- А ничего, могу еще! - оживился председатель. Он радовался тому, что не разучился иметь дело с техникой. - Я стрелком-радистом воевал вообще-то, но водить танк нас тоже обучали: на войне, брат, все уметь надо!
Суходолов председателю. ничего не ответил, он кашлял, прикрыв нос белым платком.
- Эту ночь нам спать не придется, Гриша, часа через четыре только, наверно, дотянем до места - скоростишка-то у нас невеликая. Да.
Бухгалтер молчал, заходясь злостью: пружина, на которую он с маху уселся, была все-таки железная и острая. Гриша старался отвлечь себя размышлениями высокого свойства о предстоящей встрече. Ему не хватало воображения догадаться, зачем Федору Федоровичу понадобился трактор, почему Федор Федорович исчез тогда из бани так внезапно и так загадочно? А вообще же радовало и возвышало то обстоятельство, что связь с иной цивилизацией не прервана, она продолжается и даст в недалеком будущем, может быть, самые неожиданные результаты. Суходолов, пожалуй, впервые осознал, что ведь, если разобраться, то он и есть тот первооткрыватель, на которого вскорости все станут ссылаться и с которым станут советоваться самые светлые головы Земли: если бы не он, пришельцы спали бы еще несколько веков, а то и тысячелетий.
Председатель включил свет. Правая фара стреляла куда-то далеко в сторону, жидкий ее луч обшаривал понизу стволы берез, белые, как, свечи, золотую сосну и черный пихтач. Небо было низкое и насупленное тучами.
- Останови, Иваныч! Останови, я вылезу на минутку, - Суходолов сбегал в поле, поднял с травы фанерную крышку от посылочного ящика, невесть как сюда попавшую, обтер ее о полынь, и рысью вернулся назад.
- Ветошь есть где-нибудь, пошарь, там?
- Тут ее навалом. - Вот и хорошо.
Фанеркой Гриша прикрыл дыру в сиденье и с облегчением вытянул ноги: теперь можно было предаваться мечтам. без помехи. Гриша уже смирился с тем, что новые его джинсы и также свитер даже этой ночной вылазки уже не сгодятся для праздничных выходов. "Надо будет, - подумал бухгалтер с досадой, - новую одежку справлять. Недешево она обкатится, а что поделаешь!" На фанерке сидеть тоже было неуютно, но все-таки; лучше, чем на пружине, - терпелось. Председатель запел старинный русский романс "Все васильки, васильки, много мелькает их в поле. Помню, у самой реки мы собирали их с Олей..." Суходолов покашлял и заворочался в своем углу, выражая неудовольствие: он не любил песен с плохим концом. Про васильки он слышал. Там Оля, которая, собирала цветы, погибла, А вот по какой причине она закончила свою молодую, жизнь, уже подзабылось. "Любовник ее , порешил, кажется? Вроде того ишь, страсти какие. В конце там есть про то, как наутро рыбаки нашли труп ее хладный и курчавый. Про курчавость там вроде нет ничего, в песне-то?"
Заметно потемнело. Свет фар сделался белее и ярче. Мотор работал без одышки и рождалась надежда, что они все-таки доползут до Монашки без приключений. Суходолов собрался было придремнуть с целью сохранения сил для важных дел, но трактор вдруг остановился и Ненашев перестал петь.
- Что такое?
- Смотри! - Ненашев показал пальцем вперед и качнул головой с укором, но без гнева. Гриша вылез из кабины вслед за председателем, потоптался на мокрой траве, разминая ноги, и, слегка приоткрыл рот, когда увидал Никиту Лямкина шагах в пяти от трактора. Никита сидел на кедровой колодине, подвернув ноги калачом, разговаривал собаками. Собак было штук десять, грязных и худых. На колодине лежал старенький рюкзак, пустой. Собаки облизывались и глядели на Никиту неотрывно, будто он их гипнотизировал.
- Это как понимать? - спросил председатель и провел растопыренной пятерней окрест. В его вопросе не было определенности, но понять его представлялось возможным: что. мол, сидишь здесь, человек божий, на ночь глядя и в окружении этой шелудивой компании, - почему лукавый занес тебя сюда в непогодьи в неурочную пору?
Никита скатился с колодины, отряхнул штаны и поздоровался, потом сказал:
- На работе я был сегодня, Сидор Иванович, в утреннюю смену был.
- Спасибо, спас ты Родину. А здесь почто? - Собак кормил. Обездоленные они, я им вроде пенсии определил - от лица жестокого общества.
- Чем кормишь-то?
- Насобирал...
- Вчера на конном дворе лошадь пала, возьми мяса, скажи - - я велел.
- Возьму. А вы куда, да на тракторе еще?
- Машина моя поломалась, а дороги теперь, сам знаешь...
- Хотите посмотреть, какую выучку моя гвардия имеет?
- Покажи, что ж...
- Мужики, в шеренгу становись! - зычным голосом приказал Никита. - На поверку, понимаешь, становись!
Собаки без шустроты, несуетно расселись по ранжиру вдоль колодины. Напослед откуда-то вынырнул ублюдочного вида кобелек, помесь болонки с кем-то, и уселся последним в ряду, мелко вздрагивая, в свете фар четко была видна его морда с печальными навылуп глазами. Кобелек напоминал общим своим выражением и статью опереточную танцовщицу из интеллигентной семьи, списанную со сцены и разочарованную в жизни. Вся компания косилась на Лямкина со свойским упреком: дескать, кончай баловство, есть у нас и поважнее задачи.
- Хорошие ребята! - засмеялся Лямкин. - И - неглупые.
- Вижу, - ответил председатель с улыбкой, он сдвинул кепку на лоб и почесал затылок. - Ты бы их помыл, что ли?
- Завтра мыла принесу, я про то уже думал: обиходим ребят, не такие уж они и бросовые. Обездоленные, правда, но так жить-то надо.
Бухгалтер Суходолов шумно вздохнул и смолчал, не имея представления, о чем говорить.
- И давно ты этим занимаешься? - председатель показал пальцем на собак. - Милосердствуешь то есть?
- После воскрешения, Сидор Иванович, я почувствовал, что трещина мира проходит как раз через мое сердце, и обуяла меня разом, понимаете ли, жалость, ко всему живому, и начал я писать поэму под названием "Земля". Я хочу восстать в этой - своей поэме против зла и неразумности.
- Неплохо, конечно, задумано, однако, и помни - у меня скотников не хватает, - сказал председатель и подмигнул Лямкину.
- Работу свою я буду исполнять аккуратно, не беспокойтесь.
- Вот спасибо, выручай Родину! Я с этим как? - Сидор Иванович выразительно постучал пальцем по горлу.
- С водкой завязано бесповоротно! - Лямкин беседовал в общем-то охотно, но был в его поведении оттенок снисходительности, держался он так, будто в его голове лежала пластом некая высшая, мудрость, что слегка раздражало Ненашева, который уже не имел полного безусловного превосходства над неудачником и забубенным пьянчугой.
- Суждены нам благие порывы! - вставил бухгалтер Суходолов, продрогший на ветру. - Но свершить ничего не дано.
- Вот именно! - с удовольствием и облегчением подхватил Ненашев. - А свершить, значит, ничего не дано, так?
- Все нам дано! - отрезал Лямкин, взбираясь опять на высокую колодину. - Вы мне мешаете сосредоточиться.
Суходолов плюнул и мелким шагом припустил к трактору, намереваясь тотчас же забраться в кабину: там хоть и воняло всякой дрянью, но было тепло.
Наши путешественники перекинулись словом о Лямкине, об этом слабовольном недотепе, и опять Ненашев затянул, будто голодный волк, про васильки, мелькавшие в поле, Гриша же думал о том, как сладка тайна Вселенной. Она захватывающе интересна, и нет ей ни конца, ни края. "Но отчего же пришельцы так бездарно спят? Или они вообще равнодушны к нашим заботам? Недоразумение какое-то! Взять хотя бы Федора Федоровича - вполне культурная личность: вежлив, отзывчив, держится весьма просто и, кажется, вникает в земные наши дела, даже вот технический паспорт комбайна взял для изучения. Хороший, словом, товарищ - Федор Федорович. Предполагали, что он обиделся, а, видишь, через телевизор вызвал. Надобно подсказать ему - пусть лучше по телефону звонит, это удобней. А какие там, в иных мирах, города? Воздушные, прозрачные там города и уж наверняка без заводских труб с дымом да с чадом. А женщины какие там?" Про женщин холостяк Гриша Суходолов размышлял долго и с удовольствием, мелькнула даже дерзновенная мысль к какой-нибудь крале из экипажа, когда экипаж будет разбужен, подкатиться, но Гриша весьма застеснялся своей детской мечты и запел пронзительно: "Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты..." Ненашев даже вздрогнул, потому что пел Гриша в самбе ухо ему, и трактор вильнул так резко, что с бухгалтерской головы сдернуло белую кепку, вдобавок из-под драной обшивки кабины что-то закапало - и клейкая струя полилась за шиворот.
- Останови на минутку! - закричал Гриша, матерясь. - Масленка; что ли, на меня упала. Какой дурак масленку наверх засунул?
- А ты не ори, в ухе у меня до сих пор звон стоит!
- Тебе так можно, мне так нельзя!? - Гриша держал в руке жестяную масленку и не имел понятия, куда ее девать. - Веж одежку испохабил!
- Не свататься едем, мог бы и фуфайку надеть, я вот надел и не бедствую.
- Нет в тебе возвышенности, Иваныч, ведь нам седни с иными мирами общаться, а ты как базарный алкаш вырядился, а еще председатель! Трогай, чего уж.
Трактор несло по хляби с крутизны прямиком на железнодорожные пути, где стоял, едва различимый в темноте, товарный состав с бессчетным количеством вагонов. По большаку, изрезанному канавами, будто кусок масла по горячей сковородке, катился колхозный "ДТ". У самых рельсов Ненашев изловчился сманеврировать и встал параллельно составу. Гриша Суходолов утер со лба холодный, пот, пересиливая дрожь в коленках, ступил на траки и мешком завалился в грязь, потому что затекшие ноги не держали, да - и пережитое тоже дало о себе знать: ведь малость езде, самый чуток, и не миновать им беды. В грязь бухгалтер сунулся носом и на короткое мгновение ощутил запахи родимой земли, и они, те запахи, несмотря ни на что, успокаивали.
Ненашев тоже вылез из кабины и пошел к электровозу - там маячил красный свет фонаря.
- В чем дело, товарищи? - начальственным тоном осведомился председатель у человека, сидящего на булыжнике у края насыпи. Возле стоял фонарь, бросавший кроваво-красный свет на траву и камни. Казалось, трава горит и камни горят свирепым огнем таежного пожара. Это был цвет тревоги. Человек поднялся и спросил:
- А вы откудова, ребята?
- Да тут, - несколько замешкался поначалу председатель. - За дровами на делянку едем.
- Это ночью-то?
- А когда теперь: сев надвигается, техника днем в разгоне. К рассвету - аккурат доберемся до делянки, засветло, значит, назад двинем. Милое дело. Кто рано встает, тому и бог дает. - Из колхоза, что ли? - поинтересовался человек. На нем была курточка под кожу и кирзовые сапоги. Из-за туч коротко и яро прянула луна, выбелив электровоз. Сверкнули фары, оранжевые полосы, никель. Электровоз был новый и напоминал большого зверя, раздраженного вынужденной остановкой.
- Из колхоза. А вы что стоите?
- Энергии нет. Вот уже неделю тут на полчаса придерживаем. Обесточивается линия, и все! Ремонтники извелись чисто начальство, вплоть до московского, икру мечет, а мы отдыхаем.
- Действительно! - вставил Суходолов для того только, чтобы выразить сочувствие и поддержать разговор. - Вы машинист, значит, товарищ?
- Помощник. Машинист спит.
- И давно это так? - задал вопрос Ненашев, отворачивая лицо к Монашке, где, предполагал, таится отгадка чрезвычайных событий на железной дороге. Гора, была близко, подать рукой. И - молчала.
- Неделю ровно. Мы как раз в ночную, смену заступили с хозяином, и не повезло нам - все графики летят. - Человек сходил за фонарем, поднял его к лицу, чтобы посмотреть, сколько же времени. - Минут через пять-десять тронемся.
- Вы уверены?
В это мгновение электровоз ожил, что-то там у него внутри загудело, из фар рекой палился молочный свет, ослепляюще мощный, на проводах вверху прокатился фиолетовый огненный мячик и рассыпался, растекся, лишь искры полетели вяло и враскос, словно бабочки. Человек сноровисто взобрался по железной лесенке в кабину, и скоро состав тронулся, лязгнули - один за другим стыки вагонов (напряженный звон металла уходил все дальше, в темноту и, наконец, прервался где-то, на высокой ноте), электровоз приминая рельсы, потянул свой верстовый груз.
Глава восьмая
1
Председатель притопнул ногой в сердцах и сказал:
- Ты, Федор Федорович, хочешь, значит, чтобы волки были сыты и овцы, понимаешь, целы, но в натуре так не бывает: либо одно, либо другое. Не знаю, как там у вас, у нас, понимаешь, иначе не получается.
Гриша Суходолов с некоторой робостью попытался примирить стороны:
- Он прав, Иваныч. - Кто прав-то?
- А Федор Федорович: тайна есть тайна, и он, видишь ли, не имеет права ее раскрывать.
- Чего раскрывать?
- Тайну!
- Ты бы помолчал, Гришка, когда взрослые разговаривают!
Пришелец только что материализовался на обширном поле, посреди которого, в низинке, была молодая березовая рощица. Над раздольем уже поднимались утренние туманы и светлел восток. Минуту назад Федор Федорович висел вниз головой с поджатыми к подбородку коленями, потом перевернулся и слышно ударился оземь ногами. Ненашев, собственно, продолжил беседу, начатую у Монашки. Еще там, ночью, Сидор Иванович настаивал испытать машину - картофелеуборочный комбайн, изобретенный и собранный за неделю представителем иной цивилизации, днем, при ясном солнышке, чтобы все рассмотреть и взвесить как следует, но Федор Федорович в мягкой, правда, форме, но и достаточно решительно возразил: нельзя ему до времени себя обнаруживать, может ведь сложиться так, намекнул пришелец, что и вообще человечество останется насчет его экипажа в полном неведении. Все это было расплывчато, и Сидор Иванович раздосадовался: зачем, дескать, огород городили, зачем столько волнений испытано, столько надежд потеряно?
Федор Федорович приказал тащить от Монашки его комбайн на тракторе для промышленных испытаний, сам же не поехал, остался. Председатель недолго соображал, куда держать путь, он вспомнил, где работали самые пьяные шефы, и, преодолев круть, свернул направо. Ползли они не больше часа и всю дорогу молчали, лишь однажды Сидор Иванович коротко порассуждал о том, что Федя, если разобраться, неплохой мужик: посочувствовал и сотворил комбайн. Только, конечно, вряд ли проблему разрешил, но важен сам жест, независимо от результата, важно душевное движение. Отсюда следует, что пришелец азартен по самой свой сути, порыв, значит,, ему не чужд, и это - хорошо.
Комбайн осмотреть как следует не успели, потому что ведено было поспешать: Федор Федорович настроился закончить дело пораньше, он не хотел свидетелей.
Итак, когда инопланетянин материализовался и его ботинки ударились о землю, Ненашев опять с. ходу затеял перепалку: он, во-первых, требовал, чтобы агрегат испытывался по всем ГОСТам, длительно и с придиркой, во-вторых, озаботился тем, как инопланетное изобретение поставить на баланс колхоза "Промысловик".
- Ить у меня обязательно "спросят, где ты ее взял, эту, понимаешь, новинку? И что я им отвечу? - Сидор Иванович большим пальцем потыкал поверх плеча за спину себе, будто там, за спиной, уже теперь стояла насупленная толпа больших начальников. - И об этом думать надо, иначе как же!
- Ты бы хоть комбайн осмотрел сначала! - непозволительно грубым тоном сказал Суходолов, годившийся по возрасту председателю в сыновья. - Тебе подарок от чистого сердца подносят, а ты еще куражи наводишь. И не стыдно?
Федор Федорович загадочно молчал, лишь коробка на его голове, прикрытая черной шапочкой, какие носят в Индонезии президенты, яростно поскрипывала. Та коробка, по версии бухгалтера Суходолова, соединяла два интеллекта - естественный (разум пришельца) и искусственный (компьютер), предназначенный для усиления умственных способностей, отпущенных природой. Председателю Ненашеву не понравилось дерзкое заявление Гриши, но вместе с тем, если честно, был в этом заявлении и здравый смысл. Ненашев подумал:
"Действительно, парень старается, энергию даже воровал на железной дороге, а я тут с придирками своими лезу!" Вслух председатель вынужден был сказать:
- Оно... конечно...
- Чего - "конечно?"
- Ворчу зря. Ты уж извини меня, Федор Фёдорович, характер дурацкий выработался, боюсь преждевременно радоваться, должность моя такая - одни синяки да шишки в послужном списке имею, всякий, кто чином чуть повыше, учит, как жить. Вы умнее нас, конечно, материально более обеспечены, но картошка, брат ты мой, задача из задач. Красиво ты сработал, Федор Федорович, значит, свое произведение; Хоть сейчас вези его на международную выставку Где у нас, Гриша, международные выставки-то регулярно устраиваются, в Дрездене, по-моему?
- В Лейпциге вроде бы.
- Пусть себе в Лейпциге, жалко такую красивую вещь в земле марать, правда?
Машина была покрашена в белый и зеленый цвета, она блестела, искрилась и была похожа на большого жука в свадебном наряде. Ненашев присел на корточки, сложил промеж ног кулаки и стал заглядывать, качая головой, под брюхо комбайна. Смотрел он долго, поднялся с видимой натугой, наморщил лоб, признался откровенно:
- Я принцип действия совсем не понял.
Суходолов в точности повторил движения председателя: тоже присел, даже постоял на карачках сверх, так сказать, программы, стараясь углядеть побольше, стряхнул руки, потер их о новые джинсы, закурил и сказал с выражением полного превосходства над председателевой серостью:
- Остроумно. Очень даже остроумно!
- Чего остроумно! - встрепенулся Ненашев. - Будто понимает чего, тоже мне инженер!
Гриша вздохнул пренебрежительно - экое, мол, невежество! - и махнул рукой: я, дескать, лучше помолчу.
Машина на самом деле была странная, никаких частей из нее не выступало, была она вся окатиста и непрочна на вид. Игрушка, да и только! Когда председатель Ненашев по пути к полю, до хруста выворачивая шею, оборачивался назад, то замечал (было еще темновато), что под яйцеобразным брюхом машины крутятся широкие черные колесики, что их много, этих колесиков, и они, похоже, резиновые, потому что катались мягко. В те же моменты, когда трактор останавливался, инопланетная машина тотчас же садилась на грунт, как большая птица на гнездо, и замирала, готовая следовать дальше легкой своей поступью. Она не передвигалась, а вроде кралась, подобно хищнику, выслеживающему добычу. Председатель Ненашев чуть спустя догадался, отчего в голову ему пришло такое сравнение - насчет хищника: странный агрегат не издавал ни звука и это было непривычно, даже жутковато порой.
- Ну, что теперь? - громко поинтересовался Ненашев. - Возьмем с краю, тут картошки - море, видишь, ботва кругом, работнички, креста на них нет, паразиты! Земля вот только тяжелая, того и гляди трактор засадим.