Увенчанная цветами и опутанная серпантином, навстречу катилась толпа, и несколько юношей и девушек с гирляндами темно-бархатных роз бежали впереди, подняв руки и громко крича:
– Мобилизация!
– Мобилизация!
– Призыв веселых!
– Сюда, товарищи!
Мимо Павла бежала раскрасневшаяся девушка. Голубые глаза девушки блестели радостью. Она схватила Павла за руку:
– Ну, ну, скорее!
Но Павел, улыбаясь, покачал головой:
– Не сейчас!
– Как хочешь! - крикнула девушка, пробегая дальше.
Он остановился, наблюдая, как импровизированный карнавал вырастал, точно снежный ком, и когда толпа умчалась к морю, Павел зашагал, насвистывая веселую песенку.
По широким террасам он спустился вниз. Парк остался сзади. Перед глазами, точно голубая атласная стена, встало белесоватое море, сливаясь с далеким горизонтом. Вдали качались дымы океанских пароходов.
Зыбкое море переливалось, отражая теплые, блестящие края туч и веселую лазурь. В мутно-розовой дали синел далекий берег. Над водой, часто махая крыльями, низко летели белые птицы.
Желтый пляж, усеянный купальщиками, гудел веселым шумом. Радостные, звонкие голоса, смех и визг долетали до слуха Павла. Глядя на блестящие обнаженные руки, на темные от загара спины, на яркие красные блузы и цветные чепцы, он чувствовал, как солнце и веселье пронизывают его насквозь и теплыми волнами текут, вместе с кровью, к сердцу.
Он сделал несколько шагов.
Над обрывом поднимались цветущие акации, вытянув тонкие и гибкие вершины к небу. И, точно зеленая армия, спускались к морю темные каштаны, шевеля узорчатыми листьями и потрясая белыми и розоватыми свечками восковых цветов.
У подножья обрыва сверкали стеклом цветные отели, заслоняя мрамором стен белесоватое море.
Павел спустился вниз.
* * *
После недолгих поисков он выбрал в одном из отелей номер с балконом и окнами на море и, прикрепив карточку к дверям, начал устраиваться.
Здесь предстояло Павлу прожить целый месяц, поэтому он прежде всего разместил мебель в таком порядке, который казался ему наиболее целесообразным.
Не прошло и полчаса, как номер преобразился совершенно.
На серо-зеленых стенах он оставил лишь прекрасные репродукции полотен Рубенса, задернув остальные картины коломянковыми шторами. Кабинетное пианино он передвинул из угла к широкому окну и, спустив люстру над круглым столом, расставил вокруг стола кресла, потом снял с окон бледно-зеленые занавески и опустил их в шкап для чистки и дезинфекции. Открыв "бутафорскую", он разыскал бюсты любимых поэтов и изобретателей и, когда комната приобрела приятный для него вид, он перешел в спальню, где так же переставил все по своему вкусу.
В гардеробной он выбрал костюм для купанья и переменил серую верхнюю одежду на белый костюм из искусственного шелка.
С 1940 года одежда из искусственного шелка, благодаря гигиеничности, пористости (не задерживает испарений кожи) и способности пропускать самое ценное для человеческого организма - ультрафиолетовые лучи из солнечного спектра, сделалась "униформой" для детей, больных и отдыхающих.
Закончив работу по устройству квартиры, Павел достал "купальное" полотенце и, мурлыкая под нос какой-то веселый мотив, вышел из номера, имея намеренье найти на берегу моря друзей и пожариться под южным горячим солнцем.
* * *
Так началась новая жизнь Павла в Городе Отдыха. Утром - купанье, завтрак и беседы с новыми друзьями. В полдень - обед, веселая компания, шахматы и мертвые часы; затем - друзья, спорт, горы, парусные яхты, песни, продолжительный ужин, музыка, усталость и крепкий сон.
* * *
Прошло три дня после того, как Павел прибыл в Город Отдыха. Однажды, обедая в обществе новых друзей, он заметил за соседним столом высокую девушку, которая суровостью своей была похожа на Молибдена. Павел подошел к ней и спросил:
– Не зовут ли твоего отца Молибденом?
– Нет! А что?
– Больше ничего.
Павел вернулся к своему столику, взобрался на стул и громко крикнул:
– Алло, товарищи! Нет ли среди вас дочери члена Совета ста Молибдена?
Обедающие начали весело оглядываться.
– Это не ты, Абрам?
– Как будто нет!
– Уж не та ли это девушка…
– Алло! - снова закричал Павел, - может быть, кто-нибудь знает ее?
Чувствуя на себе чей-то взгляд, Павел повернул голову. Глаза его встретились с темными девичьими глазами, которые смотрели с удивлением и любопытством. Девушка была одета в белое открытое платье. Темные волосы облаком окружали ее голову. Губы ее были полуоткрыты, точно у ребенка, увлеченного занимательностью рассказа.
– Может быть, это ты? - крикнул Павел.
Девушка кивнула головой.
Тогда Павел соскочил со стула и направился в сторону девушки, пробираясь между столиками обедающих. Он подошел к ней и сказал:
– Я привез тебе письмо… От Молибдена.
Девушка удивленно подняла брови вверх, отчего Павел покраснел, чувствуя себя смешным в роли почтальона.
– Но я не захватил его! Если хочешь, зайди ко мне вечером. Впрочем, я могу принести завтра сюда.
– Хорошо! Я зайду! - ответила девушка.
Павел дал ей свой адрес.
* * *
Когда она пришла, Павел предложил ей кресло.
Он достал письмо и, передавая его, сказал со злостью:
– Письмо не запечатано. Очевидно, твой отец имел для этого причины.
Девушка вынула вдвое сложенный листок бумаги. Издали Павел увидел, что на листке была написана только одна фраза и внизу стояла подпись. Но девушка почему-то, долгое время не могла поднять головы от письма, как будто это было не письмо с одной фразой, а по меньшей мере десяток страниц "Капитала" Маркса. Павел видел, как густая краска заливает щеки девушки; когда же она подняла голову и в замешательстве взглянула на Павла, - странная неловкость и досада наполнили его сознание.
Инстинктом он понимал, что эта единственная фраза касается его.
Но, не имея возможности узнать, что именно пишет о нем Молибден, Павел почувствовал, как ощущение беспричинной раздражительности овладевает им. Сдерживая себя, он сказал:
– Вообще… я не понимаю, почему Молибдену пришла в голову мысль…
Он запнулся.
Девушка быстро взглянула на него.
– Ты Стельмах?…
Павел кивнул головой.
– Меня зовут… Кира. Ты долго пробудешь здесь?
– Еще три декады…
– Ты первый раз в Солнцеграде?
– Да… И, кажется, последний…
– Тебе не нравится?
– Скучно.
В это время они оба остановили взоры на письме, которое Кира вертела в руке, потом, взглянув друг на друга, смущенно замолчали. Им вдруг стало не о чем разговаривать. Павел почувствовал, как в его грудь проникает непонятное волнение. Сердце сжималось. Он едва решился взглянуть на девушку.
– Что… в этом письме? - спросил Павел.
Кира закусила губу. Густой румянец залил ее щеки.
– Видишь ли, - сказала она запинаясь, - это очевидно… шутка отца…
Она протянула Павлу руку с письмом, но тотчас же, покраснев еще более, быстро одернула руку.
– Нет, нет… Ты не должен…
– Как хочешь! - пожал плечами Павел, - я просто подумал, что это письмо касается меня.
– Ты угадал. Так на самом деле и есть. Но… я не хотела бы говорить об этом.
Она встала и, протянув руку Павлу, сказала:
– Мы еще встретимся… Сейчас же я должна идти!
Он проводил ее до дверей.
* * *
Они встретились через несколько дней.
Утром Павел услышал, как репродукторы приглашали желающих пойти на работу в коммунальных предприятиях. Ощущая потребность в работе, Павел направился к распределителю.
Он подошел к небольшому приземистому зданию в тот момент, когда целые толпы отдыхающих с веселым шумом вливались через стеклянные двери в распределитель.
Пришлось занять очередь.
Людям нашего времени, возможно, покажется странной та необычайная тяга к работе, которая заставляет людей социалистического общества вставать в очередь для того, чтобы получить работу. Но дело в том, что в социалистическом обществе труд не является тяжелой повинностью. Это, скорее спорт. Это приятная привычка. Труд для каждого человека - такая же необходимость, как вода, пища и воздух. Являясь частицами вечной, находящейся в созидательном движении материи, мы живем только в этом движении. Стоит нам остановиться, выключиться из этого общего движения, как тотчас же приступы невероятной тоски станут рядом с нами. Жизнь без работы, то есть без движения, без творческой деятельности, - немыслима совершенно. Лечение трудом, получившее широкое распространение уже и в наш реконструктивный период, стало там одним из могучих средств медицины. Неврастения, психостения, иппохондрия, малокровие и ряд заболевании нервного происхождения с успехом врачевались с помощью труда.
Он продвигался постепенно вперед, пока не очутился перед красным щитом, на котором сверкали полосы указателей:
Павел в нерешительности остановился перед распределителем. Тогда женский голос крикнул за спиной:
– Ну, ну… Побыстрее!…
Павел в замешательстве перевел валик - против слова "прачечных", и тотчас же в графе "зарегистрировано" встала цифра 1102.
– Ну, вот! - произнес тот же голос, - 1102 и один всегда дают 1103.
Павел оглянулся.
Перед ним стояла Кира.
– Ах, это ты? - смущенно проговорила она.
Они отошли от распределительной доски в сторону. Кира протянула Павлу руку и сказала:
– Не сердись… Но я терпеть не могу, когда кто-нибудь стоит перед доской и выбирает… Как будто не все равно, где работать.
– Я не сержусь, - ответил Павел, - только я хотел пойти в статотдел… Видишь ли, мне еще ни разу не приходилось работать в этой области, поэтому…
– Принимая во внимание твой возраст, я могу гарантировать, что ты попадешь со временем и на эту работу… Ну, а сегодня мы работаем вместе.
– Не возражаю, - улыбнулся Павел.
* * *
Вечером того же дня они встретились за городской чертой у ворот коммунальной прачечной.
Это было серое здание в десять этажей. В бетоне сверкали огромные стекла и за стеклами были видны перебегающие с места на место люди.
Павел пропустил Киру вперед.
Они вошли под застекленный свод гардеробной, отыскали свободные ящики, достали оттуда прозодежду и, превратившись в рабочих, прошли в фабричный распределитель.
Молча заполнили они графу "горячий пар" и, следуя за стрелками-указателями, прошли коридорами в цех.
Войдя в большой зал, сплошь уставленный машинами, они встали против двух девушек.
– Кончай, - весело сказал Павел. - Сменяем!
Одна из девушек спросила:
– Ты уже работал в цехе горячего пара?
– Нет.
– В таком случае - смотри.
Она обратила внимание Павла на широкую ленту, по которой двигались белые одежды. Они шли сплошным потоком по застекленному транспортеру, мимо трубопроводов, из которых вырывались яростные клубы пара.
– Смотри сюда! - сказала девушка.
Она положила руки на регулятор.
– Если подача пара ослабевает, поверни рукоятку вправо. Если платье начнет сбиваться в кучу, переведи этот рычаг до надписи "свободный ход". Вот это все. Понятно?
– Вполне.
– До свиданья.
Девушки ушли. Павел остался с Кирой.
Так же быстро произошла смена и в других отделениях коммунальной прачечной.
Группа новых рабочих встала к приемникам.
Изо всех гостиниц, жилых помещений и коммунальных предприятий сюда тянулись трубы, по которым пневматически направлялось в коммунальную прачечную белье и другие изделия из полотна, бязи и коломянки.
Из приемника все поступающие предметы по транспортерам шли в дезинфекционные камеры, откуда посылались в горячий цех.
Влажный и горячий пар обволакивал бесформенные груды вещей, превращая их в мокрые, куски, и гнал в котлы мыльно-щелочных растворов. В следующем цехе белье проходило через камеры электросушки. Затем поступало в гладильное отделение, откуда, сложенное, сияющее белизной поднималось транспортерами в верхние этажи в отделения сортировки и уже по пневматическим трубам опять мчалось в гостиницы, в столовые, в буфеты, в лаборатории, в бани, в базисные склады, по абонементным номерам.
Павел с сосредоточенным видом стоял у машины, регулируя горячий пар. Белые потоки одежды катились под стеклом ровным приливом. Попадая в полосу пара, они внезапно теряли свои очертания, превращаясь в тяжелую набухшую лаву, которая медленно подплывала к всасывающим отверстиям и бесшумно проваливалась вниз.
– Ну? - услышал он голос Киры.
– Несложно и… неинтересно. Я думал, цех горячего пара не менее, чем машинное отделение.
– А мне все равно, - сказала Кира, - работа в сложных машинных отделениях мне кажется даже скучной.
– А я люблю машины! Работая в сердце предприятий, я ощущаю преклонение перед металлическими чудовищами. Мне кажется порой, что они ворочаются и, точно разумные существа, вздыхают, сердятся, торопятся…
– Атавизм! - засмеялась Кира. - В старину в честь машин даже молитвы писали. Я говорю о стихах… Ты - варвар. Да и потом: разве это, - она показала на транспортер, - не является машиной?
Павел засмеялся:
– Я люблю машину пыхтящую, многоколесную, опутанную приводами и залитую машинным маслом. Люблю сложное сердце. А это вены. Это жилы машинного организма. Когда я стою у дизелей и генераторов, мне кажется: это я даю живую жизнь предприятию и это я сотрясаю гулом стены, и от меня в разные стороны расходятся могучие щупальцы, которые ткут, режут, формуют, плющат, обтачивают тугую материю. Работа среди таких машин мне доставляет высшее наслаждение. Ты не испытывала этого?
Они разговаривали о преимуществах разной работы на разных предприятиях, попутно высказывая свои взгляды на все, из чего сплетена сложная человеческая жизнь.
– Нет лучшего - сказала Кира, - нет более интересного, чем работа в агрогородах… Я в прошлом году четыре раза работала в агрогородах. В этом году тоже два раза. Если я ночью узнаю о требовании на рабочую силу в агрогородах, то могу вскочить с постели и побежать к распределителю. А какое разочарование испытываешь, когда подходишь к заполненной доске.
– Вот как? - удивился Павел. - Я не понимаю такой наклонности. Я с удовольствием уступил бы тебе это счастье. Работа в агрогородах была для меня всегда менее привлекательна, чем работа в индустриальных кольцах.
– В таком случае ты напрасно отнимаешь удовольствие у меня и у других.
– Ты думаешь, у нас много любителей сельского хозяйства?
– Я первая!
– Атавизм?
– Представь себе, чти дед мой был коренным рабочим. Он тридцать лет проработал на ленинградской трикотажной фабрике "Красная заря". А я…
– Пейзанка…
– Смейся пожалуй! - пожала плечами Кира.
Она помолчала немного, потом переводя регуляторы и не поворачивая головы в сторону Павла, сказала:
– Работая однажды в лаборатории бионтизации, я встретилась с одним полусумасшедшим… О, это был единственный в своем роде. Он мог без устали и отдыха говорить и дни и ночи напролет о различных сортах навоза, о породах свиней, о курах, утках, инкубаторах. Словом, все, что имело хотя бы отдаленное отношение к сельскому хозяйству, способно было влить в его жилы поэтический жар. Он мог без устали дискуссировать о коровьих хвостах, о породах свиней, о минеральных удобрениях. Он жил в особом мире, наполненном дыханием плодовых садов и полей, ревом скота и гулом сельскохозяйственных машин. Он не признавал искусства, он не мог просидеть в театре пяти минут; самую лучшую поэму он считал ниже прозаического мычания коровы. Я спорила с ним с утра до ночи. Я доказывала ему все убожество его жизни.
Метод биологически-экспериментального воздействия внешних сил на растения. Бионтизация повышает жизнедеятельность растения, повышает его производительность в количественном и в качественном отношении. Для бионтизации пользуются ультрафиолетовыми лучами, радиоактивностью, теплом и холодом. Бионтизация увеличивает урожай на 60 процентов.
Первые опыты в этом направлении были начаты в СССР в 1928 г. Опыты с бионтизацией семян доказали, что этот метод не только дает возможность повысить урожай и одновременно улучшить его качество, но что особенности бинтизированных семян наследуются. Таким образом, является возможным производить новые сорта с повышенной способностью развития. В последние годы было поставлено много опытов для получения мутаций, т. е. новых признаков у растений.
– И все же не могла убедить его в этом?
– Ого! Хотела бы я видеть человека, который сумел бы доказать ему это… Да что там! Он, ты понимаешь, он сам пытался доказать нам односторонность нашего существования. По его мнению, мы, с нашим образом жизни, были самыми несчастными людьми на земле… Впрочем, я хотела рассказать тебе, как он обратил меня в сельскохозяйственную веру.
Она откинула упавшие на глаза волосы.
– Однажды после яростного спора на эту тему он схватил меня за руку и потащил за собой. Первое время я думала, что ему пришла в голову мысль утопить меня в молоке. Такой у него был решительный вид. Но впоследствии оказалось, что решение его было более жестоким… Три декады он не отпускал меня. Мы исколесили за это время весь юг СССР, побывали в десятках агрогородов, работали в садах, на огородах, в полях, на опытных станциях, на плантациях, возились с телятами, поросятами и цыплятами, пахали, сеяли, а во время антрактов мчались на самолетах, где обедали и делились сельскохозяйственными впечатлениями. Где-то, пуд Лугой, кажется, после двухнедельной работы в зоосовхозе, - он решил отпустить меня на все четыре стороны. Но я уже бредила инкубаторами и минеральными удобрениями. В сновидениях меня посещали цыплята, по ночам к моей подушке подходили все коровы и телята Республики и тепло дышали в мое лицо. Перед глазами качались тяжелые ветви осыпанные румяными плодами… Я не хотела вернуться в город и больше года путешествовала с этим чудаком из одного агрогорода в другой. Да и теперь я еще не совсем освободилась от влияния земли… О, это нужно испытать!
– Не понимаю, - сказал Павел, - я не испытывал удовольствия, когда работал в агрогороде. Правда, мне пришлось работать там раз два, не более, но…
Павел пожал плечами, как бы желая сказать, что удовольствие, полученное им, сомнительное.
– В таком случае - остается пожалеть тебя! - сказала Кира. - Ты, очевидно, являешься жертвой бессистемного ознакомления с нашим сельским хозяйством.