прихватил с собой домкрат. Но компенсация, согласись, была щедрая. Конечно, тебе следовало позаботиться о себе прежде. Не знаю как. А теперь… Сменщика она уже нашла?
Лоб Максима должно быть вспотел, потому что тонкие прядки волос стали прилипать к нему.
- Нет еще… Но Роза говорит, что нуждается в переменах, - новый муж должен быть черным… ну, в смысле, смуглым. И как можно более волосатым… Она, конечно, цинична…
- За такие-то деньги можно себе позволить любой цинизм.
- А до того я должен оставаться… выполнять…
- Супружеский долг, - подсказал Гариф.
- Ну да… Она тем временем решит с каким выходным пособием вытурить меня. Так еще… - Максим при этом делает несколько судорожных глотательных движений. - Еще Роза сказала, если я сам найду стоящего сменщика, то мое выходное пособие удвоится. И еще какое-то время мы сможем жить вместе, втроем, пока она это… как его… адаптируется.
Пригожесть Максима все же оставляет ощущение некой неестественности, так, словно силами какого-то технического гения особым образом был выпрямлен его нос; широким, идеальной формы бровям придан восхитительных размах; русым волосам - легкость, а подбородку - волевой очерк. Но сейчас на глазах у Гарифа это лицо, по праву (возможно) обвыкнувшееся с самодовольством, против воли содрогается от дьявольского смятения, и смотреть на это неприятно.
- Ты не представляешь, - продолжает страдалец, - что были для меня эти пять лет. Роза выдавала мне в месяц не более тысячи баксов. Да. А если она находила в моем поведении какую-то провинность, - то и пятьсот. Ты же понимаешь, это деньги, чтобы вот в такой вечер я не сдох от жажды, и мог бы приобрести бутылку "Кока-колы". На костюмы, на обувь, даже на приличные солнечные очки я должен был каждый раз клянчить у нее подачку. А что касается более крупных вещей… то все они - как бы подарки за особые заслуги. Подарки, которые Роза, случись у нее паскудное настроение, забирала и тут же продавала. Ты прав, я увлекся: круизы, авто, яхты всякие - чувствуешь, что ты чего-то стоишь… А надо было подумать о будущем. Но копить, как видишь, не с чего было…
В трех метрах от беседующих совершенно безбоязненно скачет по ветке бузины синеголовый зяблик и бодро щебечет. Гариф давно уже переключил свое внимание на эту беззаботную пташку, не найдя вокруг более занимательного объекта. А собеседник, склонив голову и глядя в стол, продолжает сказывать горькую повесть своей жизни.
- … в первый год. Роза предлагала тогда мне открыть какое-нибудь небольшое дело. Серьезно подняться она мне, конечно, не позволила бы. Но можно было… ну, там, стать… эстрадной звездой или что-нибудь в этом роде…
- Ты поешь?! - оживляется Гариф.
- Ты же не маленький! Поешь - не поешь… На крайний случай спеть может и кто-нибудь другой.
- Не такой красивый и богатый.
- Допустим. Но, видишь, я увлекся. Сам виноват…
По всему видать этот разговор Гарифу успел изрядно надоесть:
- Хорошо, мне-то ты зачем все это рассказываешь? Вряд ли для того, чтобы я тебя пожалел.
- Подожди, не гони лошадей, - выпаливает тот на одном дыхании фразу, заканчивающуюся чем-то вроде стона.
Это явно не входит в привычный арсенал его манер, - он с силой сжимает челюсти, чем приводит в движение желваки на скулах.
- Роза чем-то серьезно больна. Очень серьезно. Так что, может, ей не так долго осталось…
- Это она тебе сказала? - перебивает Гариф.
- Вообще-то, да… она… С первого дня говорила об этом. Я пытался выяснить… но, сам понимаешь, ее врачи умеют охранять тайны.
- Короче.
- Короче я хотел тебя попросить… То есть не попросить, а предложить. Это может быть весьма выгодным для тебя делом. Во всяком разе десять штук зеленых я тебе гарантирую…
Но тут Гариф вдруг взрывается каким-то просто гомерическим хохотом, и красавец Максим тотчас обрывает пламенную свою тираду. Красный и потный не может он оторвать жаркого взгляда от покатывающегося со смеху приятеля, а смазливое лицо его все краснеет и краснеет от нарастающей досады. Гариф же столь безумно продолжает гоготать, что из вагончика-киоска вслед за белобрысенькой официанткой показывается коротко стриженая голова с физиономией горбоносой и усатой. Немногочисленные посетители с достоинством провинциального бонтона рассматривают возмутителей спокойствия.
- Какой же я… Какой же я тупой… - сквозь хохот выдавливает из себя слова Гариф. - Какой же… Вот только понял… наконец. Так ты, значит, хочешь уступить мне свое большое счастье! То бишь Розу. Так? Уступить? Передать?
Лицо Максима теперь приобрело цвет, который в былые времена назвали бы красиво "сольферино".
- Да нет… ты не понял… Я не то, чтобы… а…
- Вот ты отмочил, - хохочет Гариф. - Ты уверен: я вполне черный и достаточно ли волосатый?
- Ты не понял… Ты же не дослушал. Да прекрати ржать! Дай скажу.
Гариф несколько затих и изобразил в лице внимание.
- Я дело предлагаю тебе. И денежное. Во всяком случае от тебя много не потребуется. Во всяком случае пока. А дальше сам уже будешь смотреть… как там тебе лучше. Захочешь, - можешь попробовать по серьезному… А я тебе предлагаю… ну…
- Ясно, ясно, - Гариф больше не смеется. - Тебе нужно продемонстрировать Розе какую-то свою деятельность или хотя бы участие в поисках ее нового… как бы это точнее выразиться…
- Мужа, - подсказывает Максим.
- Ну, пусть "мужа", хотя… Ты сдерешь с нее какую-то сумму на всякие технические издержки, а мне из этой суммы отвалишь процентов эдак пять, а то и десять, да?
- Почему "процентов пять… десять", если я от нее какие-то деньги на это получу, то все их тебе и отдам.
- Неужели? А в чем же твоя хитрость?
- Да не то, чтобы хитрость… Ты невнимательно меня слушал.
- Да-да, она же якобы умирает, - ухмыльнулся Гариф. - Хотя, если судить по ее планам, жить она собирается еще лет двести. Нет, Максим, пожалуй, никакого дуэта, а тем более трио у нас не получится. Я говорил: у тебя талант. Я же, как видно, такими способностями не обладаю, да и практики необходимой не имел. К тому же у меня семья, какая-никакая. Так что расстанемся мы с тобой еще лет на пять. Но ты давай - не падай духом. Успехов!
- Но, может быть…
- Нет, Макс, не может. И давай прощаться.
- Что ж, как знаешь.
Максим поднимается из-за стола. Он все еще очень взволнован, но внешне ему почти удалось совладать с собой, - и вот он вновь красив, полон чувства собственного достоинства и даже несколько надменен. Он кладет на стол пеструю с голографическим рисунком визитную карточку.
- Здесь и мобильный, и пейджер… В общем, захочешь, - найдешь.
- Вряд ли захочу, но все равно, спасибо. Пока!
- Пока!
Максим удаляется в глубину парка, Гариф смотрит ему вслед, покручивая порожнюю бутылку. Фигура в ярком желтом костюме еще долго остается заметной на фоне темной зелени.
У гипсовой балюстрады цветущие кусты бузины, уже утратившие солнечную позолоту.
Над ними лазоревый небосвод, в котором чертят затейливые фигуры свободные стрижи.
По лазоревому небосводу медленно поползли финальные титры.