- Когда я вернусь с Дильмуна, - проговорил Лабарту, - тогда, если не изменится твое желание, я возьму твою дочь в жены, и породнюсь с тобой. Я не смел и надеяться на такую честь.
3.
Ночи уже не были душно-жаркими, как летом, но все же утоптанная глина улиц еще хранила тепло солнечных лучей. Лишь случайные звуки нарушали тишину: скрип двери, шаги, крик птицы вдалеке. И запахи города ощущались еще отчетливее и острее: здесь пахло металлом и глиной, благовониями и сухим тростником, едой и отбросами. Город дышал, спал, предвкушая новый день. Скоро настанет зима - время укреплять каналы перед новым разливом, время отправляться на войну. Правители Аккаде вечно стремились на поле брани, казалось, врагам нет конца…
Аккаде - город войны, часто говорил Илку, смеясь. Лабарту, почему ты избрал себе эту землю?
Илку знал, как использовать войну. Но порой Лабарту казалось, что прежний хозяин Аккаде знает, как использовать все, чем живет город.
Илку умел перевоплощаться, как никто другой. Он без труда менял дворцовые покои на жалкое жилище горшечника, а потом становился удачливым торговцем, а после - надсмотрщиком над храмовыми рабами… Он менял облик множество раз - Лабарту уже сбился со счета. То Илку ходил, потупив взгляд, кутаясь в простой шерстяной плащ, то надменно смотрел на просителей, толпящихся у ворот, - и никто не узнавал его, никто не заподозрил, ни разу.
Сейчас Илку был богат и поставлял оружие и доспехи для воинов лугаля. Десятки рабов трудились в мастерских при доме.
Стражи ворот знали Лабарту и не спросили ни о чем, молча поклонились и пропустили внутрь. Раб со свежим клеймом на плече провел его в комнату, где дожидался хозяин дома.
Илку сидел возле низкого игрального столика, - одетый в простую рубаху, с распущенными волосами. Видно, собирался уже лечь спать, но почувствовал приближение Лабарту, и остался, не ушел в спальные покои.
В комнате было светло: все светильники горели. Потрескивало масло, в воздухе плыл сладковатый дым. Порой Лабарту казалось, что Илку боится оставаться в темноте.
- Я плыву на Дильмун, - сказал Лабарту.
Кто же с порога говорит о делах? - шепнул голос в глубине сознания - тихий, еле слышный, не разобрать чей. Следует сперва выслушать приветственные слова, принять предложенное угощение, спросить о благополучии родных и близких…
Но к чему придерживаться людских обычаев, если рядом нет ни одного человека?
- Я уплываю завтра, - добавил Лабарту.
Илку кивнул, словно в этих словах не было ничего неожиданного, и тогда Лабарту подошел и сел рядом.
- Ты вернешься? - спросил Илку. Он смотрел на игральную доску, будто обдумывал следующий ход. Но фигурки лежали в беспорядке, словно их смахнули по небрежности или в гневе, и кости валялись на полу, под резным столиком. Лабарту подобрал их и бросил на доску. С глухим стуком прокатились они по пути двенадцати созвездий и замерли: четыре и шесть.
- Вернусь, - сказал Лабарту. - Будь хозяином Аккаде до моего возвращения, но если придет более сильный - уступи. Я вернусь и убью его, если откажется повиноваться.
- Дильмун. - Илку улыбнулся, но невесело и отстраненно, словно думал совсем о другом. - Благословенная земля, богатая и чистая… Отчего вдруг? Кто-то принес тебе весть?
- Нет… - отозвался Лабарту. - Но выдался случай и я подумал: судьба ведет меня. Отчего же не плыть? Я был в разных землях, но не пересекал море.
Илку поднял взгляд от игральной доски. В зрачках у него мерцали отблески светильников.
- Море коварно и опасно. Почему ты вдруг говоришь о судьбе? Если бы твои родители были на Дильмуне, весть о них дошла бы и сюда, мы знали бы…
Лабарту поднял руку, жестом прервал его слова.
Если они и живы, то очень далеко отсюда, иначе я давно встретился бы с ними вновь. Но нет, я знаю… они умерли, потому что…
- Я отправляюсь в путь не из-за них, - сказал Лабарту. Илку чуть склонил голову, молча ждал. - Но там, на Дильмуне, жил хозяин моих родителей, повелитель всех пьющих кровь в Шумере. Должно быть, и он погиб во время резни - от небесного огня нет защиты… Но вдруг там остались дети его сердца, хранящие память о нем? Быть может… - Он замолк, пытаясь подобрать слова. Ведь и в самом деле, отчего душа вдруг устремилась за море? Разве можно найти амулет, утерянный на заре юности? Разве вернется сила, утраченная под холодным северным небом? Предназначенное не исполнилось, так к чему искать следы прошлого, к которому нет возврата? - Быть может, я просто устал сидеть на одном месте, - проговорил он наконец. - Должно быть, я все же кочевник, хоть сердце и влечет меня к городам.
Мгновение Илку молчал, а потом кивнул и сказал:
- Ты хозяин Аккаде, ты старший и сильный. Я подчиняюсь твоему слову и буду ждать твоего возвращения. Но перед тем, как отправишься в дорогу, прими от меня дар.
- Дар? - повторил Лабарту и улыбнулся.
Илку поднялся и, звонко хлопнув в ладоши, выкрикнул имя. Где-то в глубине дома зашуршали занавеси, послышались торопливые шаги, и в комнату вбежал слуга. Едва взглянув на своего господина, он припал к земле и так замер. Был он уже не молод, наголо обрит и облачен в чистые длинные одежды. На предплечье блестел медный браслет. Старший среди рабов, надзирающий за другими невольниками… Но от него исходил запах страха, и Лабарту слышал, как колотится его сердце. Все рабы в этом доме боялись своего господина.
- Найди Нидинту, Кури и Адад-Бааля, - сказал Илку. - Пусть собираются в путь. Я отдаю их другому хозяину, и завтра утром они покинут Аккаде.
- Я услышал твои слова и исполню, - ответил раб, не поднимая головы. Потом выпрямился, поклонился, прижав руки к сердцу, и исчез в коридоре.
Зачем, Илку? Неужели ты думаешь, что я отправляюсь в путь без слуг? Татану богат и корабли его готовы к отплытию…Там гребцы, опытные корабельщики и доверенные слуги старика. Зачем мне еще трое?
Лабарту не смог сдержать усмешку, и Илку обернулся, качнул головой.
- Не отказывайся от моего дара, - проговорил он. - Все трое молодые и здоровые, кровь у них - чище утренней росы. Возьми их, пусть они поддержат твою жизнь.
Жертвы…
Становясь богачом, Илку всегда наполнял свой дом рабами, и Лабарту знал, что многих бывший хозяин Аккаде держал лишь ради крови. Когда в твоем доме есть люди, предназначенные в пищу, можно не бояться жажды. Так считали многие экимму, и многие держали при себе человека, кровь которого пили время от времени.
Многие, но не Лабарту.
Человек, живущий рядом и год за годом, иногда даже дюжины лет питающий тебя своей кровью… В этом не было преступления против законов и правил, установленных в незапамятные времена. Но все же Лабарту неприятно было даже думать о таком.
- Я не держу жертв. - Ему показалось, что слова звучат слишком резко, и все же не смог сдержаться. - Когда мне понадобиться кровь - я найду ее. Мне нет нужды везти их с собой.
- Ты отправляешься в море, - возразил Илку. - Многое может случиться в море. Ты пойдешь через другие земли, кто знает, каковы экимму, живущие там? Если ты повезешь с собой мой дар, тебе не придется спрашивать разрешение пить кровь в чужих городах. Возьми их, прошу.
- Я не привык сдерживаться, - проговорил Лабарту. - Быть может, я убью их, утоляя жажду.
- Они твои, - засмеялся Илку. - Делай с ними, что хочешь!
Лабарту рассмеялся вместе с ним, а потом, поднявшись с расшитых подушек, сказал:
- Ты мой друг, как я могу не принять твой дар? Но, может быть, я и не прикоснусь к ним. Может быть, они вернутся в Аккаде без единого следа от клыков.
- Может быть, - согласился Илку, все еще улыбаясь. - Просто возьми их с собой.
Глава третья Нидинту
1.
Рассвело, и первые солнечные блики играли на волнах за бортом. Своевольные, мутные воды Тигра все быстрее влекли корабли вниз по течению, и попутный ветер раздувал паруса. Голоса людей на пристани, крики птиц и шум ветра - прощание с Аккаде. Впервые за много лет покинуть свой город и отправиться в путь…
После бессонной ночи клонило в сон, и хотелось опустится на тростниковый настил и спать, пока солнце не поднимется к зениту, пока не переменится ветер и гребцы не налягут на весла под окрики корабельщика… Но Лабарту стоял на корме и смотрел на пристань уплывающую вдаль.
Еще затемно город проснулся и ожил - столько нужно успеть сделать, пока не настало время полуденного зноя. Ремесленники спешили приняться за работу, торговцы открывали лавки… В мастерских при доме Илку уже разожгли огонь в печах, запахло раскаленным металлом и стало жарко, как в разгар лета. А сам Илку, должно быть, беседует с надсмотрщиком за рабами, или идет во дворец в сопровождении писца и телохранителя. В храме жрецы поют гимны и возносят утренние жертвы, а внизу, у подножия зиккурата многоголосая толпа уже заполнила площадь. Кто раскладывает товар, кто торгуется взахлеб, и вот-вот начнется представление с ручными медведями и обезьянами из далеких стран…
Лабарту закрыл глаза. Запахи города отдалялись, исчезали, и почти не заглушали аромата прибрежных цветов, воды и утреннего солнца.
Уплываем. Скоро скроется из виду мой город.
Аккаде. Отсюда, с кормы уходящего в странствие корабля, город этот вновь казался столь же необычным и чудесным, как и трижды по шестьдесят лет назад, когда Лабарту впервые подошел к его воротам. Город, выстроенный по приказу Шаррукина, царская столица, источник страха и порядка. Перед ним трепещут черноголовые и дикие кочевые племена. Люди говорят: нет подобного этому городу, боги благословили Аккаде, дали ему власть и славу.
И вся его кровь принадлежит мне.
Мне не быть сильным, предназначение мое не исполнилось. Но все экимму Аккаде склонились передо мной, и я - хозяин величайшего города. Я достиг того, чего хотел.
Так ли? Мысль эта не принесла с собой ни гордости, ни покоя. Ничего. Словно это были лишь слова, и ничего не стояло за ними.
Но я хозяин Аккаде. Я…
Солнечные лучи уже касались кожи, ласкали, звали к себе. И Лабарту отвернулся от исчезающего города и взглянул на солнце.
От сердца разлилось тепло, потекло по жилам - сияющий золотой свет. Еще сильней захотелось спать, и в этот миг Лабарту жалел лишь о том, что нельзя погрузиться в сон прямо так - стоя на палубе и не сводя глаз с солнечного диска.
Мы плывем вслед за солнцем. Вслед за солнцем…
2.
- А ты видел море? - спросил Син-Намму, глава корабельщиков.
Они сидели под тростниковым навесом и смотрели на проплывающий мимо берег. На финиковые пальмы, величественные и высокие, на акации, подступающие к самой воде, и на заросли тамариска. Ветер был попутным, лодки, не торопясь, шли вниз по течению. У главы корабельщиков не было сейчас особых дел, и он пришел развлечь Лабарту беседой.
- Море? - повторил Лабарту и поднес чашу к губам… Пиво было отменным - без сомнения, из кладовых Татану.
Син-Намму кивнул. Лабарту прежде видел его лишь пару раз, но запомнил. Тот выделялся из толпы: рослый, загорелый, со змеей-татуировкой, обвивающей руку от плеча до запястья. Сейчас он смотрел серьезно, выжидательно, словно разговор велся о делах важных, а не о пустяках.
Море…
Холодные серые волны, разбивающиеся о прибрежные камни. Брызги на губах, соленые, как кровь. Крики чаек, падающих к самой воде и взлетающих вновь. Сосны, согнувшиеся от ветра. Чистое небо в разрывах облаков… И девушка с длинными косами, светловолосая, сероглазая, внимательная и немногословная.
Лабарту зажмурился, отгоняя воспоминание. На миг вновь показалось, что в груди пусто, словно кто-то вырвал сердце и пеплом развеял по ветру. Но глубокий вздох, усилие воли - и все прошло. Лабарту открыл глаза.
Солнечный свет бликами искрился на воде, мерно поскрипывала уключина рулевого весла.
- Нет, - проговорил он. - Я прожил всю жизнь в Аккаде.
- Самое время отправиться в путь! - засмеялся Син-Намму и подлил ему еще пива. - Ты на пороге зрелости, пора повидать чужие края!
Лабарту улыбнулся и покачал головой.
- Тогда, должно быть, я слишком долго медлил, - сказал он. - Порог зрелости давно пройден. Прошло уже две дюжины лет и еще три года, с тех пор, как я появился на свет.
- В самом деле? - удивился корабельщик. - Всего на три зимы меня моложе?
Лабарту только пожал плечами. Что тут ответишь?
- Тебе понравится море, - пообещал Син-Намму. - В эту пору бури случаются не часто, и с моими лодками не сравнится ни один корабль в Аккаде, а гребцы сильны и не знают усталости.
Все люди слабы и легко устают, а корабли лугаля, конечно же, быстрее и надежнее, чем эти. Но каждый хвалит свой товар, торговцу ли не знать об этом?
Лабарту кивнул, глядя мимо Син-Намму, а тот продолжал:
- А Дильмун и впрямь прекрасен, хотя ты увидишь, что многое из того, что говорят о нем - небылицы. Женщины в благословенной стране воистину изумительны, не было нужды брать с собой наложницу. - Корабельщик махнул рукой, и Лабарту невольно взглянул в ту сторону.
Нидинту сидела в тени паруса, пыталась спрятаться от палящего солнца. Полуотвернулась, лица не разглядеть, лишь видна была узкая загорелая рука, придерживающая края покрывала. Рядом примостился Кури - коротко стриженный, высокий и сильный, такому бы воином быть, а не слугой при господине. Адад-Бааля не было видно. Должно быть, все еще стоит на носу корабля, смотрит вперед.
Подарок Илку. Рабы, чья главная ценность - кровь.
- Она мне не наложница, - сказал Лабарту и отвернулся. - Просто служанка.
Син-Намму засмеялся.
- Будто я не знаю, зачем берут в путь служанку! Или, может статься… - Он наклонился ближе, в глазах мелькнула хитринка. - Быть может, младшая дочка Татану так тебя околдовала, что на других женщин ты уже и не смотришь?
- Откуда ты…, - начал было Лабарту, не скрывая удивления, но Син-Намму лишь отмахнулся.
- Кто ж об этом не знает? Может, Татану и все дела теперь тебе передаст, раз отправил вместо себя в плавание и хочет с тобой породниться.
- Что только не расскажут. - Лабарту отставил чашу и поднялся на ноги. - Может так, а может, и нет. Только время покажет.
3.
Он проснулся от того, что кто-то откинул занавесь и скользнул под тростниковый навес. Порыв воздуха коснулся лица. Запах остывающей земли, неукротимой реки и осенних ночных цветов… Ветер переменился, и слышались мерные удары весел, скрип уключин. Этот час в ночи - самый темный, час, когда закат давно позади, а утро настанет еще нескоро. В это время дикие звери выслеживают добычу в степи, а люди опасаются выходить из дома. И если уж приходится отправиться в путь - шепчут слова молитв и делают охранительные знаки, едва переступив порог.
Так кто же пришел сюда в такое время?
Лабарту не шелохнулся, лежал все так же, молча, глядя из-под опущенных ресниц. Темнота - не помеха для экимму, и он ясно видел женщину, застывшую возле занавеси. Под покрывалом не разобрать очертаний фигуры, лица не видно, но разве ошибешься? На корабле не было других женщин. Только Нидинту.
- Я тебя не звал, - сказал Лабарту и сел - легко, одним движением.
Девушка вздрогнула, но не убежала. Лабарту слышал, как стучит ее сердце, испуганно, торопливо.
Он думал, что Нидинту не ответит, но та повела плечами, и покрывало соскользнуло на пол.
- Я пришла без зова, - прошептала она еле слышно и шагнула вперед.
Волосы ее были острижены - едва доставали до плеч. И одета была как все рабыни в доме Илку - в простую рубашку до колен. Ни вышивки, ни украшений, лишь на шее амулет на кожаном шнурке. И даже в темноте Лабарту видел клеймо у нее на плече.
- В доме моего прежнего господина было много рабов. - Нидинту сделала еще шаг и опустилась на колени возле Лабарту. Ее голос шелестел, словно ветер в тростниках. - Но все же он выделял меня среди прочих и часто звал в спальные покои. А мой новый господин взял с собой лишь троих, и среди них я - единственная женщина.
Нидинту потянулась, ухватив полы своей рубашки, стянула ее через голову. И так и осталась сидеть, обнаженная, неподвижная.
Тело ее еще не знало материнства, груди были округлыми, но высокими, манили прикоснуться. Стройная и сильная, привыкшая к работе… И этим Нидинту была похожа на жительниц степи, кочующих следом за стадами. Но, глядя на нее, Лабарту не сомневался: многие поколения ее предки жили в Шумере. Широкое лицо, тонкие черты и огромные глаза - такова внешность черноголовых, и Нидинту была такой же.
И кровь ее, должно быть, и правда прекрасна…
До жажды было еще далеко, но Лабарту вдруг увидел красный сияющий свет, струящийся от сердца рабыни, дрожащий в такт ударам пульса.
Нидинту встретилась взглядом с Лабарту и улыбнулась.
- Зря пришла. - Ему показалось, что голос звучит недостаточно жестко. Но как можно быть суровым, когда обнаженная женщина сидит на расстоянии вытянутой руки и ждет? - Зря надеешься, что я сделаю тебя своей наложницей. Ты простая рабыня, и ей и останешься.
- У моего прежнего господина, Илку, две жены и много наложниц. Но все же он часто звал меня.
Она подалась вперед и положила руки на колени Лабарту. Он едва удержался, чтобы не схватить ее, не привлечь к себе.
Женщина, желанная женщина… Но уже сейчас я вижу ток ее крови, слышу стук ее сердца… Что же будет, когда жажда настигнет меня?
- Должно быть, он отдал именно меня, - продолжала Нидинту, улыбаясь, - чтобы мой новый господин, Лабарту, ни в чем не знал недостатка.
Илку, Лабарту… Она знает наши настоящие имена! Это значит…
Он отбросил ее руки и встал. Занавесь всколыхнулась от движения. Девушка подняла голову, и в ее темных глазах было непонимание.
- Ты знаешь, зачем я взял тебя с собой? - спросил Лабарту, глядя на нее сверху вниз.
- Чтобы пить мою кровь, - ответила Нидинту, и в ее голосе не было и тени страха. - Мой прежний господин говорил, что она прекрасна на вкус, но это никогда не мешало ему…
Лабарту отвернулся, но даже, не глядя, он чувствовал зов ее тела.
- Ты зря пришла, - повторил он. - Я не сплю с едой.
Он ждал, что Нидинту уйдет - разве может женщина, услышав такие слова, не убежать в обиде? Но она вдруг взмолилась, все также шепотом, еле слышно:
- Если ты не хочешь меня, прошу, возьми мою кровь!
Лабарту обернулся.
Нидинту стояла на коленях и протягивала к нему руки, запястьями вверх.
Она постоянная жертва. Илку часто пил ее кровь, и теперь она жаждет укусов экимму, как пьяница жаждет вина. В этом для нее высшее наслаждение, без этого она не может жить…Жертва.
- Не сейчас. - Слова давались с трудом. - Я не голоден.
- Но нам плыть еще долго. - Она все также не сводила с него взгляда и не опускала рук. - Лишь завтра после полудня мы приплывем в Лагаш. Разве ты не захочешь крови до того? А при свете дня, на корабле, где столько глаз, как станешь ее пить? Возьми мою кровь сейчас, я…
- Нет, не сейчас! - Девушка отпрянула, а Лабарту продолжал: - Когда мне будет нужно, я позову тебя. Но не раньше. Уходи!
Нидинту поспешно натянула рубашку и метнулась прочь - лишь занавесь зашуршала ей вслед да покрывало осталось лежать возле постели.