Ничего не понимаю, сейчас закиплю по новой. Тоже мне, объяснил!
– Он просыпается очень ненадолго. А знания, которые я хотел получить, могли тебе повредить…
Еще понятнее! Пристукнуть его, что ли, да и черт с ним? Может, тогда больше сниться не будет? А вдруг начнет являться в качестве привидения по ночам? Кошмар, с него станется. Ладно, подожду пока его убивать… в общем, не очень хочется. Все-таки он мне нравится, зараза!
– Это портрет одного давно жившего волшебника, – Расмус устало закрыл глаза. – Изредка он оживает или проявляется в нем, не знаю, что там на самом деле происходит. Но в такие моменты можно попытаться узнать у него то, что тебя волнует более всего в твоей жизни.
– Ты считаешь, – я снова начала сердиться, поэтому мои интонации стали в высшей степени язвительными, – ты считаешь, что моя обида не слишком большая цена за твою правду?
Он так и не открыл глаз.
– Ну, вообще-то, обидеть человека может только он сам.
– Ты что, считаешь, что подлость может и не задеть? – кажется, во мне собиралось новое извержение.
– Может, – пожал он плечами. – Если ты понимаешь, что человек не мог поступить по-другому… или был вынужден так поступить, движимый либо обстоятельствами, либо внутренними установками, против которых не попрешь, как ты можешь судить по себе.
– И когда тебя убивают, можно не обижаться? – кажется, из меня начал капать яд.
– Что за чушь? – Расмус в упор посмотрел на меня. – Если тебя убивают, ты сопротивляешься до последнего, или, если некуда деться, принимаешь смерть с достоинством. Но уходить из жизни с обидой на убийцу? Тебе не кажется, что это глупо? Злость была бы уместнее… Кстати, о злости! Ты собираешься меня убивать или нет?
– А ты не обидишься на меня, если я тебя сейчас убью?
– Нет, на тебя не обижусь, – Расмус улыбнулся. – Если только на свою глупую судьбу…
– Ладно, я успокоюсь и перестану на тебя обижаться, даже не стану тебя убивать, если ты скажешь мне, чего ты хотел узнать у этого нарисованного волшебника?
Расмус укоризненно покачал головой.
– Холли, откровенный шантаж тебе не к лицу.
– Да? – ехидно осведомилась я. – Значит, тебе можно быть безнравственным, а мне нельзя?
Он тяжело поднялся из кресла и начал кругами бродить вокруг меня, его речь зазвучала монотонно и невыразительно:
– Холли, я люблю тебя…
– Не верю, – злобно фыркнула я.
– Я люблю тебя, но мне нельзя тебя любить… Пока нельзя…
– Я благодарна небесам за это, – не могу сказать, что подобное заявление в ответ на признание в любви красиво выглядит, но удержаться я не могла, потому что и в самом деле сейчас ему не верила.
– Вот как? – лицо Расмуса осталось бесстрастным. – Впрочем, иного я от тебя и не ожидал…
Он встал передо мной, его взгляд стал странно отсутствующим, золотистые искры начали выскакивать из его глаз, игриво прыгая по мне, как малюсенькие солнечные зайчики.
– Забери их немедленно, – брезгливо приказала я.
– Зачем? Они тебе не нравятся? – он еще и кокетничает!
– Они не мои, и мне не нужны!
– Раз они попали к тебе, они твои и теперь останутся с тобой навсегда. Это мой взгляд, и он не может с тобой расстаться, моя драгоценная Холли, которая меня не любит, но которую люблю я, хотя и не имею права.
– Но почему? – даже если я утверждаю, что не люблю его, а я и в самом деле не люблю, он мне только нравится, и не более того, могу я узнать, почему он, собственно, не может меня любить?
Расмус с безразличной усмешкой заметил:
– Время не пришло, моя дорогая, не пришло еще, и я не могу дождаться, когда оно придет. Время такая материя, которой плевать на желания окружающих, оно само по себе, и ни от кого и ни от чего не зависит.
– А потом? – мне вдруг стало страшно, сердце сжалось от тягостного предчувствия. – Потом, когда оно придет?
– Тогда уже от нас ничего не будет зависеть, – безнадежно подытожил он.
Нет, это невыносимо! Что от нас не будет зависеть? Как бы не так! Никогда я не попаду в такую ситуацию! В отличие от тебя, мой драгоценный, я-то всегда смогу проснуться! Если захочу, конечно, ведь я люблю тебя, Расмус, что бы я ни говорила тебе, как бы я на тебя не злилась! Но я не хочу просыпаться, не хочу расставаться с тобой! Только это не зависит от меня, и не в отдаленном будущем, а сейчас… И я ничего не могу с этим поделать.
* * *
Нынешним утром меня разбудил собственный обледеневший нос. Замерз он оттого, что высунулся наружу из-под одеяла, дышать ему, видите ли, хотелось. Но в результате очутился при температуре намного ниже оптимальной для него. Похоже, вахта сегодня крепко спала, так что котелок остался без присмотра и угля. Я втянула нос под одеяло. Заморозки, что ли, на улице? Похоже… и тут мне стало смешно. Улица… вот оно, мироощущение городского человека, для которого улица стала синонимом открытого воздуха. Сижу… ну, в смысле лежу… почти в море, ни дорог, ни домов, а все про улицу вспоминаю. Похихикав под одеялом, я, тем не менее, довольно скоро сообразила, что вылезать таки придется.
Эта идея мне нисколько не понравилась. Может, притвориться больной? Услужливое воображение тут же размечталось, подсовывая соблазнительные картины. Вот мужики мечутся от кухни до кубрика, чтобы напоить меня чаем. Вот Роман сидит рядом со мной, держит за руку, ведет завлекательные беседы о чудесах мироздания… Мне хорошо, тепло, сплошная безмятежность внутри и снаружи. А потом подумала – да какого черта? Зачем мне придумывать себе болезнь, я и без всякой болезни могу позволить себе целый день тут проваляться, книжку почитать, у меня с собой как раз парочка прихвачена на случай нелетной погоды. Вот и хорошо!
Да, но только вот чайник в кают-компании… а я здесь… и между нами пролегает хоть и невеликое, но ощутимо промерзшее пространство. Предприняв мужественную попытку заставить организм примириться с обстоятельствами, я высунула голову из-под одеяла. Так, все, кто мог, обо мне позаботились, на себе я обнаружила гору одеял и курток. То-то у меня только нос замерз. Откопавшиеся уши обрели слух. Сверху из рубки слышался бодрый голос капитана Гены:
– Тогда снег у меня на палубе уже не таял, хотя котелок пыхтел на полную… Швартова колом стояла, как… как солдатик… Иду… впереди каша изо льда… Потыкался, потыкался… выскочил кое-как, такую-то мать. Следующее поле уже еле осилил… Через третье… часа три шел… Плюнул на все, блин… вернулся. А так хотел язя половить, он как раз на ямы шел…
Я поняла, что мое дело швах, придется мерзнуть. Судя по воспоминаниям сверху, погода была не самая для меня подходящая, а если быть совсем точной, то самая что ни на есть неподходящая. Резво слетев к рюкзаку, я кинулась на него, в одно мгновение растерзала, расшвыривая его содержимое по сторонам. Естественно, комбинезон хранился на самом дне. Так, шерстяные носки, ага, платок… лучше платка на воде ничего не спасает голову от холода. Отличная матрешка получилась, и фигура точь-в-точь такая же.
Ладно, теперь можно все свалить обратно в рюкзак, а из кучи, согревавшей меня, выбрать куртку потеплее, это раз, а два – чтобы рукава были подлиннее, тогда перчатки не потребуются. Ощущая себя Колобком в роли Пьеро, я выкарабкалась наружу. Все мужики толклись в рубке, даже Форд завалялся в углу. Толкотня, мат, сигаретный дым, восторженный шум, полный сыр-бор, все, как полагается при встрече с прекрасной дамой, несмотря даже на то, что ее нос светит у нее перед глазами красным огнем светофора…
– Олечка, мы тебе уже и чайник поставили, боимся, чтоб ты совсем в Снегурочку не превратилась. И знаешь что? – усы капитана Гены галантно зашевелились. – Я откопал в своих запасах банку кофе, специально для тебя. Хороший кофе, иди, пей и никому не давай, банка одна осталась, последняя.
– Это настоящее чудо, Гена, – с чувством сказала я. – Спасибо тебе.
Мужики радостно загалдели, обсуждая свежую тему, только Роман молча торчал в углу, сосредоточенно жуя зубочистку. Хотела бы я знать, о чем он там задумался? Хотя, черт их поймет, этих мужиков, может, лучше и не знать, что за идеи бродят в их непонятных мозгах? Впрочем, сейчас кофе намного актуальнее… я выскочила наружу.
На палубе на меня накинулся леденящий лицо ветер, холодные воспоминания о недавней ночной встрече с ним встревожили душу. Я истерически рванула в кают-компанию, хлопнулась в угол. Мрачно обозрев завалы еды на столе, схватилась за сигарету. Где сон и где явь, подумала я, выпуская дым к потолку. В холодном полумраке табачные струи долго сохраняли свою форму, их отчетливое движение завораживало. Я на некоторое время отвлеклась от своих страхов, но хватило меня ненадолго.
Что творится со мной? Когда сплю, мне что-то снится, я в этом абсолютно уверена, что-то странное, непривычное… А может, на самом деле я сплю именно сейчас, и мне снится страх перед приходом северного ветра… снится роман с Романом… снится сизый дым, изысканно распускающий свой павлиний хвост в воздухе перед моим носом? Как мне понять, где сон, а где нет? Порыв ветра успел ворваться в щель приоткрытой ненадолго двери. Не иначе, как сон, ведь такого не бывает в обычной жизни…
Ветер занес в помещение Юрика с чайником в руке. Жалобно посмотрев на меня выцветшими глазами, он попросил:
– Оля, поделитесь со мной кофе, я без него пропадаю. Свой выжрал уже весь.
Не жалко, на здоровье… Я пододвинула к нему банку, исподтишка разглядывая его, чтобы сообразить, не стоит ли за этой просьбой другая, более основательная. Нет, пока не похоже. Он поинтересовался, как готовить кофе мне, и профессионально приготовил раствор для обоих: отмерил, залил и разболтал. Наверное, Роман прав, он действительно классный специалист, да и руки у него сегодня практически не тряслись.
– Премного благодарен, – только на это его и хватило, он уткнулся в свою кружку и затих.
Интересно, а о чем этот размышляет? Что могут соображать его измученные алкоголем мозги? Впрочем, скорее всего, он их специально заливает, чтобы не думали ни в коем случае. Что же за страшные мысли посещают его несчастную черепушку? Я с удовольствием отхлебнула слегка остывший кофе, с печалью подумав, сколько страхов в нас всех сидит и как они нас едят заживо, и как мы сами себя едим из-за этих страхов… и друг друга заодно… так, чтобы им мало не казалось, раз уж нам самим так плохо… Жизнь как бесконечный страшный сон, изредка перебиваемый сомнительными удовольствиями вроде растворимого кофе. Кошмар!
– У вас почитать ничего нет, Оля? – очнулся Юрик.
Похоже, не меня одну с утра посещают мысли о насущной необходимости существовать в лежачем положении под теплым одеялом с книжкой перед носом. Представления о комфорте у людей более-менее образованных, как я давно заметила, довольно схожи.
– Фантастика, – лаконично ответила я.
– А детективов?… – слабое оживление Юрика начало угасать.
– Нет, – мотнула я головой, и Юрик окончательно скис.
Чего я их всех жалею, рассердилась я на себя. В конце концов, это не мои страдания, зачем мне переживать их как свои? Ну нет у меня детективов, я фантастику люблю, и то не всякую, я человек привередливый. О чем с ним поболтать, чтобы он расшевелился хоть чуть-чуть? Что ему интересно? Соленость, минерализация, жесткость, мутность, цветность? Или ему вся его работа до фени? Даже выяснять не хочется. Буду держать паузу, может, не выдержит сам? Он, естественно, не выдержал:
– Оля, у вас дети есть?
Я утвердительно покивала, тут его и прорвало. У него, оказывается, есть дочь, которую он обожает. Но ему не дает с ней встречаться очередная жена, которая в очередной раз выгнала его без всякого сожаления. Я бы тоже такого выперла, мрачно подумала я. Но ему была безразлична моя реакция. Этот несчастный алкаш обожал свою девочку, он завалил меня историями обо всех ее проделках, взахлеб цитировал наизусть ее словотворчество, вскоре я все знала об ее способностях и талантах. И очень быстро поняла, что эта бедная девочка отнюдь не так любила своего папу, как он, по его представлениям, заслуживал.
Что есть любовь, грустно подумала я? Любовь, существующая только в голове, как результат ее отсутствия в жизни? Бушующее чувство нереализованной привязанности к ребенку как отражение собственной душевной пустоты в кривом зеркале своей никчемной жизни? Господи, как горько! За что мне все это, черт возьми, почему именно я вынуждена его выслушивать? Почему он никому другому не расскажет? Почему я переживаю его горести вместе с ним? А кто еще, кроме тебя, дуры, его выслушает? И ведь не могу я его оттолкнуть вместе с его черной дырой в душе, где пропадают в бесконечности все нормальные чувства. И жалко, и тошно…
Меня спас капитан, заскочивший погреться кофейком. Ну все, я поняла, что к завтрашнему утру от этой банки не останется даже воспоминаний. Юрик в присутствии капитана моментально заткнулся и довольно быстро смылся. Этак он к концу рейса меня совсем заест… Нашел себе исповедника. Все равно я тебе грехов не отпущу… не так, чтобы очень злобно подумала я, в общем, у меня давно все отболело, но старые воспоминания о своей печальной прошлой жизни до конца, как оказалось, еще не умерли.
Не иначе как на запах кофе слетелась остальная команда. Началась живая беседа, потянуло матерком, и я решила, что с меня, пожалуй, хватит острых впечатлений, искренне всех поблагодарила и отвалила поближе к одеялу с книжкой. На палубе я притормозила, чтобы спокойно выкурить сигарету. Полный дубак! Сотрясаясь в его ледяных объятьях, я судорожно затягивалась, дергано размышляя о происходящем. В голове со страшной скоростью пролетали цитаты из медицинского справочника, дяденек Юнга и Поппера, перемежаемые попытками понять, имеет ли человек, активно занимающийся саморазрушением, безграничный внутренний мир или он представляет собой нечто непредставимое за отсутствием собственного опыта. Дальше почему-то снова поплыли цитаты, на этот раз из методики анализа качества поверхностных вод, после них последовали дедушки Фрейд и По Ху пардон, Лао Цзы.
Последний окончательно убедил меня в том, что мозги вслед за потерявшим чувствительность носом замерзли до полного изнеможения – иначе бы в голове не возникала подобная фигня. Ну и хрен с ними со всеми, быстрее под одеяло! Я влетела в рубку. Форд, так и валявшийся в углу, приоткрыл один глаз, слабо вильнул хвостом, после чего счел, что глаз можно закрыть снова. Роман по-прежнему остервенело грыз зубочистку, от нее осталась едва половина. В рубке стояла почти терпимая температура, и мой нос жизнерадостно хлюпнул.
– Чем ты так озабочен?
– Да так, – без живого интереса ответил Роман. – Будущим…
– Чьим? И насколько отдаленным? – попав в тепло, мои мыслительные способности зажили бурной, почти самостоятельной, отстраненной от меня самой жизнью. Обычно я человек до безобразия нелюбопытный, почти полностью удовлетворяющийся тем, что считает нужным сообщить собеседник, и только. А тут прорвало. С чего бы это? Роман сердито посмотрел на меня.
– Твоим достаточно близким будущим… и своим заодно.
– Ничего не понимаю. А почему ты такой злой?
– Холодно, – туманно пояснил он. – Очень.
– Ну и что?
– Торопиться надо, вот что, – объяснил он. – Иначе программу не успеем выполнить. А ты вполне можешь простудиться.
– Еще не хватало, – мне стало смешно. – Не в первый же раз мерзнуть приходится. Переживу, не переживай попусту.
Он слабо улыбнулся.
– Уговорила. Не буду, толку от этих переживаний все равно ноль. Но больше я тебя с собой ни в одну экспедицию не возьму!
– Договорились, – миролюбиво ответила я. – А сейчас у тебя какие планы на самое ближайшее будущее?
– С книжкой поваляться, – усмехнулся Роман. – А у тебя?
– Точно такие же, – засмеялась я. – А ты чего читать собираешься?
– Научную фантастику, – саркастически фыркнул он. – Приятель всучил реферат докторской.
– У меня ненаучная, – парировала я. – Что-то вроде футуристического женского романа, подруга всучила.
Мы расхохотались и отправились по своим полкам. Закопавшись под гору теплой одежды, я открыла книгу, но сразу же закрыла.
– Рома, мне тут Юрик на жизнь жаловался… Он что, всегда такой несчастный?
– Всегда, – вздохнул Роман. – Нереализованные люди все такие. Но он успел спиться еще в университете, поэтому с самого начала не мог и никогда не сможет реализовать себя ни в каком смысле. Единственное средство спасения от него – не подпускать на ближнюю дистанцию.
– У меня уже не получилось, он мне про свою дочь рассказывал.
– Про которую? – Роман шумно поскреб голову. – Их у него три. Две, правда, совсем взрослые.
– Вот уж не знаю, наверное, про младшую. Что-то толковал про то, как она хорошо стихи читает.
– Скорее всего. Но он и видел-то ее всего пару раз. Не нужны ему собственные дети, семья. Но более всего он сам себе не нужен. Не переживай из-за него, ему уже ничем не помочь.
Я вздохнула, улеглась поудобнее, сложив подушку под головой пополам. Мысли немедленно принялись шуршать, то порхая бабочками, то прыгая блохами по извилинам. Что-то я там недодумала на морозе. Что-то про сон и явь…
Вдруг в голове возник нелепый вопрос.
– Рома, а ты себе нужен?
– Мне ты нужна, – усмехнулся он, утыкаясь носом в тонкую зелененькую книжонку.
Хорошенькие дела! Думать расхотелось, но все равно думалось, впрочем, безуспешно, потому что Роман подо мной специфически фыркал, регулярно и недостойно хохоча над особенно удачными местами. Я же, сунув нос в Наташкину книгу, обнаружила в ней героиню с роскошной фигурой, увешанную бластерами, отчего моментально и бесповоротно умерла от тоски. После этого мне осталось только задремать, что я благополучно и сделала, укрывшись открытой книгой.