Для Глории Монтекорато эта встреча была болезненной - и для сердца, и для самолюбия. Она не была сильно влюблена в Винченцо Джустиниани и, когда тот оказался без единого сольдо, хладнокровно объяснила ему, что не хочет лучшие годы жизни прожить в скудости. И ей показалось, он согласился с ней. Разве что побледнел, но тут же кивнул и сказал, что понимает её. Брак с Пьетро Монтекорато дал ей положение в обществе и обеспеченность. Она была если и не счастлива, то довольна. Что же произошло сейчас? Никто не мог даже предположить, что Джанпаоло Джустиниани не дотянет и до пятидесяти, и семь лет спустя Винченцо станет богачом, в сравнении с которым Пьетро будет выглядеть мещанином во дворянстве. Глории показалось, что она продешевила.
Но это было не самым главным.
Джустиниани изменился. Утонченный юноша-аристократ неожиданно приобрел почти осязаемую мощь и стал мужчиной. Глория не могла не ощутить исходящих от него силы и воли, и вскоре поняла, что он волнует ее. Глория тщетно приглядывалась к Ченцо, ища на его лице следы былого чувства: их не было. Она льстила себя надеждой, что он просто не хочет показать, как взволнован, и старается выглядеть безучастным. Глория знала, что едва ли он испытывал скорбь от смерти Джанпаоло, и положила себе постараться во время встреч в свете понять его истинные чувства. При этом, невольно сравнив Пьетро Монтекорато с Винченцо Джустиниани, окончательно уяснила для себя то, что раньше лишь смутно подозревала: она никогда не любила Пьетро. И сейчас, уходя с кладбища, она с тайным отвращением разглядывала мужа, его толстый живот, второй подбородок и лоснящееся потное лицо, невольно сравнивая их с чеканной красотой Винченцо Джустиниани.
Энрико Петторанелло тоже смотрел на Джустиниани с интересом. Ведь еще совсем, кажется, недавно, щенок был просто убит изменой невесты и полночи выл у окна в таверне Риччи. Но теперь изменился. Энрико не заметил, чтобы он особенно смотрел по сторонам. На свою Глорию и не глянул. Подлинно ли равнодушен? По лицу ничего не прочтешь, но, похоже, не лжёт. Да и зачем ему теперь тридцатилетняя Глория, когда вокруг полно восемнадцатилетних девочек, свеженьких, как розанчики? Петторанелло подумал, что Джустиниани вполне может увлечься Джулианой - сестрица собой вовсе недурна. Пристроить так Джулиану было бы недурно. Карло Тентуччи, правда, говорил, что покойник хотел, чтобы Винченцо женился на его крестнице, Джованне. Ничего, желание покойников живым не указ. Восемьсот тысяч, подумать только… Сейчас Энрико сожалел, что когда-то указал Винченцо на дверь, но кто бы мог предположить, что Джанпаоло не дотянет и до пятидесяти?
Умберто Убальдини и Оттавиано Боргезе, возвращаясь домой, то и дело досадливо переглядывались. Удача, которая привалила их бывшему дружку, бесила. Чёрт возьми… У Винченцо было мало шансов получить наследство раньше, чем лет через двадцать, но вот, шар непредсказуемо завертелся у борта и влетел в лузу. Появление этого человека было неприятным и неожиданным, как материализация призрака. К тому же, дурацкие сплетни старух упорно приписывали ему не только получение баснословных денег, но и всего остального…
Впрочем, об этом и думать не хотелось.
Что до Рафаэлло ди Рокальмуто, чья голова была привычно затуманена вчерашним вечером у любовника и инъекцией кокаина, то он искренне сожалел, что Джустиниани никогда не прельщали мужские забавы в термах Каракаллы, - этот мужчина всегда нравился ему.
Гизелла Поланти и Мария Леркари возвращались домой в карете маркиза Марио ди Чиньоло. Немного поговорили о церемонии, похвалили гроб и венки. Покойник выглядел прекрасно, что за мастера в мертвецких? Художники, ей-богу, просто художники.
- Молодой Джустиниани держался величественно, - маркиз методично полировал ногти, и не глядел на собеседниц, - он застал своего дядю… живым?
Гизелла Поланти и Мария Леркари переглянулись, и баронесса кивнула.
- Вирджилио спрашивал его об этом, он сказал - да.
- Друзей он встретил… весьма любезно. Странно.
На это, двусмысленно улыбнувшись, ответила донна Гизелла.
- Возможно, это только поза и он отыграется. Если же подлинно все простил - его стоит беатифицировать.
Чиньоло кивнул.
- Все проступит, подождите, - проскрипела, как несмазанная телега, донна Леркари. - Хоть я думала, что наследником будет ваш Элизео…Они как-то сблизились…
- Давайте сменим тему, - прерывая разговор, прошипела ее светлость.
Все умолкли, но скоро беседа была возобновлена, правда, уже в ином направлении.
- Вас не удивило, как смотрела на молодого Джустиниани Глория Монтекорато? - брови Марии Леркари взлетели на середину лба, а лицо вытянулось и снова приобрело лисье выражение. В её голосе проступил мёд, правда, основательно разбавленный желчью.
- Да, девочка поняла, что продешевила, - цинично обронила Гизелла, усмехаясь и обращая к подруге ехидный хищный взгляд. - Но тут уж ничего не поделаешь. Коль поставила не на ту лошадь - второго заезда не будет.
- Правда ли, что Джустиниани собирается жениться на дочке Габриеля? - маркиз, не глядя на подруг, заложил в несессер пилочку для ногтей, - об этом судачили в толпе.
Герцогиня оценила болтовню невысоко.
- Зачем ему Джованна Авильяно, за которой ничего? Кстати, сколько вы даете за дочерью, Марио? Пятьдесят?
Маркиз кивнул, но лицо его омрачилось. Розамунда ди Чиньоло, увы, не отличалась красотой, и Марио не надеялся, что Джустиниани клюнет на приданое. Теперь он и сам куда как не нищий. Дочь было подлинным крестом маркиза, ей было уже двадцать восемь, она не только не привлекала внешностью, но и отталкивала мужчин назойливой докучностью.
- Сейчас начнётся, - предрекла Мария Леркари и едва не облизнулась, - весенний гон невест. У Петторанелло сестра на выданье, хоть кто её возьмет, один чёрт знает, Вирджилио надо пристроить племянницу Елену, замуж пора Катарине Одескальчи и Джованне Авильяно, да добавьте вашу дочь, Марио, да Марию Убальдини. Мне вообще-то казалось, Убальдини женится на Елене Аньелли. Да не срослось…
Глаза герцогини Поланти сверкнули.
- Марии Убальдини замуж не выйти вообще, помяните мое слово, - уродливое лицо герцогини исказилось в рыльце готической горгульи. - Что до Елены… Девица не дура - проронила она, - думаю, она знает и о его проигрышах, и о прошлогоднем жульничестве на бегах. К тому же - прекрасно знает, что у Убальдини роман с ее теткой Ипполитой.
- Вы это всерьез? - Марио ди Чиньоло был, казалось, изумлен, - неужто наш дорогой Вирджилио носит рога?
- А то вы сами не знаете, Марио. Не валяйте дурака. Ипполита Массерано готова расставить ноги перед каждым, и ваш собственный племянничек Элизео может многое на сей счет порассказать. Да и не только он, кстати. Сейчас говорят об Убальдини.
- Неужели мир так ужасен? - вопросил Марио ди Чиньоло с подлинной горечью. Впрочем, те, кто знали его достаточно давно, безусловно, поняли, что горечь и недоумение маркиза поддельны. Он прекрасно знал о похождениях Ипполиты Массерано, и сам был одним из ее любовников. В высшем римском обществе почти все амурные интрижки были известны. Здесь толпились десятки знатоков любовной мимики, которым было достаточно подметить позу или взгляд, чтобы понять возможность будущей связи. Несколько любопытных особ, вроде Гизеллы Поланти и Марии Леркари, бдительные и внимательные, на больших празднествах, где столь часты необдуманные шаги, с искусством карманных воров ловили отрывки разговоров, томность, дрожь, неосторожный взгляд. Иногда выступали свахами, чаще шантажистами, но всегда - сплетницами.
- Так что все же с девчонкой-то случилось? - тихо поинтересовался маркиз, - я эту Франческу видел - тихая мышка. С чего бы ей вдруг спятить? Я просто подумал, что Рокальмуто мог сестрицей-то и пожертвовать… на мессе-то…
- Тссс! - змеёй прошипела в ответ донна Леркари. - Положим, что так и было, да поди докажи…
Тем временем с кладбища в дом Одескальчи вернулись Катарина, Елена и Джованна. Катарина сняла с плеч тёмную шаль, положила её на спинку кресла и с тревогой посмотрела на Джованну. Та была бледна, её знобило. Она протянула к огню камина трясущиеся руки и сидела, низко опустив голову. Елена, молча переглянувшись с Катариной, позвонила служанке и попросила принести немного вина и фруктов.
- Ты не должна так убиваться, Джованна. Еще ведь ничего не решено, - Катарина была в отдаленном родстве с подругой, знала ее с детства, но сейчас не понимала ее огорчения.
Джованна подняла голову.
- Как мог крестный сказать такое? Он любил меня! А теперь мне говорят, что он хотел, чтобы я вышла замуж за этого мерзавца. Может ли это быть?
- Ну, почему мерзавца? - Катарина погладила подругу по плечу, - я не слышала о нём ничего дурного.
- Ты не видела его лицо? Страшное, застывшее, безжизненное. Восковая кукла!
Служанка внесла поднос, Катарина налила подруге вина.
- Ты не права, - мягко возразила она, протягивая Джованне бокал, - он красив, у него мужественное лицо. А что он не улыбался - ну, ведь на похоронах смех неуместен.
- Он лицемер. Он ненавидел крестного, никогда не появлялся в доме, вел предосудительный и разнузданный образ жизни! А теперь еще и изображает скорбь! Плач наследника - замаскированный смех, кто этого не знает? - Джованна была мрачна и насуплена.
- Он не плакал и не смеялся, но вёл себя безупречно, сдержанно и скромно, - вступилась Елена. - Не забывай, он унаследовал огромное состояние. Если он женится на тебе, ты не будешь знать нужды.
- Я предпочту ходить в рубище, но не выйду за него. - Джованна покачала головой. - Никогда. Крестный рассказывал мне о нем - он кутила, лжец, лицемер!
Елена пожала хрупкими плечами. Ее лоб, белый, как лунийский мрамор, чуть затемнили упавшие пряди светлых волос. Она подняла глаза на подругу.
- Мне не хотелось бы дурно говорить об умершем, Джованна, но мой дядя Вирджилио не раз повторял, что в свете аскетов не встречал, и утверждал, что мессир Джанпаоло часто ссорился с отцом из-за своих кутежей. А тетя… - она опустила глаза, - мессир Джанпаоло был ее любовником.
- Это клевета! Как ты можешь так говорить?
Елена развела руками. Она прекрасно знала, что это не клевета, но спорить не стала.
- Ты же хулишь господина Джустиниани только потому, что слышала о нём что-то дурное. Я же тебе пытаюсь объяснить, что дурно в свете могут сказать о ком угодно. О мессире Джанпаоло тоже многие чего только не говорили…
На щеках Джованны проступил румянец.
- Не смей повторять этот вздор!
Елена вздохнула.
- Я и не собираюсь. Но пойми, если мессир Джустиниани женится на тебе - ты будешь очень богата.
Джованна нахмурилась.
- Господи, Елена, ну до чего ты меркантильна! Нельзя все мерить на деньги. Любовь не продается. Корысть - грех.
- Я вовсе не корыстна, - спокойно возразила Елена, - просто бедность омрачает жизнь, и мне довелось узнать это. Когда умер отец, мы были в очень стесненных обстоятельствах. Если бы не дядюшка Вирджилио… Я помню, как смотрели на меня вчерашние подруги, - словно я прокаженная… - она побледнела и содрогнулась.
- Просто это были ненастоящие подруги, Елена, только и всего.
Елена не стала спорить.
- Пусть так, но мне бы не хотелось, чтобы ты совершила ошибку. Нищета - это ужасно.
Глава 4. Сокровища мудрости
И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это - томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
Еккл.1, 17
На следующий день после похорон Винценцо снова убедился, что банкир Тентуччи - человек слова. Уже к десяти утра Джустиниани получил от него записку. Марко Альдобрандини ждал их к полудню. Банкир сообщил, что старый коллекционер и слышать не хочет о снижении цены, хоть в последние месяцы возненавидел свою коллекцию, ибо не мог больше ею наслаждаться.
Они встретились у дверей Альдобрандини за пять минут до назначенного времени и были весьма любезно приняты. Марко Альдобрандини, на взгляд Тентуччи, представлял собой зримый символ тщеты всего земного: он был скопищем двух десятков болезней, от подагры до диабета, с трудом передвигался и недавно ослеп. Джустиниани, пользуясь немощью хозяина, не уделил ему никакого внимания. Он сосредоточенно разглядывал тяжелые фолианты в коллекции старика, листал старые рукописные инкунабулы XIV века, одобрительно озирал виньетки и позолоту обрезов, методично ознакомился с каталогом, придирчиво проверил наличие заявленных книг и рукописей на полках. У него спирало дыхание, когда он рассматривал утяжеленный шрифт первых манускриптов, касался их грубой бумаги и переплетов, замерев, разглядывал Гипнэротомахию Полифила Франческо Колонны, изданную в 1499 году в типографии Альдо Мануччи, сугубо удивился разделу гримуаров, включавшему "Тайны Червя" в редакции аббата Бартоломью, "Книгу Дагона", "Трактат о Небесных Воинах и Послах Империи Девяти" Иоакима Отступника и "Ключ к Бессмертию" Санхуниатона.
Бог весть как, но старик словно видел, что он читает, или по шелесту страниц догадался об этом.
- Листаете Книгу Дагона? Столетия она учила самым ужасающим колдовским ритуалам, пока не была запрещена. После этого об этом тексте ходили лишь тайные слухи. Вы о ней слышали?
- Да, поговаривали о ее греческом варианте, напечатанном у нас между 1500 и 1550 годами. Говорят, и доктор Ди перевел фрагменты оригинального манускрипта. Это редкость…
- Хм… - слепец, казалось, удивился. - А как вам сочинение аббата Бартоломью?
- "О природе Червей"? - задумчиво отозвался Джустиниани, рассматривавший тем временем "Книгу Еноха", - Поздняя латынь, частично зашифрованная с помощью енохианских ключей Джона Ди и халдейской тайнописи, в отрывках можно встретить в компиляциях вроде "Сокровенных культов".
Старик снова хмыкнул и больше не произнес ни слова, Джустиниани же, убедившись в полном соответствии каталогу, сказал, что покупает. Тентуччи взялся урегулировать формальности продажи и оформление сделки, и уже в три пополудни Винченцо был дома, намереваясь сытно пообедать. Он был доволен покупкой, намного превзошедшей его ожидания. Сорок тысяч - это большие деньги, но он завтра же сможет продать ее как минимум за ту же цену. А лет через двадцать - она будет стоить все шестьдесят. Джустиниани поймал себя на том, что уже прикидывает, чем можно пополнить несколько разделов собрания и планирует ремонт в книгохранилище.
Он обожал палеографию. Памятники древней письменности всегда завораживали его. Он мог часами исследовать эволюцию графических форм букв, письменных знаков, пропорции их составных элементов, виды шрифтов, определять материал и орудия письма, изучать форматы и переплёты рукописей. Особый интерес вызывала криптография, графика систем тайнописи, Джустиниани обожал орнаменты и филиграни водяных знаков. Кроме родного, знал четыре языка - латынь, греческий, арамейский и французский. И сейчас при мысли, что голод и поиск хлеба насущного никогда больше не оторвут его от любимого дела, он впервые за последние семь лет ощутил прилив теплой радости, а подумав, что уже завтра станет хозяином тех сокровищ, о которых вчера и мечтать не мог, улыбнулся. Господи, за что Ты так милостив ко мне?
К удивлению Джустиниани, дома Луиджи сообщил, что его уже полчаса дожидается синьорина Авильяно. Винченцо покосился на камердинера и кивнул. В принципе, днем раньше, днем позже, ему все равно нужно было встретиться с девицей. Он вошел в зал, заметил, что Джованна в напряженной позе сидит у камина, и поприветствовал ее поклоном. Девушка вздрогнула и вскочила, стала за спинкой стула, вцепившись в неё судорожным жестом, глядя на него напряженно, даже со страхом. Одновременно невесть откуда на спинку соседнего стула прыгнул кот, рассмешив Джустиниани, и еще больше испугав Джованну, всегда боявшуюся Спазакамино.
- Рад, что Вы пришли, синьорина.
Джованна, казалось, вздрогнула при звуках его низкого голоса.
- Я не выйду за вас замуж. Ни за что.
Винченцо молча разглядывал девицу. Она не то чтобы была красива, скорее, лицо было необычным, непохожим ни на кого, убивавшим любое сравнение. Да, она была несравненна. Глаза уже не были заплаканными, и он отметил их красоту. Какой она крови? Он подумал, что она напоминает фрески зала Борджа, где великое воображение Пинтуриккьо раскрылось в волшебной ткани историй, сказок, снов и капризов. Джованну же взгляд Джустиниани страшил, а молчание нервировало.
- Вы не заставите меня… Я не хочу…
Джустиниани продолжал смотреть на девицу не отрываясь. Фигурка была изящна, кожа - безупречна, руки аристократичны. Хороша, вяло подумал он. Девица же, кусая губы, завороженно смотрела на него.
- Не смотрите на меня так! Я все равно никогда не полюблю Вас! Я не буду вашей женой!
Джустиниани, наконец, поглаживая кота, заговорил.
- Стать моей женой вы могли бы только в одном случае, синьорина, - он вежливо склонил голову, - если бы я посватался к вам. Но я не припомню, чтобы я это делал, - глаза его сверкнули ледяными бликами. - Ваш отказ при отсутствии моего предложения несколько поспешен и довольно смешон. Садитесь, - он указал растерянной Джованне на стул и сел сам. - Джанпаоло я ничем не обязан, кроме школы жизни. Но он просил простить его, а нам Господь предписывает прощать. Я простил. Я обещал ему позаботиться о вас. Нарушенное обещание - гибель чести. Поэтому я выделю вам приданое, такое же, как у вашей подруги, синьорины Одескальчи, и прослежу, чтобы вы вышли замуж за достойного человека. После этого сочту свой долг исполненным и буду рад расстаться с вами навсегда. - Джустиниани снова окинул девицу гнетущим взглядом и продолжил, - однако, буду откровенен. Выполнение моего намерения мне представляется сложным: в свете есть порядочные люди, но едва ли вы можете пленить разумного мужчину, ибо взбалмошны, истеричны, самонадеянны, дерзки и глупы. - Он почесал пальцем переносицу и вздохнул. - К счастью, мужчины редко выбирают жен рассудочно. Вы красивы - и этого может оказаться достаточно. Для дурака… - Он смотрел на неё в упор. - В любом случае - до вашего замужества вы должны видеть во мне своего опекуна. Вы меня поняли? - Джустиниани чуть наклонился к Джованне.
Синьорина молчала: пол кружился у нее перед глазами. Этот человек смертельно оскорбил и жестоко унизил ее - и злой насмешкой, и высокомерием, и даже благородной щедростью. Джованне казалось, что он безжалостно отхлестал ее по щекам. Она тяжело дышала, пытаясь прийти в себя, но мысли разбегались. Ей хотелось бросить ему в лицо слова о том, что ей ничего не нужно, но сказанное Еленой Аньелли запало в сердце, она понимала, что обречь себя на нищету неразумно, да и что, если этот ужасный человек снова посмеется над ней? Оказывается, он и не собирался на ней жениться, она сама поставила себя в глупое положение, и теперь, хоть обида жгла, ей оставалось только смириться. Сама виновата. Она молча рассматривала его лицо, холодное, лишенное мимики, словно выточенное из камня. Воплощение бездушия и жестокости. Несколько раз глубоко вздохнула, стараясь успокоиться. Наконец проронила.
- Я поняла.
- Вы помолвлены? Влюблены в кого-то?
Джованна вздрогнула и покачала головой.
- Я… нет, я пока не могу… назвать его.
К ее удивлению, мессир Джустиниани не стал настаивать.