Волик, мой старинный друг. Осколок памяти, оставшийся в скромной деревушке, где я-кукловод превратил крестьян в густой туман. Волик шагает в нашу сторону, махая раскрытым зонтом, а следом подпрыгивают, гремят привязанные бечевкой к лодыжкам консервные банки. Увидев нас, Волик останавливается, роняет зонт и долго-долго смотрит, приоткрыв рот. И, узнав, начинает хихикать, потирая ладоши.
- Вот так встреча, отец, вот так встреча. - Он, наклонившись, отвязывает веревки.
- Вам помочь? - Мидори вскакивает, но Волик, как бы отталкивая ее, выставляет ладони:
- Нет-нет, не стоит.
Он смотрит на меня снизу вверх.
- Отец, как поживает ваш талант?
Я теряюсь:
- Не знаю… Он… растратился. А после игры… Да глупости: я уже со школы не занимался писательством!
- А вы попробуйте, отец, попробуйте, - веско советует Волик. - Возродите талант. Только вот, отец, о чем бы вам написать? - Он ловко подхватывает зонт и, опершись на него, задумчиво шевелит губами, будто и впрямь выбирает тему для моего нового романа.
Мы с Мидори терпеливо ждем. У нас так много времени теперь, что кажется, можно ждать вечность.
Волика наконец осеняет.
- Отец… есть прекрасная идея! - Подозрительно зыркает по сторонам: никто не подслушивает? - Напиши обо мне.
- О тебе?..
- Ну да. О нашем детстве, о романе своем, о Еленке и директоре Филле. А я буду главным героем.
Мне вспоминается, как когда-то, давным-давно, я украл для Волика деньги на кино. Но всё раскрылось. Отец перетряхнул мою комнату, обнаружил и сжег рукопись, наорал и хотел жестоко выпороть. Я стал рисовать пошлые комиксы, рассорился с Воликом, с Марийкой, грубил учителям. И жизнь моя, как писателя, пошла под откос. Всё плохое, что со мной приключилось, все беды… начались с кражи. Волик - причина моих несчастий.
- Да что в тебе такого, чтоб писать про тебя?! - бросаю я резко, уже сожалея, что вспылил. Несчастный сумасшедший Волик, разве он виноват? Причина в другом.
Волик, отступив, машет рукой:
- Отец, ну что ты! Зачем так говоришь? Обо мне, и не написать? А вот - гляди! - Он поднимает зонт над головой, поворачивается на каблуках и, вскинув подбородок, начинает важно шествовать в воду.
- Утопится… - охает Мидори. - Вот дурак-то… Вла… Славко, останови его!
Я кидаюсь к Волику и обмираю.
Потому что Волик идет. Потому что он идет, важно переставляя ноги, с важным видом держа над головой солнечный зонт - идет прямо по волнам, по морю, и не тонет, ни на миллиметр не погружается в воду.
- Я… - Мидори не хватает слов. - Тебе это ничего не напоминает?!
Совершенно очумело киваю:
- Это как Иис…
- Это так, будто он отправился пешком по воде в Японию! - возмущается Мидори. - Вместо нас. Вот мерзавец!
Солнце опускается в море и не шипит, не хочет шипеть, сволочь. А свихнувшийся Волик идет ему навстречу и машет солнечным зонтом.
- Думаешь, мы сможем? - в голосе Мидори плаксивые нотки. - Ведь это будет жутко нечестно, если он сможет, а мы - нет.
- Пусть идет. И у нас с тобой когда-нибудь получится, если хватит таланта, конечно.
Дырявый зонтик вертится над головой Волика подобно второму солнцу и вдруг - хлоп! - закрывается. Последний зонтик закрылся, думаю я. А Волик начинает погружаться в воду. Медленно, как торпедированный подводной лодкой корабль. Медленно и величаво. Важно бултыхая ногами и задрав вверх подбородок.
Я срываюсь с места. Утонет ведь, каналья! - чертыхаюсь на бегу. Утонет, и спасти его некому: ни я, ни Мидори не умеем плавать. Влетаю в холодную воду и останавливаюсь; прибой захлестывает ноги, и джинсы сразу намокают. Вот оно - море. Море, о котором я мечтал с детства. Хватит ли мне таланта изменить правила игры и пойти по воде, чтобы спасти Волика?
- Вла-а-ад!
Слышу, Иринка, слышу.
В иномирье - проще, оно не связано законами и логикой. Я тянусь туда и чувствую, до чего зыбки границы. Я - там. Я - здесь. В небе заунывно кричат ангелы, а раскаленный блин солнца шипит и дымится на сковороде моря.
Бог вокруг нас, Бог везде, Бог - страшный зверь, и в любую секунду может потребовать мою душу, а если я не подчинюсь, Бог натравит на меня адвоката.
Всё это - не более чем игра.
И я делаю шаг.