- Франтишек, не пори чушь, - осаживаю мужичка, и мой раздухарившийся было пациент поспешно вжимает голову в плечи. - Давай уже, освобождай помещение. Мне других лечить пора.
- А штаны спускхать не надо? - спрашивает Франтишек. - Может, глянете, что там и как, доххтор?
- Чего я там не видел? - отмахиваюсь. - Иди уж. - А сам думаю: и впрямь - когда Лютич всё успевает? А самое главное - зачем ему это?
Франтишек испаряется. Вместо него появляется пожилая дама, у нее мигрень, из-за которой дама не может спать, есть и сплетничать. Дама работает в муниципалитете, она важная персона, она требует самых лучших таблеток. О, конечно! - говорю я и предлагаю ей круглые кусочки чего-то сладкого - то ли аскорбинку, то ли заменитель сахара и представляю лекарство как лучшее по ту и по эту сторону океана. Даже название сочиняю, что-то вроде "Пурмеген Ультра". Ого, а дама-то - аккуратистка: она извлекает блокнотик, маленькую чернильницу, перьевую ручку и старательно записывает название, переспросив для порядка. Спохватившись, я открываю журнал и делаю пометку, пока название не выветрилось из головы: вдруг дама придет снова? В журнале с радостью нахожу список каких-то совсем уж идиотских препаратов, напротив каждого приписка - от какой болезни лекарство, и кому я его назначал. Пробегаю список глазами, в основном, "лекарства" с труднопроизносимыми названиями я назначал некой мадам Пунш.
- Э-э… - произношу, отвлекаясь от записей: - Живите долго, госпожа Пунш! - Я не нащупываю у пациентки никаких особых отклонений от нормы. Наверное, она просто любит лечиться. Быть может, тайно влюблена в меня?
- Спасибо, доктор Рост, - жеманно отвечает Пунш. - Можете обращаться ко мне по имени, мы ведь договаривались? - Она кокетливо улыбается, складывая губы бантиком. Поспешно киваю и заглядываю в журнал. Имя, имя…
- Так когда мне принимать эти таблетки, до еды или после?
- После, Инесса. - Заметив неудовольствие на ее лице, торопливо добавляю: - И еще две - до.
Пунш с достоинством протягивает мне руку для поцелуя и удаляется, бросив на прощание игривым тоном:
- Как-нибудь зайду на неделе… Влад.
Точно влюблена, убеждаюсь я. Но она, хм… старовата, надеюсь, любовь эта чисто платоническая, не более. Так или иначе, высокое покровительство члена муниципалитета не помешает.
Следом за госпожой Пунш принимаю еще пятерых с какими-то незначительными недомоганиями. Один мужчина пришел повторно, абсолютно здоровый. У него была опухоль мозга, которая исчезла за неделю, а всё благодаря тому, что он прикладывал к голове тряпку, смоченную уксусом, и пил прописанные мной таблетки, пахнущие табаком и валерианой.
А еще я шепнул ему: "Живи".
Очередь за дверью нисколько не уменьшается, а я уже порядком устал. Оказывается, это очень сложная работа - лечить людей. Прежде всего, сложна она тем, что каждого надо выслушать, каждому сочувственно покивать и сказать, что он-то обязательно поправится, что болезнь - пустяк, что сотни людей этим переболели и живут спокойно, до ста или больше лет. Жутко выматывает.
Я принимаю до шести, сделав лишь короткий перерыв на обед, во время которого съедаю все бутерброды. Они кажутся невероятно вкусными. Под конец рабочего дня чувствую себя роботом, действую быстро, отточенно. Диагноз, лечение, напутственное "живи". Всё. Никаких задержек и промедлений. Пациенты, норовящие поболтать, иногда обижаются, но, получив свои таблетки и хмурый, исподлобья взгляд, сразу уходят. Я даже продлеваю прием часа на два, ведь я действительно хочу помочь им всем. Очередь убывает: осталось три или четыре человека, притихнув, они чего-то ждут, даже не спорят меж собой. Но я совершенно выбился из сил, да и солнце приближается к горизонту - пора и честь знать. Поэтому люди ничуть не возмущаются, когда я высовываюсь за дверь и, извинившись, сообщаю, что прием окончен. Они уходят, тихо переговариваясь, обсуждая, во сколько надо подойти завтра, и кто из них будет первым, кто вторым, а кто - третьим.
Уложив чемодан, я выбираюсь на площадку и замечаю неподалеку коренастого, рослого мужчину, одетого в брюки из грубой материи и рубашку с короткими рукавами. Белая рубашка контрастирует с желтоватой, морщинистой кожей. Мужчина стоит в густой тени дуба, прикрыв лицо низко надвинутой, выгоревшей на солнце панамой неопределенного цвета, во рту у него незажженная папироса. Я останавливаюсь на пороге, в замешательстве рассматривая пожилого человека: что-то смутно знакомое чудится в его облике.
- Эй, - не больно-то вежливо окликаю незнакомца, ощутив внезапную враждебность, - тебе чего надо?
Он выплевывает папиросу и, не поднимая головы, идет ко мне, а я не вижу его спрятанного под панамой лица, и это ужасно меня беспокоит. Жду, стиснув зубы. Очень хочется вернуться в кабинет и хлопнуть дверью у него перед носом. А когда он оказывается рядом и поднимает голову, остро жалею, что всё-таки не сделал этого.
Плотник Радек сильно толкает меня в грудь, чемодан падает… я пячусь и, упершись спиной в стол, замираю, с ужасом глядя на человека, сыну которого мой друг Лютич отсек кисть руки. Радек изменился, его кожа выглядит еще более нездоровой, он кашляет и зло улыбается, расставив жилистые ручищи в стороны, будто соперник-борец перед схваткой. Однако нападать не спешит. Кажется, немедленная расправа не входит в его планы.
- Влад Рост, - цедит Радек, потирая ладони. - Давно, давно не виделись. Помнишь меня? Переехать нам пришлось с сыном после того случая… Долго по миру скитались, много чего слышали. Вот, мимо проезжал, решил тебя проведать, целительВлад Рост.
- Что вам угодно? - Я внимательно наблюдаю за ним. Сердце бешено стучит в груди.
- А я ведь и не верил сначала. - Радек кашляет в кулак; скривившись, глядит на плакаты. - Думал, врут люди… Целитель! Да их и не осталось почти в стране. А один, оказывается, самым наглым образом под носом живет, не боится… Правду говорят: прятать лучше всего на видном месте.
- Что вам нужно?! - повторяю громче.
- Нет-нет, не думай, денег мне от тебя не надо. Просто зашел засвидетельствовать свое почтение, - кривляясь, отвечает Радек и отходит к двери. - Всего-то. И на город посмотреть, конечно, дом свой навестить, друзей. Рассказать им кое-чего… и не только им. - Он замирает в дверях, бегающим взглядом окидывает меня с ног до головы.
- Уже уходите? - На меня накатывает облегчение. Я ведь мысленно готовился к схватке, которая, возможно, закончилась бы смертью одного из нас. У страха глаза велики. Впрочем, чего уж страшнее? Радек откуда-то выяснил, что я - целитель.
- Да мне и сейчас с тобой встречаться не следовало. - Он презрительно сплевывает на пол. - Но уж больно велико было искушение посмотреть на твою испуганную рожу - и, надо сказать, ты меня не разочаровал. До скорой встречи, целитель Влад Рост.
Радек, по-людоедски осклабившись, отвешивает мне шутовской поклон и, поддерживая рукой панаму, шагает за порог. Я понимаю, что всё это время непроизвольно сдерживал дыхание и, с присвистом выдохнув, жадно ловлю ртом драгоценный кислород. В груди колет, и я хватаюсь правой рукой за сердце, уговаривая его успокоиться.
Ирка уже дома, здесь же и Лютич. Они сидят за столом на кухне и, мило беседуя, хлебают деревянными ложками ароматный мясной суп из глубоких мисок. Ирка беззаботно щебечет. Лютич, слушает и, подмигивая ей, вставляет: "А то!" или "Ай, р-родная, ты ври да не завирайся", а потом опять умолкает.
Явление запыхавшегося растрепанного доктора, в костюме с застегнутыми наперекосяк пуговицами, да вдобавок позабывшего в кабинете свой чемоданчик, они воспринимают сначала с улыбками, а после - с тревогой. Лютич остолбенело таращится на меня. Ирка вскакивает и, подбежав, хватает за плечи, как бы поддерживая, хотя я вроде не шатаюсь.
- Что с тобой? Ты пьян? - Она принюхивается и машет ладонью перед лицом. - Ф-фу! Нажрался.
- Всего стаканчик настойки днем, и та уже выветрилась, - отвечаю хрипло. - А вообще да, вечером еще стакан выпил залпом, но это надо было, иначе б у меня инфаркт случился. Ирка… нам убегать надо! Отсюда, из Лайф-сити!
- Что случилось? Зачем? Не желаю! Не хочешь жениться, так и скажи!
- Да при чем тут женитьба?! - не выдержав, рявкаю я. - Какие, к дьяволу, могут быть разговоры о женитьбе?! Меня рассекретили, Иринка! Здесь Радек, и скоро все в городе будут знать, что я… что мы… - С опаской кошусь на Лютича, он улыбается, скромно ковыряя пальцем в столешнице. Что ж это получается, ему всё нипочем? Нет, он просто спокойный, чертовски спокойный… и он - мой друг, он, как и Ирка, знает, что я - целитель, и это не внушает ему страха.
А вот Ирка неспокойна. Она мечется по квартире, как маленький метеор, вытряхивает вещи из шкафа, хватается за сумки. Я, по мере сил, помогаю. Лютич невозмутимо наблюдает за суетой. Ирка, остановившись посреди комнаты, поднимает на него глаза, словно впервые заметив.
- Лютича тоже с собой возьмем.
- Добр-рая Ирочка, р-родная моя, ты же знаешь, что это необязательно, - с усмешкой отвечает Лютич.
- Как это необязательно?! - горячится Иринка. - Да тебя же прикончат на месте, если мы с Владом уйдем! Даже если не узнают, что Влад - целитель, всё равно прикончат. Потому что никто тебя терпеть не может, ни мусульмане, ни христиане. Для них ты палач, бездушная сволочь, атеист, который плюет на обе религии! Да если б ты идолопоклонником поганым притворялся, и то лучше, хоть какая-то, но вера!
Лютич дергает уголком рта, на губах стынет язвительная улыбка.
- Как это меня никто не любит? Мне даже в футбол играть разрешают. Потому что я лучший вратарь в гор-роде. Доктор Рост видел, как я играю, пр-равильно, доктор Рост?
Судорожно киваю. "Лучший палач в гор-роде" - слышится мне. Лютич, внезапно посерьезнев, берет Ирку за плечи и веско роняет:
- Я за тележкой, а вы поскорее убирайтесь из дома. Пойдем укромной тропой, ты знаешь, Ирка, о чем я толкую. Встречаемся на том самом месте, у двуствольной березы через двадцать минут.
- На том самом? - убито переспрашивает Иринка. Видно, что она едва сдерживается, чтобы не расплакаться, она строит из себя взрослую, но в душе ребенок. И этот ребенок уже привык к Лайф-сити, привык к безбедному существованию; быть может, у нее есть парень, с которым она пока еще неумело целуется вечерами, набираясь опыта, чтобы потом не ударить передо мной в грязь лицом… И вот, ни с того ни с сего, жизнь ее рушится, разлетается осколками. Ее ждет путешествие, которого она хочет только на словах; на деле же Ирка давно прикипела и сердцем, и душой к этому странному городку, построенному на деревьях, как сказочные чертоги эльфов.
- На том самом. Через двадцать, - повторяет Лютич и, скрываясь за дверью, добавляет: - У вас десять минут на сборы.
Он уходит. Мы, как угорелые, носимся по комнате, хватая самые необходимые вещи. Дневник! - осеняет меня. Он остался в медицинском чемоданчике, позабытом в кабинете. Черт подери!
Загораются оранжевые фонари. Синие сумерки растворяются в разлившейся чернильным пятном темноте, а повелитель небес протыкает острой рапирой небесный свод, зажигая дырочки-звезды. Напуганная Ирка торопит меня: быстрее! быстрее! быстрее! Я шарю по кабинету в поисках чемоданчика; тускло мерцают свечи у алого знака: полумесяц и крест, христианство и ислам. Одетая по-походному, с волосами, подвязанными широкой лентой, Ирка стоит в дверях - темный силуэт с желто-охристым контуром на фоне подсвеченной фонарями черноты - и просит меня поторопиться. Откуда-то доносится монотонный звук, будто железо ударяется о железо. Звук далекий, но неуловимо тревожный, к нему примешиваются чьи-то голоса, пока еще тихие, невнятные. Всё происходит как во сне, мне кажется, что я передвигаюсь в киселе: движения слишком медленные, расплывчатые. Где, где, земля его упокой, медицинский чемоданчик?!
Натыкаюсь на чемоданчик совершенно случайно - ногой я задвинул его в темный угол. Присев на корточки, открываю защелки. Роюсь, звякая пузырьками с таблетками, - тетрадь наблюдений на месте. Вытаскиваю ее и, прижав к груди, отбрасываю медицинский чемоданчик в сторону. Дневник еще пригодится, надо будет обстоятельно изучить его, может, расшифрую бред и невнятицу последних записей. Прячу тетрадь в рюкзак с одеждой и припасами, закидываю его на плечо.
- Влад! Скорее, ради бога!
Выбегаю на площадку. Поток огней лавой катится нам навстречу сразу по нескольким мосткам. Огни такие яркие, что глазам становится больно, и я непроизвольно моргаю. Звук, который я слышал, находясь в кабинете, издают кастрюли, половники и миски - люди бьют ими друг о дружку. Меня с Иркой загоняют, как диких зверей. Кто-то уже заметил нас и, надрываясь, горланит:
- Вот они! Держи-и-и!.. - Голос громкий, уверенный и до жути знакомый. Я обмираю… неужели это голос Алекса? Всё повторяется, как и тогда, на семидесятом километре. Но нет, я ошибся, кричит плотник Радек, он надеется отомстить за отрубленную руку сына.
Лава течет обильной рекою, множество огней плавит темноту, и та вязким гудроном растекается у ног преследователей. Горожане словно поглощены вековой тьмой: мне кажется, что глаза их горят адским пламенем, а с узких, как у скелетов, пальцев капает раскаленная сера; безумная, одержимая дьяволом толпа движется навстречу. Всё потому, что они знают, кто я. Не доктор - целитель! Радек пустил слух, поднял народ и жаждет поквитаться с нами с чужой помощью. А если он сообщил охотникам?! О господи! Наверняка сообщил, он же сказал "и не только им", значит, кому-то еще, кроме своих друзей. Одна лишь мысль об охотниках кидает в дрожь - в Лайф-сити мне больше не жить. При любом раскладе.
Ирка тянет меня за руку, и мы бежим, не разбирая дороги. Голоса и удары остаются справа, стелются за спиной по скрипучим деревянным мосткам, отдаваясь гудящим эхом.
- Хватайся!
Настил из досок обрывается у широкой, полуразрушенной террасы; здесь возвышаются два массивных столба, соединенных перекладиной, к ней привязана длинная и толстая веревка. Площадка, на которую надо перепрыгнуть, теряется в темноте. Заброшенный район города.
В нерешительности топчусь на месте. Прыгать вниз на тарзанке? Я же упаду!
- Хватайся и прыгай! - приказывает Ирка.
Голоса позади становятся громче и громче. Спиной чувствую, как они настигают меня, щекочут кожу острыми лезвиями, чтобы проткнуть, вонзиться в тело по рукоятку…
- Не могу! - Мной овладевает паника, иррациональный страх. Я должен побороть его, но не могу, не хочу, должен быть иной путь… делаю шаг назад.
Ирка толкает меня. Теряю равновесие и, чтобы не упасть, хватаюсь за веревку, соскальзываю… и как-то весь растягиваюсь, вскрикиваю, заглушая страх… холодный воздух бьет по лицу наотмашь, и я не успеваю даже опомниться, как подошвы ботинок упираются во что-то твердое, шершавое, в ствол дерева, и я, отпустив руки, падаю задницей на площадку. На мгновение наваливается тишина, ватная, тягучая, и я слышу гулкий ток крови в ушах.
Слева - шаткий мостик, закиданный ветками и жухлыми листочками. Справа - пустота, провал с рухнувшими в него обломками досок. Сверху и сзади доносится нарастающий, но пока невнятный шум погони.
- …давай!
Встаю, хватаясь за кору, расползающуюся под руками. Пахнет гнилью и сыростью.
- Веревку давай! Застряла! - выкрикивает девчонка, безуспешно дергая запутавшуюся в переплетении сучьев тарзанку. Мне чудится, что огни уже полыхают за ее спиной, что вот-вот они поглотят, сожгут мою Ирку. Лихорадочно оглядываюсь и вижу валяющийся на площадке шест с крюком на конце; подцепив веревку, высвобождаю ее. Ирка тянет тарзанку к себе и спустя мгновение приземляется рядом, вслед за ней на доски тяжело шлепается веревка.
- Непрочная была… - очумело выдыхает Ирка. - Истлела…
С террасы доносятся разочарованные вопли.
- Ты могла сорваться! Мы оба могли…
- Так не сорвались же! Зато эти в обход пойдут… Задержатся.
В доски площадки ударяет камень, еще один, воздух вспорот хищным присвистом: кто-то из горожан догадался захватить лук, и в ствол над нашими головами вонзаются пущенные наугад стрелы. Времени на споры не остается, и мы удираем по опасно скрипящему под ногами мостику. Сворачиваем у невесть откуда взявшейся древней и костлявой хижины, вихрем проносимся мимо накренившегося дуба, оклеенного старыми рекламными объявлениями, пробегаем мимо наполовину разобранной, с обвалившейся крышей беседки. Здесь давным-давно никто не живет, кроме птиц и зверей. Всюду царит запустение, невыносимо воняет тухлятиной. Деревья по левую сторону мертвы - высохшие белые скелеты, а перила покрыты гладкими, бугристыми наростами. Когда мы останавливаемся на минуту, чтоб отдышаться, я дотрагиваюсь до перил и понимаю, что эти напластования - растекшийся и затвердевший парафин. Здесь часто жгли свечи. Не безопасные лампы со стеклянными колпаками - свечи! открытый огонь! И как у них пожара не случилось?
- Что это за место?
- Кладбище… старое христианское кладбище, - сбивчиво отвечает Ирка. - Пошли, Влад, и так опаздываем! Лютич заждался уже.
Прежде чем идти, наклоняюсь и смотрю вниз. Там - покрытое ряской озерцо, почти болото; над водой плывут тусклые огоньки. В зеленоватом, как у гнилушек, свечении видны сбитые из просмоленных досок кресты, погруженные в воду, и смутные очертания многих затонувших крестов. Часть из них держится на плаву.
- Мертвых скидывали в болото? - Вонь прямо-таки шибает в нос. Стараюсь не дышать.
- Да… Только здесь раньше не болото было, а пруд. Старожилы говорят, красивый, чистый. И рыбалка, говорят, была отличная. Когда стали людей хоронить, пруд испортился… пойдем же, Влад!
С трудом отвожу взгляд от скорбного зрелища и спешу за Иркой. Небо заволакивает тучами, мы осторожно бредем в сгустившейся темноте, фонариком не пользуемся: опасно, могут заметить.
У развилки за болотом нас встречает мальчишка, и я по неведомому наитию узнаю его: Иштван, футбольный болельщик. В руках у пацана здоровенный самодельный пистолет, напоминающий пугач, но кому охота проверять, настоящими пулями он заряжен или сушеным горохом.
Иштван целится в нас, неясная темная фигура. Мрак скрывает его глаза и выражение лица, нельзя понять, о чем он думает. В отдалении раздается людской гомон, там же мелькают огни. Если Иштван закричит, его немедленно услышат, и через минуту-другую толпа будет здесь. Попробовать кинуться на мальчишку? В пугаче, в любом случае, не больше одного заряда.
Ирка шепчет:
- Ты… - и умолкает.
- Молчи. - Иштван, что-то решая для себя, внимательно следит за нами.
- Пропусти нас… Иштван, - прошу, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
- Вы всё-таки запомнили мое имя… доктор Влад.
- Мы ведь друзья.
- Нет, мы не друзья, - с усмешкой произносит он. - Но вы когда-то вылечили меня, такого я не забываю. Это мое, только мое лично, пусть это и против закона, против моих друзей, но я пропущу вас. Только сейчас и никогда больше. Бегите. - Он отступает на соседний мостик и теряется в темноте. Ирка приходит в себя первой и, вцепившись в мою руку влажной от пота ладонью, тянет за собой. Бегу в полном смятении, ожидая в любой миг получить выстрел в спину. Ощущение - врагу не пожелаешь. Но подросток не стреляет.