***
13 июля 1842 года герцог Фердинанд Орлеанский скончался вследствие несчастного падения из кареты. В его завещании обратил на себя внимание странный пункт, в котором герцог просил после смерти передать свое сердце художнику Мартину Дролингу, 34, Rue des Martins. Король Людовик-Филипп предусмотрительно наложил свое королевское veto на это посмертное распоряжение своего сына, но нужды в том никакой не оказалось: старый художник уже скончался за несколько месяцев до того.
Его картины, по-видимому, бесследно исчезли. В завещании герцога о них не было упомянуто ни слова, а единственное место, где о них кое-что было записано, - страница из дневника адъютанта де Туальон-Жеффрара, - оказалось вырезанным.
Нужно пройти в Лувр для того, чтобы увидеть то, что осталось от сердец королей Франции. Эти останки следует искать в картине Дролинга "Interieur de cuisine", по каталогу номер 4339.
Белая девушка
Дональд Маклин ожидал его в кафе. Когда Лотар вошел, он крикнул ему:
- Наконец! Я думал, что вы уже не придете.
Лотар сел и стал помешивать лимонад, который ему подала девушка.
- В чем дело? - спросил он.
Маклин слегка наклонился к нему.
- Это должно заинтересовать вас, - сказал он, - ведь вы изучаете превращения Афродиты. Ну-с, так вам, быть может, удастся увидеть Пеннорожденную в новом одеянии.
Лотар зевнул:
- А! В самом деле?
- В самом деле! - подтвердил Маклин.
- Позвольте минуточку, - продолжал Лотар. - Венера - истинная дочь Протея, но мне думается, что я знаю все ее маскарады. Я был год тому назад в Бомбее у Клауса Петерсена.
- Ну так что же? - спросил шотландец.
- Как что же? Стало быть, вы не знаете Клауса Петерсена? Петерсен из Гамбурга - талант, может быть, даже гений. Маршал Жиль де Рэ - шарлатан в сравнении с ним.
Дональд Маклин пожал плечами:
- Это не есть что-нибудь исключительное!
- Конечно. Но погодите: Оскар Уайльд был, как вам известно, мой лучший друг. Затем в течение долгих лет я знал Инес Секкель. Каждое из этих имен должно вызвать в вас целую массу сенсационных впечатлений.
- Но не все! - заметил художник.
- Не все? - Лотар побарабанил пальцами по столу. - Но во всяком случае лучшие. Итак, я буду краток: я знаю Венеру, которая превращается в Эроса. Я знаю ее, когда она надевает шубу и размахивает бичом. Я знаю Венеру в образе Сфинкса, кровожадно вонзающего когти в нежное детское тело. Я знаю Венеру, которая сладострастно нежится на гнилой падали, и я знаю также черную богиню любви, которая во время черной мессы приносит гнусную жертву Сатане над белым телом девы. Лоретт Дюмон брала меня в свой "зоологический сад", и мне известно то, что знают лишь немногие, - те редкостные восторги, которые творит Содом. Более того: я открыл в Женеве у леди Кэтлин Макмардокс секрет, о котором ни один живой человек ничего не подозревает… Я знаю испорченнейшую Венеру… или, быть может, я должен сказать "чистейшую"… которая сочетает браком человека с цветами… Неужели вы после всего этого все еще полагаете, что богиня любви может надеть такую маску, которая окажется для меня новой?
Маклин медленно курил сигару.
- Я вам ничего не обещаю! - сказал он. - Я знаю только, что герцог Этторе Альдобрандини уже три дня, как вновь в Неаполе. Я встретил его вчера на Толедо.
- Я был бы рад познакомиться с ним! - сказал Лотар. - Я уже неоднократно слышал о нем. По-видимому, это один из тех людей, которые умеют делать из жизни искусство, - и имеют средства для этого…
- Я думаю, что сейчас не стоит много рассказывать вам о нем, - продолжал шотландский художник. - вы можете в скором времени сами убедиться во всем этом. Послезавтра у герцога собирается общество, и я хочу ввести вас туда.
- Благодарствуйте! - промолвил Лотар.
Шотландец рассмеялся:
- Альдобрандини был очень весел, когда я встретился с ним. Это - во-первых. Во-вторых, он пригласил меня к себе в самое необычайное время: пять часов пополудни. Все это, очевидно, не без основания. Я уверен, что герцог готовит для друзей совсем особенный сюрприз. Если мои предположения оправдаются, то вы можете быть уверены, что мы испытаем нечто неслыханное. Герцог никогда не идет протоптанными путями.
- Будем надеяться, что вы правы, - вздохнул Лотар. - Значит, я буду иметь удовольствие застать вас послезавтра дома?
- Пожалуйста! - промолвил художник.
* * *
- Largo San Domenico! - крикнул Маклин кучеру. - Palazzo Сorigliano!
Они поднялись по широкой лестнице; английский слуга ввел их в салон. Там они встретили пять или шесть мужчин во фраках и среди них духовное лицо в фиолетовой сутане.
Маклин представил своего друга герцогу, который протянул ему руку:
- Я очень благодарен, что вы пожаловали сюда, - сказал он с любезной улыбкой. - Я надеюсь, что вы не будете очень разочарованы!
Он поклонился и затем громко объявил всем присутствующим:
- Господа, - проговорил он, - прошу у вас извинения, что я пригласил вас в такое неподходящее время. Но таковы обстоятельства: маленькая козочка, которую я буду иметь честь представить вам сегодня, принадлежит, к сожалению, к очень почтенной и приличной семье. Ей пришлось преодолеть величайшие затруднения для того, чтобы прийти сюда, и она должна во что бы то ни стало быть снова дома к половине седьмого, чтобы отец. Мать и англичанка-гувернантка ничего не заметили. А это такое обстоятельство, господа, которое должно быть принято во внимание каждым джентльменом. С вашего позволения я вас теперь покину на минутку, так как должен сделать еще некоторые приготовления. А пока позвольте предложить вам скромное угощение!
Герцог кивнул слуге, поклонился еще раз гостям и вышел из комнаты.
К Лотару подошел господин с огромными, как у Виктора-Эммануила, усами. Это был ди Нарди, редактор политического отдела в "Pungolo", писавший под псевдонимом "Fuoco".
- Держу пари, что мы сегодня увидим арабскую комедию! - рассмеялся он. - Герцог приехал сюда прямо из Багдада.
Патер покачал головой.
- Нет, дон Готтфредо, - промолвил он, - мы будем наслаждаться римским Ренессансом. Герцог уже год изучает Вальдомини - "Секретную историю Борджиа". - которую ему после долгих просьб дал директор государственного архива в Северино.
- Посмотрим! - сказал Маклин. - Кстати, не можете ли вы дать мне те справки, которые обещали?
Редактор вытащил записную книжку и углубился в тихий разговор с патером и шотландским художником. Лотар медленно ел апельсиновое мороженое на хрустальном блюдечке и рассматривал изящную золотую ложечку с гербом герцога.
Спустя полчаса слуга распахнул портьеру.
- Герцог просит пожаловать! - провозгласил он.
Он провел гостей через две маленькие комнаты, затем открыл двойную дверь, впустил всех и быстро запер ее за ними.
Гости очутились в очень слабо освещенной длинной и большой комнате. Пол был затянут красным, как вино, ковром. Окна и двери задернуты тяжелыми занавесями того же цвета. В тот же цвет был выкрашен и потолок. Совершенно пустые стены были покрыты красными штофными обоями, и такою же материей были обиты немногочисленные кресла, диваны и кушетки, расставленные вдоль стен. Противоположный конец комнаты был погружен в полную тьму, и только с трудом можно было различить там нечто большое, покрытое сверху тяжелой красной тканью.
- Прошу вас, господа, занять места! - проговорил герцог.
Он сел, и все остальные последовали его примеру. Слуга торопливо ходил от одного бронзового бра к другому и гасил немногочисленные свечи.
Когда воцарилась совершенная тьма, послышались слабые звуки рояля. Тихо пронеслась по зале вереница трогательных и простых мелодий.
- Палестрина! - пробормотал патер. - Видите, как вы были неправы с вашими арабскими предположениями, дон Готтфредо!
- Ну да! - возразил редактор так же тихо. - А вы были более правы с вашим Цезарем Борджиа?
Теперь стало слышно, что инструмент, на котором играли, был старинный клавесин. Простые звуки пробудили у Лотара странное ощущение. Он вдумывался, но никак не мог в точности определить, что это было, собственно, такое? Во всяком случае это было что-то такое, чего он уже давно не испытывал.
Ди Нарди наклонился к нему. Так что его длинные усы защекотали щеку Лотара.
- Я понял… - прошептал он Лотару на ухо. - Я и не знал, что еще могу быть таким наивным…
Лотар почувствовал, что он прав.
Через некоторый промежуток времени безмолвный слуга зажег две свечи. Тусклое, почти неприятное мерцание разлилось по зале.
Музыка зазвучала далее…
- И, несмотря на это, - прошептал Лотар своему соседу, - несмотря на это, в тональностях слышится странная жестокость. Я мог бы сказать: невинная жестокость.
Молчаливый слуга зажег еще две свечи. Лотар пристально вглядывался в красный полусумрак, который наполнял все пространство, словно кровавый туман.
Этот кровавый цвет почти душил его. Его душа устремлялась к звукам, которые пробуждали в ней ощущение тускло светящейся белизны. Но красное выступало на первый план, побеждало: все более и более свечей зажигал безмолвный слуга.
Лотар услышал, как редактор пробормотал сквозь зубы:
- Этого невозможно более выносить…
Теперь зала была полностью освещена. Красное, казалось, все покрыло своим властным сиянием, и Белое невинных мелодий становилось все слабее, все слабее…
И вот от клавесина выступила вперед белая фигура - молодая девушка, закутанная в большое белое покрывало. Она тихо вышла на середину залы, словно сверкающее белое облако в красном зареве. Молодая девушка вышла на середину залы и остановилась. Она раскрыла руки, и белое покрывало упало вокруг нее. Словно немой лебедь, оно целовало ее ноги, и белизна обнаженного девичьего тела засверкала еще более.
Лотар склонился вперед и невольно поднял руку к глазам.
- Это почти ослепляет, - прошептал он.
Это была молодая, едва развившаяся девушка, восхитительно незрелая, как чуть распустившаяся почка. Властная, не нуждающаяся ни в какой защите невинность - и в то же время откровенное обещание, которое заставляло бодрствовать жгучие безграничные желания. Иссиня-черные волосы, разделенные посередине пробором, струились по вискам и ушам, чтобы сплестись сзади в тяжелый узел. Большие черные глаза смотрели прямо на присутствующих, но безучастно, не видя никого. Они, казалось, улыбались, так же, как и губы, - странная бессознательная улыбка жесточайшей невинности.
И лучистое белое тело сияло так сильно, что все красное кругом, казалось, отступало. И музыка звучала торжеством и ликованием…
И только теперь Лотар заметил, что девушка держала на руке белоснежного голубя. Она слегка склонила голову и подняла руку, и белый голубь вытянул головку вперед.
И белая девушка поцеловала голубя. Она гладила его и щекотала ему головку, тихонько сжимала ему грудь. Белый голубь приподнял немного крылья и прильнул крепко-крепко к сияющему телу.
- Святой голубь! - прошептал патер.
И вдруг - внезапным, быстрым движением белая девушка подняла обеими руками голубя прямо над своей головой. Она закинула голову назад - и тогда, и тогда сильным движением рук она разорвала голубя пополам. Красная кровь хлынула вниз, не задев ни единой каплей лица, и потекла длинными ручьями по плечам и груди, по сверкающему телу белой девушки.
Кругом со все сторон надвинулось Красное. И казалось, что белая девушка тонет в мощном кровавом потоке. Дрожа, ища помощи, она склонилась на колени. И вот повсюду пополз пламенный страстный жар, пол раскрылся. Как огненный зев, - и ужасное Красное поглотило белую девушку.
Через секунду зияющий провал сомкнулся. Безмолвный слуга задвинул портьеры и быстро вывел гостей в переднюю комнату.
Ни у кого не было охоты промолвить хотя бы единое слово. Все молча надели пальто и вышли. Герцог исчез.
* * *
- Господа! - обратился на улице редактор "Pungolo" к Лотару и шотландскому художнику, - пойдемте ужинать на террасу Бертолини!
Все трое отправились туда. Молча пили они шампанское, молча созерцали жестокий и прекрасный Неаполь, погруженный последними лучами солнца в огненный, пылающий блеск.
Редактор вытащил записную книжку и записал несколько цифр.
- Восемнадцать - кровь. Четыре - голубь. Двадцать один - девушка, - промолвил он. - На этой неделе я поставлю в лото прекрасное terno!
В стране фей
Евангелие от Матфея, V. 8.
Пароход Гамбург-Американской линии стоял в гавани Порт-о-Прэнс. В пароходную столовую со всех ног ворвалась Голубой Бантик и, запыхавшись, обежала вокруг стола:
- Мамы здесь еще нет?
Нет, мама была еще в своей каюте. Но все пассажиры и пароходные офицеры вскочили со своих мест, чтобы попытаться посадить Голубой Бантик к себе на колени. Ни одна дама на борту "Президента" не была так окружена поклонниками, как веселая шестилетняя Голубой Бантик. Тот, из чьей чашки Голубой Бантик пила утром чай, был счастлив весь день. Девочка всегда была одета в белое батистовое платьице, и маленький голубой бантик целовал ее белокурые локоны. Ее спрашивали по сто раз в день:
- Почему тебя зовут Голубым Бантиком?
И она, смеясь, отвечала:
- Чтобы меня нашли, - когда я потеряюсь!
Но она никогда не потерялась бы, если бы даже осталась одна в какой-нибудь чужой гавани. Она была дитя Техаса, умненькая, как собачка.
Никто из завтракавших не мог сегодня ее поймать. Она побежала на конец стола и взобралась на колени к капитану. И старый морской волк улыбнулся. Голубой Бантик всегда предпочитал его, и он гордился этим.
- Чаю! - промолвила девочка и стала макать бисквит в его чашку.
- Ты уже успела где-то побывать сегодня? - спросил капитан.
- О! - воскликнула она, и ее голубые глаза засияли еще ярче, чем бант в волосах. - Я пойду туда с мамой. И вы все должны пойти со мной. Мы в стране фей!
- Страна фей? Гаити? - сомневался капитан.
Голубой Бантик засмеялась:
- Я не знаю, как эта страна здесь называется, но только она страна фей! Я сама видела это! Какие дивные чудовища! Они все лежат на мосту, на рыночной площади. У одного руки такие большие - с корову! А у того, которое рядом, голова - как две коровы. А еще у одного - чешуйчатая кожа, как у крокодила. О, они еще прекраснее, еще удивительнее, чем в моей книжке со сказками! Пойдем со мной, капитан!
Потом она кинулась навстречу красивой даме, вошедшей в эту минуту в столовую:
- Мама, скорее пей свой чай! Скорее, скорее! Ты должна идти со мной, мама! Мы в стране фей…
И все пошли с ней - даже главный механик. Ему было совсем некогда: он и к завтраку не являлся, потому что у него сегодня что-то не ладилось в машине. Он собирался привести ее в порядок, пока пароход стоял в гавани. Но главный механик был на хорошем счету у Голубого Бантика, потому что вырезывал ей прекрасные вещицы из черепахи. Поэтому и он должен был пойти, так как Голубой Бантик командовала всем и всеми на пароходе.
- Я буду работать ночью, - сказал он капитану.
Голубой Бантик услышала это и серьезно подтвердила:
- Да, ты умеешь это. А я не умею. Я ночью сплю.
Голубой Бантик торопливо повел их, и они пошли по грязным переулкам, прилегающим к гавани. Из окон и дверей выглядывали негритянские рожи. Путники перепрыгивали через широкие сточные канавы, и Голубой Бантик заливалась смехом, когда доктор оступился, и грязная вода забрызгала его белый костюм. Они шли далее, мимо жалких лавчонок рынка, преследуемые раздиравшим уши криком и визгом негритянских женщин.
- Смотрите, смотрите, вот они! О, милые чудовища!
Голубой Бантик вырвалась из рук матери и побежала вперед к маленькому каменному мосту, перекинутому через высохший ручей.
- Идите все! Идите скорее! Идите смотреть удивительных, чудных чудовищ!
Она била от восторга в ладоши и прыгала по горячей пыли…
…Там лежали нищие. Они выставляли напоказ свои ужасные болезни и язвы. Негр проходит мимо, не обращая на них никакого внимания. Но иностранец не может миновать их, не пошарив в своем кошельке. И они это прекрасно знают. Они даже заранее расценивают прохожих: тот, который отпрыгнул от них в ужасе в сторону, наверное, даст квартер. А дама, с которой делается морская болезнь, - по меньшей мере доллар.
- О, мама, погляди только на того, который в чешуе. Ну, разве он не красив?
Девочка показала на негра, у которого все тело было обезображено отвратительным разъедающим лишаем. Он был зелено-желтого цвета, и засохшие струпья в самом деле покрывали его кожу треугольными чешуйками.
- А тот, вон там! Капитан, посмотри! О, как весело смотреть на него! У него голова, как у буйвола, а меховая шапка приросла у него к голове.
Голубой Бантик постукала зонтиком по голове громадного негра. Негр страдал жестокой слоновой болезнью, и его голова распухла, как чудовищная тыква. Его волосы, густые, как шерсть, были всклокочены и свешивались со всех сторон, словно толстые длинные тряпки. Капитан старался оттащить от него девочку, но она вырвалась и, дрожа от восторга, кинулась к другому.
- О, милый капитан! Видал ли ты когда-нибудь такие руки? Ну, скажи, разве они не прекрасны? Разве они не чудно-прекрасны? - Голубой Бантик сияла от воодушевления и низко склонилась к нищему, у которого от слоновой болезни обе руки были страшной величины. - Мама, мама, смотри: у него пальцы гораздо толще и длиннее, чем вся моя рука. О, мама, если бы у меня были такие чудные руки! - и она положила свою ручку на широко распростертую ладонь негра. И ручка ее шмыгала, словно маленькая белая мышка, по чудовищной темной ладони.
Красивая дама громко вскрикнула и упала в глубоком обмороке на руки инженеру. Все засуетились кругом нее; доктор смочил носовой платок одеколоном и положил его ей на лоб. Но Голубой Бантик вытащила из кармана у матери флакончик с духами и поднесла ей к самому носу. Девочка опустилась на колени, и крупные слезы покатились у нее из голубых глаз и смочили матери лицо.
- Мама, милая, дорогая мама, проснись! Мама, ради Бога проснись! О, поскорее проснись, милая мама! Я покажу тебе еще много дивных чудовищ. Ты не должна теперь спать, мама. Ведь мы в стране фей!
Порт-о-Прэнс (Гаити). Июнь 1906