- А ты? - Ирка аж подскакивает. - Почему тебя не растворили?! - И украдкой крутит пальцем у виска, чтоб только я увидел.
- Я пришла сюда голой. - У девушки мягкая улыбка и ямочки на щеках, и не захочешь - а влюбишься. - Был сильный ливень, я вымокла до нитки и, когда осталась ночевать, вывесила одежду на просушку. В общем, повезло… Ночью познакомилась со здешними обитателями. Конечно, испугалась поначалу. Привидений все боятся. Но они не тронули меня, хотя я ожидала самого плохого. Как я после узнала от них же - и не могли ничего сделать, ведь я была раздетой. Вскоре я подружилась с ними и осталась в Беличах. Мне нравится одиночество.
- Они бы… заговорили с твоей одеждой? Надоумили избавиться от тебя? - Я вспоминаю облепившие тело джинсы и рубашку. Куртку, сжимающую меня наподобие тугой манжеты, - такую накладывают на руку для измерения давления. Давление растет, растет, и - пфф! - человек растекается туманной дымкой. Меня передернуло.
- Да, - соглашается девушка.
- Ты так спокойно говоришь об этом…
- Привыкла.
- На тебе платье, - переводит тему Ирка. - Красивое, - отмечает с чисто женской завистью.
- Не мое. - Девушка теребит расшитые кружевами оборки. - Да и не платье это. Это одна из них, из одежд. Они ведут ночной образ жизни, днем как бы спят. Даже в сумраке малоподвижны, предпочитают темноту. Луна им сильно мешает, звезды - не особенно.
Ирка молчит, не найдясь, что ответить. Слава тебе, Господи, думаю я, за вчерашнюю лунную ночь. "Она чокнутая, - одними губами шепчет Ирка. - Вся в тебя!"
Я щипаю ее за руку.
- Как тебя зовут? - спрашиваю девушку, чтобы удостовериться: это она, та самая. Хотя другой в Беличах просто не может быть по определению.
- Кларетта.
- А меня - Влад. Это - Ирка и Лютич. Послушай, Кларетта, ты не помнишь… пару лет назад здесь останавливались два солдата. Славко и его друг. Э-э…
- Зденек, - с грустью подсказывает Кларетта. - А вы знаете Славко?
В глазах ее немая мольба: скажи, что с ним, с солдатом по имени Славко? Черт… Я не могу сказать тебе, что с ним. Ты ставишь меня в неловкое положение, Кларетта. Не люблю врать. А ведь придется - не хочу расстраивать. К тому же, ты и впрямь, кажется, не в себе.
- Мы познакомились в автобусе. Давно, - отвечаю на незаданный вопрос. - Я сошел вблизи от города Вышки, а Славко… он поехал дальше. Больше мы не виделись.
- Жаль, - вздыхает Кларетта.
- Так что со Зденеком? - напоминаю я.
- Он не спасся. До сих пор помню его: вихрастый, белобрысый, с конопушками на круглом лице. А Славко я успела спрятать - увела к фабричным цехам: одежды никогда не ходят туда, и не объясняют - почему. Он жил некоторое время у меня, я чуть не рассорилась с ними, умоляла не трогать солдата. Не разговаривать с его одеждой. Я боялась, что гимнастерка Славко растворит его. Вберет в себя его чувства и мысли. Оживет… - Кларетта смотрит на нас полными слез глазами, и мы вздрагиваем: все, даже Лютич. - Мне не нужна была ожившая гимнастерка, это жалкое человеческое подобие. Мне нужен был Славко…
Кларетта умолкает, собираясь с мыслями, горечь воспоминаний тяготит ее. Ирка сочувственно шмыгает, и косится на меня, мол, сумасшедшая, что поделать. Лютич бурчит что-то обнадеживающе-невнятное.
- Он мне очень нравился, такой милый, застенчивый, - признается девушка. - Я хотела, чтобы он остался навсегда. Мы жили бы как Адам и Ева в крохотном, на двоих, личном раю. Но Славко боялся, он часто вел себя неестественно: то замирал, как статуя, или дни напролет пролеживал бока на кровати, то, наоборот - в ярости всё крушил. К тому же он постоянно расспрашивал меня о Зденеке. В конце концов я открыла ему правду. Он испугался, да, струсил, а ночью, пробравшись на балкон, увидел рыскающие по улицам одежды. Увидел, что бывает с неосторожными путниками. Славко чуть не сошел с ума, мне пришлось просить господина Грегора, чтобы он приглушил его воспоминания.
- Грегора?
- Это их главный. Его еще называют маэстро - он превосходный скрипач. Когда он играет, хочется плакать.
- Грегор - это черный шелковый костюм?
- Да. - Кларетта окидывает меня недоверчивым взглядом. - Откуда вы…
- Догадался, - обрываю ее.
- Грегор… он согласился, - помедлив, продолжает Кларетта. - Но с условием, что солдат немедленно уйдет. На прощанье я подарила ему белую астру. У общежития растет много цветов, их женщины ухаживают за ними. Это платье, - Кларетта дотрагивается до розовых кружев, - кстати, ее зовут Изольда, необычайно любит астры. Она художник, видели бы вы ее картины… В нашей комнате полно астр, они долго стоят в воде.
- Да, - вспоминаю, - в кармашек гимнастерки у Славко была вдета астра. Он бережно хранил ее. И еще он рассказал мне о тебе, Кларетта. Он сказал, что ты необычайно красива, что он любит тебя, Кларетта.
Из глаз девушки текут слезы, застывшее лицо похоже на маску. Так мог бы плакать деревянный идол. Я непроизвольно отвожу глаза: зрелище не из приятных. Ирка прижимается ко мне и шепчет: ну ее, поехали скорее.
- Если… - дыхание Кларетты прерывается. - Если вы когда-нибудь встретите Славко, передайте, пожалуйста, что я тоже люблю его. Пусть пошлет весточку о себе, пусть напишет, и я сразу уйду отсюда.
- Хорошо. - Я касаюсь ее руки. Девушка доверчиво смотрит мне в лицо, но взгляд как будто устремлен мимо, сквозь. - Обязательно передам. Может, уедешь с нами? Сейчас?
- Нет. - Она мотает головой.
- Хорошо, - повторяю я. - Не представляю, как ты уживаешься с ними, но живи дальше. Живи долго, Кларетта. Прошу тебя.
Утерев слезы, она кивает.
- Вот и молодец, - говорю. - Трогай, - обращаюсь к Лютичу.
Он цыкает на лошадку, та ходко разворачивается и бежит по бетонке. В небе - пушистый шар солнца, оно похоже на махровую астру. У Славко астра была завядшей и белой, а солнце - желтое, цветущее. Ну и что? Притихшая Ирка сидит в углу повозки. Оглядываюсь - Кларетта машет нам рукой.
Машу в ответ.
* * *
Я думаю о Грегоре, черном шелковом костюме. О даре забывать, которым наградили меня и солдата. Меня - за то, что сопротивлялся до конца. Очевидно, в этом мне помогли целительские способности. За Славко просила Кларетта.
Так зло или благо это навязанное забвение? Способность рассудка отсекать всё дурное, запирать всю скверну и грязь, все отвратительные, отталкивающие, гнетущие события в клетушках-подвалах, как будто их никогда и не было? Не поведение ли это страуса, прячущего голову в песок в минуты опасности? Нежелание взглянуть правде в глаза? Какой бы она ни была, эта правда. Не жить - существовать, не помня и не стараясь вспомнить. Перепархивая ото дня ко дню, от цветка к цветку безмозглой бабочкой-однодневкой. Созданием приятным, но бесполезным.
Не хочу быть бабочкой. Не хочу больше зарываться в песок. Теперь я знаю, отчего так много провалов в моей бедной памяти. Отчего вдруг всплывают иногда на задворках сознания гадко пахнущие, воняющие болотной тиной случаи. Так что буду вести раскопки - вести с тщанием археолога-энтузиаста. Буду носиться с лопатой, киркой, ланцетом и кисточкой. Ежечасно. Ежеминутно. Знание причины болезни - залог успешного лечения. И вскрытие одного слоя я проведу прямо сейчас. Этот гнойный нарыв давно беспокоит меня. Будоражит. Волнует.
Семидесятый километр. Коттедж. На моих руках умирает сестра. Внизу - жаждущая крови толпа. Они врываются в дом…
Сосредотачиваюсь. Вспоминаю…
…как со дна сознания глубоководной рыбой поднялась тень, большая, черная. Страшная. Заполонила всё…
- Стойте, - сказал я. - Ни с места. Вы умрете. Все! Рассыплетесь тысячами мертвых насекомых.
Люди замерли, опасливо уставились в пол, будто там могла быть земля. Земли там, конечно же, не было, только истертые паркетные дощечки. Но никто не двигался, стояли как примороженные. Руки, сжимавшие палки, ножи и - ого! - даже пару-тройку пистолетов, опустились, лица кривили недоверчивые усмешки, но они стояли. Боялись целителя, так неожиданно пообещавшего вместо жизни - смерть. Нет, не этих слов они ждали, совсем других. Я мог умолять, просить, спасаться бегством, но угрожать… Угрожать я не мог. Ведь я целитель.
Алекс супил темные брови, сжимал и разжимал кулаки, в глазах его крепла решимость, и вот он шагнул вперед - как солдат на амбразуру, как волчица, закрывающая от охотников логово с несмышлеными щенятами.
Я отступил. Он шагнул снова. Это было похоже на танец - мы медленно вальсировали по комнате, пока я наконец не уперся в стену рядом с приветливо распахнутым окном. Мой противник рассмеялся - мне больше некуда было отступать: внизу, на газоне радушно зеленела трава, так же обманчиво зеленеет ряска, готовая распахнуть жадную, загребущую пасть трясины.
Люди придвинулись, сверлили меня красными от злобы глазами. Они, кажется, забыли, что я обещал убить их.
- Бей его! - взвизгнула неопрятно одетая старуха с испещренным синими прожилками носом и волосатой бородавкой на подбородке.
Алекс замахнулся.
Я перехватил его руку и впился взглядом в сузившиеся от ненависти глаза. Мы смотрели друг на друга в упор, эти несколько мгновений, растянувшихся в вечность, - только он и я, и никого кроме. Тень во мне шевельнулась, расправила угольно-черные крылья с багровой, трепыхавшейся по краям бахромой. Тень издала хриплый клекот, похожий на воронье карканье, мигнула - за прозрачной пленкой век льдисто сверкнули ярко-синие радужки с кровавыми каплями зрачков, вонзились в душу двумя раскаленными иглами.
Тень шепнула: "Влад, став целителем, ты прочувствовал жизнь, настала пора изведать другую сторону. Испробовать всё".
- Умри, Алекс! - сказал я.
Оттолкнул его и прыгнул в окно…
Междучастие
Кое-что о талантах,
или
История Грегора,
черного шелкового костюма
- Пока, мам. - Грегор сбежал с крыльца, доскакал на одной ноге до калитки. Обернулся.
Мать, опершись локтями о подоконник, смотрела ему вслед. Форточка была открыта; Грегор потянул носом и почувствовал вкусный запах пирога с яблоками, который томился в духовке.
- Весь пирог без меня не ешьте, - протараторил скороговоркой. - Я пошутил, что не хочу. И Жуге не давайте, я ему сам дам.
Мать, улыбнувшись, кивнула. Из будки, гремя цепью, вылез услышавший свое имя Жуга, уставился вопросительно.
- Проглот ты, Жуга, - мальчишка потрепал собаку за длинные уши. Поняв, что ничего ему не обломится, пес меланхолично почесался, фыркнул и уполз обратно.
Грегор отворил скрипучую калитку, закрыл на вертушок и вприпрыжку помчался по улице, топая по мелким лужицам и грязно-серым островкам уже почти растаявшего снега. На обочине из-под жухлой и бурой прошлогодней травы пробивалась новая, молодая и зеленая. Воздух пах свежестью, клейкими, набухавшими на деревьях почками и горьковатым дымом: повсюду жгли мусор и палые листья. "Ла-ла-ла, ла-ла", - от избытка чувств Грегор напевал каприччо Яна Стамица, чешского композитора, дирижера и скрипача. Когда преподаватель сыграл классу безудержную, с фантастическими переливами музыку, дети чуть не пустились в пляс, а когда признался, что до виртуозного исполнения чеха ему как до луны, - не поверили. "Вырасту, обязательно сыграю лучше Стамица! - решил Грегор. - Ла-ла-ла, ла-ла". В прозрачно-голубом апрельском небе комьями манной каши висели рыхлые облака. В лужах резвились солнечные зайчики. Грегор внимательно следил за одним особо наглым зайчиком, а затем прихлопнул ногой, подняв тучу брызг.
Мимо прошел владелец кондитерской лавки; усатый и тучный, он напоминал пышный фруктовый пудинг.
- Здрасте, господин Ивор, - пискнул мальчишка. Тот строго взглянул на его мокрые штанины, хмыкнул неодобрительно. В глазах толстяка читалось: и куда родители смотрят? Вот я бы на их месте…
Грегор виновато потупился, а господин Ивор, пробурчав что-то из типичной серии нотаций, мол, мы в ваше время, удалился с высоко вздернутым подбородком. Хотя сделать это ему было довольно сложно: весь подбородок заплыл складками жира.
Мальчик показал кондитеру язык и, поправив сбившийся набок футляр со скрипкой, зашагал к показавшемуся за углом зданию музыкальной школы. Ремень к футляру прикрепил отец: недавно скрипку-"четвертушку" поменяли на "половинку", и таскать ее в руках было не слишком удобно. А за спиной - вполне. К тому же черный футляр высовывался из-за плеч совсем как обмотанная полосками сыромятной кожи рукоять меча. Поэтому другие мальчишки из музыкалки жутко завидовали Грегору и слезно канючили у пап и мам такие же ремни к своим футлярам. Тем, кто обучался фортепиано или кларнетам с баянами, оставалось лишь вздыхать.
Школа - двухэтажная, с отставшей там и сям штукатуркой на стенах, рассохшимися старыми рамами в узеньких окнах и протекающей крышей - вопияла о ремонте одним своим видом. Но на такую блажь, как ремонт музыкальной школы, у мэрии Беличей средств не находилось. Обещали, конечно, однако тянули из года в год, постоянно откладывая на потом. Время от времени, когда директор школы уж совсем донимал администрацию, откупались незначительными подачками - их едва хватало на косметический ремонт, и по прошествии нескольких месяцев всё начиналось заново. К этому привыкли, человек ко всему привыкает.
Грегор просочился в зазор между полуоткрытыми входными дверями, тяжелыми и покосившимися от старости, прошмыгнул мимо дремавшей за конторкой вреднючей вахтерши и по широкой, с занозистыми перилами лестнице поднялся на свой родной этаж. С первого доносился напевный бубнеж - госпожа Марта занималась с малышами сольфеджио, в конце полутемного коридора второго этажа брякали на пианино. Вахтерша за конторкой сладко посапывала: шум ей не мешал, это был привычный, правильный шум. И если бы он внезапно оборвался, вахтерша, скорее всего, проснулась бы.
На занятие по музыкальной литературе Грегор явился одним из первых; часы над учительским столом показывали без десяти три, за партами скучали Эрика и Олесь. Белобрысый Ян высматривал что-то во дворе, взгромоздившись на подоконник. После литры были хор и занятие по специальности; заданную на дом гамму Грегор выучил от и до, получалась она, по уверениям мамы, отлично - звук выходил чистым, нежным. Да он и сам чувствовал: когда удается - летишь, как на крыльях, аж дух захватывает. А если сфальшивишь - будто касторки глотнул. Впрочем, в музыке у него всё получалось легко, еще с детского сада, где талантливого ребенка приметили и посоветовали родителям отдать в музыкальную школу.
- Здр-раствуйте, дети, - пробасил, напирая на букву "р", Грегор. Так всегда здоровался их преподаватель, господин Ростислав. Ян вздрогнул и поспешно спрыгнул на пол, Олесь с Эрикой расхохотались.
- Салют, Грегор! - крикнул Олесь.
- Привет, - сказала девчонка.
Ян нахмурился и вместо приветствия опять забрался на подоконник.
- Чего он? - спросил Грегор.
- Мы тут поспорили, - лениво протянул Олесь. - Ты в курсе, что у нас новый учитель по фортепиано?
- Ага, - кивнул Грегор.
- А слышал, почему Казимирчик уволился?
- Нет.
- Женится! - торжественно провозгласил Олесь. - Продал дом и уезжает в Трапены к какой-то старой деве. Представляешь? Мой папаша под градусом болтал, мол, такому закоренелому холостяку свадьба резко противопоказана. Лучше сразу в петлю: эффект тот же, но без лишних мучений. Так вот, Янчик божится, что вместо Казимира у нас будет госпожа Беата, она раньше в театре работала. И Янчик в нее тайно влюблен.
- Ври больше, - прошипел покрасневший Ян.
- А я говорю, - как ни в чем не бывало, продолжил Олесь, - не Беата вовсе, а какой-то приезжий. Звать его Леонард. Высокий тип с румяными щеками и ярко-синими глазами, в общем, здорово похож на викинга. Ты знаешь о викингах?
- Конечно… э-э… знаю, - пробормотал Грегор. - Этот викинг Леопард станет вести уроки фортепиано? А как же Беата?
- Ле-о-нард, дубина, - поправил Олесь. - Он раскатывает на черном "Фиате" с кожаным салоном и курит сигары. Я сам видел. Вчера он разговаривал с директором в его кабинете, а я случайно проходил мимо, ну и…
- Распустил уши, - мстительно ввернул Ян.
- …услыхал пару фраз, - невозмутимо закончил Олесь. - Короче, у Анжелки щас начнется индивидуалка по фортепиано, и этот Леонард вот-вот объявится. А дуралей Янчик ждет Беату, и мы типа поспорили.
- А кто там на пианино играет? - Грегор махнул рукой в сторону коридора.
- Да старшеклассники балуются. Мы смотрели уже.
С улицы донеслось приглушенное урчание двигателя, хлопнула дверца.
- Ну вот и он, - обрадовался Олесь.
Грегор выглянул в окно: у входа припарковался черный блестящий автомобиль; рослый мужчина в элегантном драповом пальто и белом кашне взбегал по ступеням.
- Ну-с, - Олесь потер ладошки, - подставляйте лоб, милсдарь.
Севший за парту Ян покорно наклонился к Олесю, и тот отсчитал десять звонких полновесных щелбанов. Ввалившиеся в класс ученики не обратили на это внимания и быстро заняли свои места.
- Здр-равствуйте, дети, - секундой позже прогремело от двери.
С новым учителем Грегор познакомился через два дня, когда пришел на индивидуалку по фортепиано. В полутемном коридоре второго этажа перегорела еще пара лампочек, сменить их никто не удосужился, и поэтому Грегор немного страшился. Он двигался вдоль стены и, ведя по ней ладошкой, думал: отчего это на этаже так подозрительно тихо?
Предпоследняя, нужная ему дверь была не заперта. За ней раздавалось глухое покашливание; из щели между косяком и кромкой двери в коридор падал тусклый лучик света. Пахло душистым табаком и дорогим одеколоном.
- Можно? - робко спросил мальчишка, просунувшись в щель.
В классе, откинувшись на спинку стула и задумчиво прикрыв глаза, сидел человек в черных брюках, вязаном жилете и рубашке с галстуком. На вешалке в углу Грегор заметил серое драповое пальто, кашне и фетровую шляпу.
- Можно, - не открывая глаз, сказал мужчина. В руке его дымилась сигара, пепел он стряхивал в расписанное цветочками блюдце из чайного сервиза, которое стояло на опущенной крышке пианино. - Меня, как ты, наверное, знаешь, зовут Леонард. Для друзей - Леон. Надеюсь, мы станем друзьями, Грегор. Ты ведь Грегор, не так ли?
Мальчик кивнул.
- Скажи, Грегор, - учитель не спешил приступать к занятию, - тебе и впрямь нравится… это всё? - Он сделал неопределенный жест. - Разучивание гамм, пение в хоре, нотная грамота. Классическая музыка, наконец? О да, ты способный. Очень. Но задумывался ли ты над тем, что будешь делать по окончании школы? Ну, допустим, поступишь в училище, а затем в консерваторию. А дальше? Как ты станешь зарабатывать на хлеб насущный? Все места в более или менее приличных оркестрах давно заняты. Ты провинциал, эти ваши Беличи, честно говоря, жуткая дыра. Какой-то промышленный монстр по производству не пойми чего с жалкой инфраструктурой. - Леонард обличающе ткнул сигарой в покрытый желтыми разводами, давно не беленый потолок. - Сколько зарабатывают твои родители? Отец, который горбатится на заводе с утра до ночи, и мать, простая бухгалтерша? Можешь не отвечать. Без денег, а денег этих понадобится чрезвычайно много, сольная карьера тебе заказана, будь ты хоть сам Паганини. Я понятно выражаюсь, Грегор? - Учитель открыл глаза и пристально взглянул на мальчика.