Снизу доносился шум огромного города. Кругом сияли огни, ярко сверкавшие в темноте ночи; трепетно дрожали гигантские световые полотна телеаппаратов, и пыльные глаза летящих авто и такси плыли в буре света, который бушевал внизу, убегая в освещенный голубыми огнями горизонт.
– Как он шумит однако, - покачал головою Павел, прислушиваясь к ровному гулу Магнитогорска.
Опираясь на балюстраду, он восторженно смотрел на кипящий огнями Магнитогорск, гудящий полифоническими прибоями. Звон пневматических таксометров, глухая вибрация авто, пенье сигнальных сирен, щелканье телевоксов, музыкальное шипение городских пылесосов и: чудовищных вентиляторов приглушенным тремоло катались над улицами и площадями. Нарастая гаммами легато, стаккато, портаменто, в терциях, в октавах и в секстах, качалась над городом многопудоная оратория. Она расплескивалась вверху, расчлененная на миллионы звучаний, и внезапно, как бы освободив скованные голоса, с ревом плыла в орущее небо.
– Ты видишь? - волнуясь спросил Павел, простирая руку над городом, - видишь этот полный живого биения город? Чувствуешь энергичную пульсацию жизни? Как кричит жизнь?! Разве мы не дети своего времени? Зачем нам города отдыха, когда живой и радостный рев наполняет мои вены кипучей кровью и мускулы начинают дрожать от бешеной энергии?… Бойко!? Ну, что же, он мертвый человек? Лечиться надо вот этим… Да, да! Больные должны включать свои расслабленные интеллекты в животворную пульсацию, а не в тихое течение Города Отдыха.
Я убежден, что города отдыха и больницы располагают к тому, чтобы болеть. Разве я не прав?
– У тебя истерика, - сказала Майя. - Если тебя опустить в этот котел, - она кивнула вниз головой, - ты сваришься через пять минут. Бойко велик. Нет равного ему в медицине. Бойко для нас, молодых врачей, это желанная гавань, куда мы хотели бы прибыть как можно скорее. Быть таким, как Бойко, - это мечта каждого из нас… Не беспокойся, если бы тебя можно было выпустить из больницы, Бойко это сделал бы… Твои мысли горячи, ты не можешь быть благоразумным… Ты должен понять, какую огромную пользу принесет тебе отдых. Иначе нельзя лечиться. Это не старая медицина, когда больному давали порошки и он их принимал пополам с водой и скептицизмом.
Павел не стал спорить. Это было бесполезно. Он знал, что ему придется подчиниться требованию Бойко. Обращаясь к девушке, Павел сказал шутливо:
– Ты меня убедила! Сдаюсь!
– Ну, вот видишь, - засмеялась Майя, - значит у тебя мозги способны воспринимать разумные истины с полуслова!
– Но я уже сдался, - сказал Павел, - а лежачего бить не полагается… Ведь, кажется, так говорили в древности?!
Смеясь и перекидываясь шутливыми словами, они стояли у балюстрады.
Над бурей огня и света пронеслись зеленые и красные световые сигналы. Прожекторы погасли. С неба упала вниз световая сеть. Густой мрак налил темнотою небосклон, и только отсветы притихшего и потускневшего внезапно города тускло светились над пролетами проспектов.
– Световая симфония, - сказала Майя. - Ты увлекаешься этим?
– Как и все! - ответил Павел. - А разве ты исключение?
– Нет, конечно! - пожала плечами Майя.
Городской шум почти затих. Тишина повисла над городом. Небо вспыхнуло зеленым огненным аншлагом, который взлетел над горизонтом гигантскими буквами:
Ю Н О С Т Ь. СИМФОНИЯ МУЗЫКАЛЬНОГО КОМПО- ЗИТОРА СКЛАДСКОГО И СВЕТОВОГО КОМПОЗИТОРА ШУБИНА
Над городом загорался бледно-розовый пожар. Он полыхал из края в край, то бледнея, то розовея позолотой. Шелестя, прокатилась над городом тихая и теплая, радостная и свежая, как дыхание весеннего утра, музыка.
Шумя, точно древняя степь под ветром, сплетаясь в стройное целое, в город ворвалось вступление симфонии.
На мгновение город потонул во мгле. Затем вверх поднялись гигантские розовые столбы и качнувшись взмахнули мощными сверкающими крыльями.
В воздухе грянул радостный марш.
Звон хрустальных водопадов, юношеские песни на взморье в тот час, когда горячее солнце падает в голубые туманы, веселый смех девушек и топот крепких юношеских ног в веселом танце - все это бурным потоком опрокинулось сверху на землю, и от жара песен, от раскатистого смеха вспыхнула и неистово заполыхала старая земля.
Павел смотрел на пылающий горизонт, который, как бледно-оранжевый полог, висел, закрывая путь в иные миры, и, смеясь, начал подпевать, стараясь поймать мелодию.
– Как хорошо! - прошептала Майя.
Улыбаясь, Павел взглянул в широко-открытые глаза Майи. Она подалась вперед, и золотая заря, плещущая над городом, играла в ее глазах, как солнце играет в плёсах в рассветный утренний час.
В золотом пурпуре световой симфонии загорелись новые дрожащие голубые полосы, и тотчас же загремели победно литавры, и рокот барабанов пронесся бурей.
Тогда, - как показалось Павлу, - с края земли поднялась прекрасная Юность.
Размахивая ослепительным плащом и высоко подняв голову вверх, она летела навстречу, и радостная песня гремела в воздухе, наполняя сердца отвагой.
– Я чувствую, как у меня растут крылья! - прошептала Майя.
– А у меня растет негодование! - сказал чей-то голос сзади.
Павел и Майя оглянулись.
Освещенный розовой зарей, перед ним стоял неподвижный профессор Бойко. Одетый в темный плащ, он был похож на черную летучую мышь. Тускло блестели в темноте металлические пряжки, скалывающие плащ под горлом.
– Который час? - спросил Бойко.
Павел и Майя одновременно вынули мембраны. Приложив мембрану к уху, Павел услышал монотонный голос авто-радиостанции:
– Семь минут двенадцатого, семь минут двенадцатого, семь минут двенадцатого!
В мембране, щелкнул переключатель, и нудный деревянный голос монотонно забормотал:
– Восемь минут двенадцатого, восемь минут двенадцатого, восемь…
Павел положил мембрану в карман.
– Ты хочешь сказать, что мне пора спать? - спросил Павел.
– А ты, кажется, намерен провести ночь без сна? Майя, отведи Павла… Спокойной ночи!
– Я хотел поговорить с тобой, Бойко!
– Завтра, завтра, дорогой! Во-первых, поздно, во-вторых, осенние вечера прохладны, и в-третьих, световые симфонии для твоих расслабленных нервов не годятся… Спокойной ночи!
Бойко ушел. Павел взглянул с сожалением на бешеную симфонию цвета и света, опоясавшую город пламенным кольцом, но, повинуясь требованию Бойко, направился к лифту.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Рано утром Павла разбудил неприятный, режущий шум.
За стеклянной дверью сновали, сгибаясь и выпрямляя нелепые члены, сверкающие никелем машины. Огромные пылесосы взлетали вверх и, сделав неверное движение, с металлическим звоном падали вниз.
Павел улыбнулся. Ему показалось забавным, что он не узнал своих старых знакомых. Он сбросил одеяло, подошел к стеклянному шкафу и, выбрав верхнее платье, начал быстро одеваться.
Вчерашнего утомления как не бывало. Прилив необычайной бодрости наполнял его радостным ощущением.
Одеваясь, Павел болтал ногами, чувствуя, как мускулы его упруго перекатываются под свежим, прохладным бельем.
Огромная шумная птица билась в груди Павла, расправляя могучие крылья.
Павел, смеясь, начал напевать вполголоса любимый марш "Звездного клуба".
– Ты уже проснулся? - услышал он знакомый голос.
– И даже оделся! - весело сказал он, подходя к микрофону. - Кстати, конструкция местных телевоксов отвратительна. Убирая помещение, они производят такой шум, как будто копируют допотопные фордзоны.
– Попробуй поругать городской совет, - сказал тот же голос, - местные члены совета, очевидно, не могут найти в себе смелости, чтобы заменить эту дрянь каптилерами. Я уже давно говорю, что скупость прежде всего является матерью неудобств.
– А я полагаю, что они держат их, как память о далеком детстве. Между прочим, эти сувениры вот-вот ворвутся сюда и покроют меня мыльной пеной. Кроме того я голоден, как пещерный человек перед охотой.
– Войди в лифт и поднимись на крышу. Завтрак готов!
В это время стеклянные двери распахнулись и в помещенье ввалились коммунальные телевоксы. Жидкое мыло, кипя и пенясь, поползло по полу. Отвратительно зашипели пылесосы. Круглые, проворно вращающиеся щетки со скрежетом поползли по мокрому, покрытому пеной полу.
Уэнслей, инженер Вестингаузовский электрической кампании, изобрел в 1928 году автомат-телевокс, который может совершать целый ряд различных действий - открывать и закрывать двери, окна, пускать в ход и останавливать электромоторы.
Чтобы заставить телевокс выполнить то или другое действие, нет надобности передвигать какие-либо рычаги или нажимать какие-либо кнопки. Для этого достаточно только дать определенный звуковой сигнал, например, короткий или длительный свисток. Вот почему с телевоксом можно устанавливать связь по телефону, и это очень ценно с технической точки зрения.
На первый взгляд может показаться, что все эти телевоксы и им подобные механические люди - только шутки, только игрушки техники. В действительности это, далеко не так. Более того, именно в телевоксах нужно видеть начало нового "века автоматов", которые будут облегчать или даже заменять труд человека во многих областях.
Уже и сейчас ряд телевоксов "дежурит" на электрических подстанциях и у водонапорных баков (Англия, САСШ). Такому телевоксу с центральной электрической станции можно приказать пустить в ход какую-либо вспомогательную машину, и он выполнит приказ. В случае аварии телевокс сам звонит по телефону на центральную электростанцию и сообщает о случившемся.
Сейчас проектируется несколько метеорологических станций на вершинах высоких гор, в полярных областях Америки и даже на Северном полюсе (мысль Ф. Нансена), которые будут снабжены автоматами-наблюдателями. По радио эти метеорологи-телевоксы будут регулярно сообщать о своих наблюдениях на центральные геофизические станции.
Такие автоматические "метеорологи" уже и сейчас прекрасно производят некоторые астрономические наблюдения, отмечая, например, совершенно точно момент прохождения какой-либо звезды через меридиан. Человек же такую отметку времени, случается делает с ошибкой.
В фабрично-заводской практике, телевоксы в виде различных автоматических и полуавтоматических станков уже и сейчас выполняют большую работу. Примером может служить один из американских заводов (компания Смита), изготовляющий до 7.000 автомобильных шасси в день. На этом заводе работает… 272 человека. Столь ничтожное количество рабочих на заводе объясняется тем, что почти вся работа, совершается автоматически. На долю людей остается лишь надзор за машинами.
Павел кинулся в лифт.
Поднявшись на крышу, он увидел Майю, которая шла навстречу, протягивая руку и приветливо улыбаясь:
– Вид у тебя замечательный!
– Скажи об этом Бойко!
– Ты думаешь, на этом основании он разрешит тебе работать?
– У меня, - сказал Павел, - есть тысячи оснований, но, увы, я боюсь, что для Бойко мои доводы покажутся неубедительными.
– Ты прав, конечно! Когда человек исполняет волю Республики, его никакими доводами не заставишь поступить против этой воли. Впрочем, завтрак готов. Садись, пожалуйста!
Они прошли под тень причудливых гибридов и сели за стол.
В воздухе стоял гул, точно над городом катился ураган. Почтовые аэропланы и дирижабли, гудя моторами, мчались в лазурном небе. И над крышами многоэтажных домов, точно мошкара, сновали крылатые люди.
Вдыхая полной грудью очищенный электроозонаторами воздух, Павел с интересом наблюдал, как Майя приготовляла завтрак. Белый кувшин с молоком, терпкие плоды тропиков, аппетитный паштет, кисти бледно-зеленого винограда, золотистый бульон и прекрасное кавказское вино были поставлены среди пышных цветов. Желтая голова сыра сочилась под искрящимся хрустальным колпаком. В узких, сверкающих бокалах качались причудливые солнечные блики.
Майя придвинула к Павлу фарфоровую тарелку с паштетом.
– Между прочим, - сказала Майя, - тебе придется познакомиться сегодня с собственной популярностью. До двенадцати тебя не тронут. Как видишь, ни один человек не пролетел еще над нами. Но тебя уже видят. За тобою следят тысячи глаз. И как только ты кончишь завтрак, твои друзья детства, представители клубов, поэты и художники будут здесь. Бойко разрешил им…
– Говорить со мной? Какая неосторожность, - съязвил Павел. - А вдруг от разговоров с моими друзьями мое так нужное для Бойко тело растает?
С крыши Магнитогорск был виден, точно на ладони. От центра, где высились небоскребы статистических отделов, улицы расходились симметричными кольцами, пересекаемые радиальными бульварами. Гигантские голубые и белые здания научных учреждений сверкали отражением солнечного света.
Над центром города творческим порывом взлетел в высь аэровокзал. Смелый взлет его башен с причальными мачтами для дирижаблей, стремительный бег пилястр от подножья к колоссальному аэродрому, гигантские своды, как бы пытающиеся раздвинуть стены и слить дыхание с дыханьем пространства, - все это напоминало застывшую симфонию прекрасной эпохи. Уступами воздушных линий стекла и бетона городские площади и улицы пробирались сквозь парки и сады к голубеющим горизонтам. Отдаленные улицы города тонули в прозрачном серебристом тумане. Вдали поднимались в облака шестидесятиэтажные отели с темными садами на крышах. И в смутных и неясных очертаниях голубели далекие корпуса промышленного кольца.
Залитые солнцем открытые пространства и широкие геометрические линии улиц, смягченные зелеными садами, кипели повседневной суетой.
Сквозь пролеты застекленных ажурных мостов, повисших над улицами, точно над виадуками, мчались пневматические поезда цвета морских туманов. Внизу в широких улицах непрерывным потоком неслись автомобили, мотоциклы и автобусы. Бесчисленные толпы людей сновали в улицах, вливаясь в открытые пасти метрополитена. Люди поднимались лифтами на крыши домов и, взмахнув крыльями, взлетали к голубому небу.
Павел заметил, как со всех сторон к солярию летели сотни крылатых Икаров.
Засвистели крылья, и шум голосов упал на крышу.
– Ой-ла! Здорово, Павел!
– Алло! Как ты себя чувствуешь?
– Привет!
– Как жив, дружище?
Над головой трепетали крылья аэроптеров. Веселые, улыбающиеся лица смотрели на Павла сверху, плавая в воздухе то поднимаясь, то опускаясь вниз.
– Спасибо! Чувствую себя великолепно! - засмеялся Павел.
Звонкий девичий голос крикнул:
– Может быть, ты поразмял бы мускулы аэроптером? Воздух сегодня чудесный. Пружинит, как никогда!
– Нет, нет! - сказала Майя, - он еще слаб. Пусть отдохнет.
– Кто там говорит? Аптекарша?
Дружный хохот встретил этот вопрос. Майя, смеясь вместе со всеми, вскочила на стул.
– Это ты? - крикнула она, стараясь схватить за ногу краснощекого парня. Но тот взмахнул крыльями и, взлетев вверх на несколько метров, захохотал.
Он взбудоражил крыльями воздух, кувыркнулся и, вытянув окрыленные руки вперед, ринулся вниз, оглашая воздух веселым свистом.
За ним полетели и другие, прокричав на прощанье:
– Пока!… Пока!…
– Выздоравливай, дружище!
– Хорошие ребята, - сказал Стельмах, провожая их взглядом.
– Замечательно верно! - крикнул высокий человек, падая на крышу. Он свернул крылья и, прислонив их к балюстраде, оглядел Павла с головы до ног. Потом протянул ему руку:
– Меня зовут Якорь! Главный портной Магнитогорска! Можешь уделить мне несколько минут?
– Конечно.
Якорь подошел к столу, налил в бокал вина, но, сделав несколько глотков, поставил бокал обратно.
– Сегодня изрядная жара, - сказал Якорь, - а вино дрянное.
Он повертел в руках бутылку и лукаво подмигнул:
– Вы не находите, что этот номер вина годен для свиньи?
– Ты прав, - сказала Майя, - тут есть алкоголь, но ведь оно прописано для выздоравливающего. Так что…
– А-а, - удовлетворительно кивнул головой Якорь, - в таком случае… извиняюсь.
Он взял кувшин с молоком и налил себе полстакана. Пока Якорь пил молоко, Павел смотрел на него, стараясь угадать причину этого посещения. Но Якорь не дал ему долго задумываться.
– В моем распоряжении десять минут! - сказал он, вытирая платком широкий лоб, из-под которого смотрели на Павла глаза мечтателя. - Я начну с того, что продемонстрирую свой костюм. Ты видишь?
Он встал во весь рост:
– Обрати внимание на мой костюм!
Павел, недоумевая, смотрел на серый костюм, облегающий фигуру Якоря мягкими линиями, и, наблюдая за его свободными движениями, старался понять, что именно хочет от него Якорь.
– Ну?
– Костюм как все! Как миллионы костюмов!
– Ага! - обрадовался Якорь, - вот именно. Ты уже сказал: как миллионы костюмов. С той только разницей, что меняется цвет в соответствии с сезоном. Серый, коричневый, черный, белый, голубой и электрик. Ты еще не понял моей мысли?
– Нет! - сознался Павел.
– Странно! Я, кажется, говорю ясно…
– Я все-таки тебя не понимаю, - серьезно сказал Павел и подумал: "Какие странные профессии создает человеческое влечение к деятельности".
– А между тем, - засмеялся Якорь, - суть дела проще автомобильной шины… Видишь ли, я сейчас работаю над костюмом. Но моя работа встречает со стороны товарищей непонятное равнодушие… В старых книгах я читал, что наши предки больше всего опасались единообразия. Они полагали, что республика из экономических соображений стандартизирует все и вся. Но, оказывается, опасность пришла с другой стороны. Люди сами упорно не хотят разнообразить одежды. Ты знаешь, - улыбнулся Якорь, - иногда мне даже жаль, что нет этих прекрасных старых людей. О, как бы я одел их! Какие рисунки и краски расцвели бы на площадях и на улицах городов!
– Два года назад, - сказала Майя, - я интересовалась психологией людей, живших раньше, и довольно добросовестно посещала Исследовательский институт. Но, уверяю тебя, таких наклонностей у них как будто не было. Правда, мне случалось встречать в старой литературе занимательные страницы. Один из персонажей романа тридцатых годов приводит против социалистического общества такие курьезные доводы. "Я, - говорит этот ископаемый человек, - ненавижу социализм - эту гигантскую казарму с полным уравнением во всем: в одежде, в пище, в жилье, в удовольствиях". Старые люди были, однако, удивительно непоследовательны. Из литературы того же времени мы знаем, что тогдашний человек, выдвигая подобный довод против социализма, в то же время испытывал величайшее огорчение, если сто человек ходили в широких штанах, а у него были узкие. Возражая против однообразия, люди совершали преступления, чтобы иметь то, что имеют другие. "Никто этого уже не носит", "у всех есть, а у меня нет", - эти выражения довольно часто встречаются в старых романах.
– А в общем чепуха! - сказал Павел, - я лично считаю, что ты сотрудничаешь с сумасбродством. Какая, в сущности, разница в том, какого покроя или цвета, будет у меня платье?