Я не собираюсь убеждать читателя в подлинности фактов. Допускаю, что существуют и засекреченные свидетельства моих "подвигов", так что книга прольет на них дополнительный свет, только света этого будет недостаточно для секретных сотрудников, имеющих к ним секретный доступ.
А попасть к ним в лапы для уточнения я не боюсь, так как Материализатор на запястье правой руки делает меня неуязвимым в любых обстоятельствах.
Я, честно говоря, давно уже ничего не боюсь.
Содержание:
Необходимое пояснение редактора 1
Книга первая - "Божественный" БОМЖ 1
Книга вторая - Порочная материя 48
Примечания 75
Владимир Круковер
Исполнение желаний
Необходимое пояснение редактора
С этой рукописью связано несколько необъяснимых явлений. Я, как главный редактор, обычно не работаю с рукописями, не отобранными предварительно моими подчиненными в соответствии с планами редакции. И, когда я, придя на работу, увидел на столе папку с новой рукописью, то выразил недовольство коллективу. Но все, включая секретаршу, утверждали, что рукопись мне на стол не клали.
Я собрался передать папку кому-нибудь, но чисто механически открыл ее и увидел странную вещь: поверх рукописи лежал договор нашей редакции, подписанный в одностороннем порядке автором. Это меня смутило, так за оформлением договоров следил специальный отдел. Я позвонил, мне сообщили, что с автором по фамилии Ревокур они никогда не работали.
Тогда я просто вынужден был просмотреть договор и обратил внимание на то, что в графе "материальное вознаграждение" стоял прочерк, а в графе "специальные условия" было сказано, что автор отказывается от гонорара в пользу любого Детского дома для сирот.
Тогда я пробежал рукопись, названную на мой взгляд излишне претенциозно. На первый взгляд автор имел некоторое отношение к литературе, владел стилем, но в целом был явным новичком в написании объемных произведений. Книга производила впечатление нескольких разных по стилю и содержанию произведений, собранных в кучу без какой-либо системы. Фантастический элемент, названый автором Космическим Проводником, не являлся оригинальной находкой, прочей же фантастики в долгих и психологически невыдержанных периодах не наблюдалось.
Я отложил рукопись в коробку для авторских работ, подлежащих возврату, но что-то сверлило меня, какая-то мысль, и перед обедом я вновь взял папку в руки. И с первой же страницы понял, что задело мое внимание, - в идеальном печатном тексте не было ни помарок, ни исправлений, ни малейших грамматических ошибок, будто текст неоднократно вычитали отличные корректоры. Для авторской рукописи такое качество явление достаточно редкое.
Я переложил папку с текстом в коробку рабочие документы и решил после обеда просмотреть рукопись внимательней. Но после обеда мне позвонил мой коллега из Украины и спросил, не получал ли я рукопись некого Владимира Верта?
- Да, - удивился я, - а что?
Выяснилось, что он получил точно такую же папку с текстом на украинском языке и что папка оказалась у него на столе таким же таинственным образом вместе с договором его издательства, заполненным по всей форме. И, что он уже звонил главным редакторам в Белоруссию и во Францию - та же картина, только текст на соответствующих языках.
Тогда я вновь заглянул в текст, нашел абзац, где герой произведения обещает разослать свою рукопись в крупнейшие издательства всех цивилизованных государств, перечитал его. Для того, чтоб совершить такой многонациональный и "всегеографический" розыгрыш автор должен был быть очень богатым человеком и нанимать посредников по всему земному шару.
Я вновь перечитал договор. Автор передавал исключительные права на произведение по России именно нашему издательству, не ограничивая ни объемами тиража, ни манерой оформления. Единственным его требованием было не допускать в рукописи никаких редакторских правок. Гонорар ему не требовался. Право на издание романа в других государствах он оставлял за собой.
Я взял папку с собой домой и вечером, отказавшись от КВН по телевизору, долго сидел в своем кабинете, читал, делал выписки. Мелькнувшая мысль о том, что некоторые позиции рассказано могут оказаться не вымыслом, казалась абсурдной. Сделав выписки я включил компьютер, вошел в интернет и начал проверять некоторые события и факты, описанные автором от имени его героя. Информации во всемирной сети было недостаточно; я, естественно, не имел доступа в архивам секретных служб, но некоторые эпизоды нашли документальное подтверждение.
Это, в сущности, ничего не значило. Многие авторы берут за основу документальные факты, уже имевшие место, а на них нанизывают придуманные события в своей собственной интерпретации. И все же я задумался.
Папка пролежала у меня около недели. За это время я выяснил, что подобная рукопись действительно появилась во всех крупных издательствах мира на соответствующих языках.
Я подумал, что мы, порой, публикуем и более слабые произведения, которые все равно находят сбыт и приносят доход. И отдал Первую часть рукопись в набор покетом в мягком переплете, поставив в план минимальный тираж. Вчера мне принесли сигнальный экземпляр. Я подержал его в руках, помялся и счел необходимым написать вот это небольшое предисловие. Сам, честно говоря, не знаю, зачем…
Книга первая
"Божественный" БОМЖ
Вместо эпиграфа и вступления
Обычно на месте эпиграфа пишут, что события выдуманы, а за возможное сходство их или героев автор ответственности не несет. Рад бы предварить такую надпись и своему неуклюжему повествованию. Увы! Что было, то было.
Но я не собираюсь убеждать читателя в подлинности фактов. (Хотя, дотошный человек сможет пролистать газеты, журналы и некоторые документы, на которые я ссылаюсь). Допускаю, что существуют и засекреченные свидетельства моих "подвигов", так что книга прольет на них дополнительный свет, только света этого будет недостаточно для секретных сотрудников, имеющих к ним секретный доступ. А попасть к ним в лапы для уточнения я не боюсь, так как Материализатор на запястье правой руки делает меня неуязвимым в любых обстоятельствах. Я, честно говоря, давно уже ничего не боюсь.
Кроме себя самого…
И еще. Благодаря возможностям, мне отпущенным, я свободно владею теорией (и, в какой-то мере, - практикой) литературной деятельности. Для этого мне не надо было учиться в филологическом или литературном институте, штудировать семантику, лингвистику, языкознание и литературоведение. Я получил знания мастера легко и просто, как получает простуженный таблетку аспирина. (Я мог бы, даже, не пользоваться этими знаниями, а просто думать о том, что хочу рассказать, и Проводник изложил бы эти мысли на любом языке и в любом стилистическом варианте). Мог бы и сам применить повествовательную технику лучших публицистов, перемежая ее с выразительностью Шекспира и Пушкина. Мог бы синтезировать лучшее, взятое у лучших и создать нечто оригинальное по форме и содержанию - мировой и бессмертный бестселлер.
Но я не ставлю такой задачи. Во-первых, я не писатель, нет у меня к этому особой тяги и прирожденных способностей. А исполнять роль литературного компьютера скучно и противно. Во-вторых, вся эта книга задумана отчасти как попытка "вслух" перебрать прожитое - пережитое, оценить, проанализировать, и отчасти как своеобразный долг перед людьми. Перед теми, кому я навредил специально и нечаянно; перед теми, кому я навредил, помогая (дико звучит, но благотворительность - не всегда благо); перед теми, кому я помог, пустив их жизнь по другому руслу; перед теми, кому я хотел помочь, но вовремя опомнился, оставив их в обиде и растерянности; перед теми, кого я озадачил, вынудив усомниться в основах жизни; перед теми, кто, возможно, столкнется с тем, с чем столкнулся я; перед теми, кто живет сегодня и кто будет жить завтра. Перед людьми!
Простите за излишний пафос - вы увидите в дальнейшем, что это не гордыня и не способ заинтриговать легковерного читателя, а раскаяние (возможно не вполне искреннее). Но откуда у меня полная искренность, если теперь я - почти ЧЕЛОВЕК, а был - почти Богом?! Я ведь думал, что быть ВСЕМОГУЩИМ, это и значит быть Богом!
Не буду забегать вперед. А книгу построю в обычной полудневниковой манере. Конечно, это - мемуар, но с элементами документальности и с простенькими литературными приемами. Для того чтоб читать было легче. И для того, чтоб книгу могли прочитать люди разного образовательного уровня. (Сперва хотел написать - "интеллектуального", но спохватился: интеллект и эрудиция вещи разные. Мне приходилось встречать академиков с интеллектом трепанга и малограмотных бродяг с великолепным, гибким умом).
Не буду украшать главы эпиграфами, не буду оттачивать сюжет и возиться с изяществом фабулы. Буду писать, как память на душу положит, стараясь ни лицемерить, не приукрашивать себя за счет других. В конце концов, никто меня, как автора этой книги не знает и не узнает, стесняться и бояться нечего, гонорар мне за рукопись не требуется, а в какой форме и с какой обложкой выйдет эта исповедь, мне тоже, честно говоря, наплевать. Я четко знаю, что у любой книги - хорошей или отвратительной - всегда найдутся друзья и враги. Но больше всего будет равнодушных. А тех, кто эту книгу никогда и в руки не возьмет, - тех вообще миллиарды.
Тьфу! Сам не ожидал, что вступление, предисловие это, так затянется! Давайте, я лучше буду перед некоторыми главами вставлять небольшие пояснения.
Все. Хватит болтовни! Начну с того момента, когда после очередного запоя попал я с белой горячкой в психушку…
Желание первое
1
Больше всего на свете Фотограф хотел, чтобы утро никогда не наступало.
Он просыпается в семь и минут десять лежит, пытаясь заснуть снова. Потом, медленно, "по частям", встает, удерживая позывы рвоты, выползает из общежития на улицу и движется по бесконечной дороге в сторону столовой. Он идет и идет, всем ртом всасывая ледяной воздух, перекатывая распухший язык. Пройдя четыреста нескончаемых метров, он открывает визгливую дверь столовой, берет в буфете два стакана яблочного вина по 47 копеек стакан, пирожок и томатный сок. Первый стакан он выпивает прямо у буфетной стойки, не ощущая ни вкуса, ни запаха, второй - за столом, пытаясь закусить кусочком сухого пирожка, густо смазанного горчицей. Потом люто глотает томатный сок. Спустя некоторое время он вновь подходит к буфетчице и заглатывает еще двести грамм кислого яблочного вина. И идет на работу в поселковый Дом быта.
Он поднимается по трескучей лестнице на второй этаж, достает из брюк ключ, а из пиджака - отвертку. Поворачивая ключ, он помогает отверткой язычку замка выскользнуть из защелки, входит в павильон, садится за длинный стол, усыпанный фотографиями, и безучастно смотрит в окно.
В окно видно общежитие, столовая и райком. Эти двухэтажные дома образуют треугольник. В середине треугольника находится автобусная станция. Деревянные одноэтажные дома и домишки аранжируют этот треугольник.
Он сидит, а вино потихоньку проникает в кровь, голова перестает разваливаться от боли, руки обретают чувствительность, перед глазами перестают суетиться оранжево-синие кружки, во рту появляется слюна.
Тогда он закуривает неизменную "Приму", зажигает одну из многочисленных ламп и идет в маленькую комнатку без окон заряжать кассету.
В темноте ему опять становится худо, руки кажутся короткими и морщинистыми, перед глазами выплясывают цветные тени. Он сглатывает сладкий комок, судорожно запихивает пленку в кассету, без уверенности, что запихал ее правильно, и выходит на свет.
Время 8–00.
На пороге павильона появляется директор Дома быта. От него пахнет домашними щами и морозом.
- Вы уже тут, Ревокур? - вежливо здоровается директор.
Фотограф чопорно кивает начальнику и испытывает мучительный позыв аппетита. Ему хочется наваристых домашних щей.
Он вновь садится за стол приема заказов, бездумно перебирает фотографии, смотрит на три здания и домишки вокруг них, закуривает.
Появляется первый клиент. Обычный утренний клиент, которому требуется фотография на документ.
Фотограф устанавливает треногу допотопного аппарата, мучительно моргая сырыми глазами наводит резкость, снимает колпачок, фиксируя выдержку, выписывает квитанцию. Опять уходит в тошнотворную темноту, перезаряжает плоскую кассету, сдерживая головокружение, выходит в салон, пересчитывает наличные деньги.
Денег, как всегда, очень мало - копеек 70.
Он ждет следующего клиента, добавляет к имеющимся еще 65 копеек, быстро запирает павильон и уходит через черный ход. Дорога до столовой кажется ему мгновенной, обратно он идет спокойно, покуривая и выдыхая тучные клубы пара. Заходя в вестибюль он кивает приемщице:
- За сигаретами ходил. Я буду в лаборатории.
Дверь в лабораторию на нижнем этаже открывается без помощи отвертки, но после многократного подергивания. Он зажигает красный фонарь, одним движением зубов срывает с бутылки пластиковый колпачок, залпом выпивает стакан, маскирует бутылку среди бутылок с реактивами.
Становится почти хорошо жить. Особенно приятна мысль о том, что в бутылке еще грамм 300.
Ревокур поднимается в павильон, с удовольствием курит очередную сигарету, ждет клиентов.
Время 9–30. До окончания рабочего дня еще семь с половиной часов.
…Он полз по черному, склизкому дну, придавленный многотонной массой воды, и не мог вздохнуть. Страшно болело сердце и хотелось пить, но он боялся сделать глоток, так как вода под давлением могла ворваться свистящей воронкой и разорвать его жалкое тело. Ее, похоже, вообще нельзя было пить. Это была тяжелая вода свинцового света.
Он полз по валунам, обросшим черными водорослями, и читал большую книгу, написанную иероглифами. Его ужасно радовало, что он понимает смысл этих хитрых значков, но он хотел пить, а пить было нечего, и очень болело сердце.
Звонок будильника вырвал его из кошмара, он, не чувствуя тела, перекатился на спину, слез с необыкновенно высокой кровати, придерживаясь за стол, подобрал с пола одежду, нацепил ее кое-как, посмотрел на воду в графине, остро ощутил страшную сухость в горле и теплый комок тошноты пополз по пищеводу.
Он скорей вышел на улицу, задышал морозом этот приторный комок и бесконечно долго шел до столовой.
Буфетчица еще не пришла, он сел за угловой столик, тупо уставился в клубящуюся вечность.
Буфетчица возникла за стойкой: пухлая, розовая с мороза и злая. Он еще шел к ней по длинной половице, подвешенной над пропастью, а она уже налила стакан яблочного и томатный сок.
Первый стакан прошел через пересохшую гортань, как воздух, без ощущений, даже тягость влаги не почувствовал рот. Второй стакан он унес за столик, долго смотрел на него, борясь с рвотными позывами, потом заглотал, давясь, начал совать в рот кусочек пирожка с горчицей, чтоб ее сладкой горечью остановить тошноту.
Во рту появилась слюна. Он закурил, сказал буфетчице, медленно выговаривая слова:
- Я позже занесу деньги.
До работы он шел медленно, всеми порами иссохшегося тела всасывая жалкий алкоголь девятиградусного яблочного сухого. Поднялся по скрипучей лестнице, поманипулировал отверткой с ключом, плюхнулся за стол, уставился в окно.
Трубы всех домов отчаянно дымили. Там варили горячие домашние щи, пили чай, заваренный с брусничным листом, собирали детей в школу. К входу в общежитие подъехала водовозка, шофер тянул шланг через окно умывальника. У райкома стояла кучка людей, явно приезжих. Снег не искрился, припорошенный сажей из труб.
Преодолевая головокружение фотограф встал, потрогал кассету. На плоской ее поверхности лежала бумажка с надписью: "заряжено".
"Слава Богу", - подумал он, опираясь на стол.
Вино не действовало, он слишком много выпил вчера вечером. Обычно он терял память к концу рабочего дня, а тут не помнил, даже, как наступил обед. Это слабо угнетало его, он привык к провалам кусков жизни. Чуток волновало только, что директор вновь будет читать мораль и угрожать увольнением.
Директор появился на пороге:
- Как самочувствие?
- Зуб, вот, болит, - чуть поклонился Ревокур. - Совсем замучил, всю ночь не спал.
- Сходите к врачу, я понимаю, что ж.
От директора пахло пельменями и новогодней елкой. Мучительно захотелось пельменей.
Сразу после директора появился первый клиент. Старушка желала сфотографировать внучку. Девочка была в белой блузке, на которой ярко выделялся пионерский галстук. Фотограф усадил ее в пол-оборота к фотоаппарату, манипулируя осветителями, убрал контрастные тени, навел резкость, сказал сухо:
- Внимание, снимаю!
Зафиксировал снятием колпачка выдержку, перевернул кассету и повторил снимок.
- Зайдите через двадцать минут, проверю негатив, может переснимать придется.
Бабуся хлопотливо закивала головой, он выключил осветители, ссадил с высокого стула девочку, ошеломленную жарким светом, его рука коснулась маленькой детской титьки, в животе хлынуло по-скотски сладострастное желание, он вспомнил, что уже больше месяца не имел дело с женщинами, но тошнота стерла эротический позыв, и он выписал квитанцию, получил 2–80 за шесть снимков форматом 13х18 и поспешил в столовую.
На улице его перехватил начальник паспортного стола райотдела милиции, тоненький лейтенант со щегольскими усиками.
- Постой. Здорово. Работа есть.
- Какая, к черту, работа?! Голова раскалывается.
- Да я принес…
- О! Что ж молчишь?
Возбужденно переговариваясь, они задергали дверь в лабораторию, ритм рывков совпал, наконец, с поворотом ключа, они ввалились в красную темноту, мигом разлили, выпили, громко глотая.
- Кагор, - шумно вздохнул Ревокур, - хорошо.
- Ничего больше не было, - ответил паспортист, - хотел водки взять.
- В столовой - яблочное.
- Ну его, кислятина.
Они закурили и выпили по второму стакану.
- Ну, что за работа?
Голос фотографа звучал нормально. Он сильно потел, но чувствовал оживление.
- Алкашей отснять на Доску позора. Семь человек.
- Сейчас пойдем. Оплата как?
- По безналичному, но второй пузырь возьмем за срочность.
- Годится.
Они вышли из лаборатории, ужасно довольные друг другом, и фотограф кивнул на милиционера.
- Ушел в отдел, срочная съемка.
Приемщица, старая фискалка, недоверчиво кивнула.
В милиции ему вывели семерых опухших и небритых. Он ставил их по одному к серой стенке вытрезвителя и щелкал по три раза каждого, для верности.
Выдержку на своем "Зените" он не менял, манипулируя диафрагмой: от 4 до 8.
Отсняв алкашей, заглянул к начальнику РОВД, поприветствовал его фамильярно, и пошел в паспортный стол, где лейтенант уже ждал с откупоренным "Кагором". Подошел начальник ГАИ, толсты и добродушный, заперли дверь, достали из сейфа малосольного хариуса, опохмелились.