Стоило завязать с бродяжничеством, сексуальные потребности нормализовались. Опять в круг моих интересов вернулись молодые женщины, которых я привлекал теми же стандартными, отработанными с юности, приемами. Любопытно, что в стандартных сексуальных воспоминаниях, которые присущи каждому мужчине, пацанки из памяти исчезли. Вместе с ощущениями, которые они когда-то вызывали.
Потом с помощью Проводника я стал очень богатым. Перепробовал самый изощренный, экзотический секс, который можно было купит за деньги в разных странах планеты. Не вызвали у меня особого удовольствия филиппинки, похожие на обученных беспризорниц, японки со своими азиатскими штучками, жирные индуски, возводившие эротику в религию, сухощавые и поспешные египтянки, развязные до примитива итальянки и француженки. Вот на Таити я получил настоящий кайф, была какая-то особая человечность в ласках смуглых, крепкотелых красавиц, для которых деньги были второстепенным фактором. Попробовал и мальчиков, их широко предлагали в Гонконге и в Пекине. Так себе, суррогат. Хотя и лучше зоновских петухов (Марусь). Но самыми непредсказуемыми оставались русские девушки, не москвички, а провинциалки, из глубинки. В них была загадка, без которых любая женщина превращается в банальное тело с промежностью.
В свое время, в зоне, в бесплодных мечтаниях, я воображал, что буду заниматься плотской любовью много и по разному. Доступность мечтаний мигом уничтожила их красоту. Остался нужный и приятный акт, столь же стандартный, как акт принятия пищи или последующего избавления от фекалий. Иногда я даже обходился без женщин - Проводник мог вызывать такие видения, затрагивающие все органы чувств, включая тактильные, что за один сеанс происходило несколько эякуляций.
На Кипре для удовлетворения похоти были женщины разных рас. Большинство составляли русские и филиппинки. Недозрелые тела филиппинок у меня желания не вызвали. Я при помощи Проводника быстренько просканировал Лимассол и нашел хохлушку из только приехавших. Звали ее Ганна, было ей 19 лет и она владела разговорным греческим, почему ее определили в лучший салон с высокими ценами.
Публичные дома на Кипре законом не разрешены, что не мешает этому карликовому государству успешно эксплуатировать эту доходную статью туризма. Коррупция там почище, чем в России, а законы только лишь писаны. Для бедных.
Кипр, вообще-то, достаточно гнусное место, населенное отдаленными потомками бывших греческих уголовников. Они живут в красивых домах, где всегда есть большой телевизор, но нету книг, очень часто и много едят, а разговаривают в основном о еде и доходах. Женский пол у них ходит в черных одеяниях (даже школьницы), напоминая забитых монашек. Но и в хорошей одежде эти носатые, темнокожие и весьма полные бабы впечатления не производят. Так, мешки для воспроизводства гречат и киберы для ведения хозяйства. Главное их развлечение (кроме еды) - сплетни о соседях.
Я купил дом на Кипре не потому, что не было выбора, а из-за простенького законодательства, позволяющего любому получить второе гражданство за мизерную цену. Да мне и безразлично было, где стоит мой дом, ведь настоящее жилье было глубоко под землей (а может, и вообще в другом измерении) и я попадал туда откуда угодно в одно мгновение.
В-общем, выбрал я эту Ганну и звякнул своему адвокату. Через час он привез ее ко мне на дом. Я не повел ее в свой сказочный чертог, это слишком личное, не для чужих. Я просто дал ей штуку баксов и толстую золотую цепочку, которую Матр синтезировал из ниоткуда. Баксы были мои личные, я не разрешал материализовывать бумажные купюры, чтоб случайно не внести разлад в экономику какой-либо страны. Впрочем, благодаря умелым сделкам Проводника, мое богатство в разных банках мира все увеличивалось. Я и не вдавался в детали его финансовых операций. Главное, что не так уж далек тот час, когда я смогу начать воспитывать новую расу жителей Земли… Нет, не так. Не "воспитывать", а создать шикарные условия для воспитания детей, что б они основали новую расу. Даже не расу, а клан, который сможет расширяться по геометрической прогрессии.
Александр Скорынин
Порой серьезные государственные дела вершатся из-за амбиций некого высокопоставленного лица. Порой Глава государства является руководителем лишь формально, как это было в США при Гувере, в СССР при Брежневе. Хуже, когда весь институт власти превращается в марионеточный. Смешно же думать, что "всенародный староста" Калинин что-то решал.
Стареющий Президент еще был опасен, хотя и потерял большую часть своей силы. Если раньше его можно было уподобить кабану-секачу, самому опасному в лесу зверю, если его задеть, то сейчас он с трудом тянул на крупного подсвинка.
Как это часто бывает, истинная власть понемногу переходила к секретным и карательным службам. И у ФСБ возможностей было больше, все же ГРУ имело основным направлением не Россию, как федералы. И все бы ничего - народу по большому счету безразлично, кто следит за порядком в стране и отбирает у них прибавочную стоимость, - но Начальник службы безопасности был трусоват. В обычных политических интригах его робость была фирме лишь на пользу - она воплощалась в разумной осторожности, двойной страховке. Теперь начальник не только струсил, но и заразил своей паникой Президента. Правда, напугать старого кабана было трудно, непомерный апломб не пропускал в его разум такое чувство как страх - удел обычных людей. Но потенциальная угроза от Ревокура была привычным противостоянием, в котором Президент находился всю сознательную часть своей жизни. (Начиная от противостояния комсомольских вожаков и кончая противостоянием государств). Так что Президент не столько испугался, сколько дал добро на устранение противостояния со стороны могущественного лица. Форму этого устранения он переадресовал Начальнику (своеобразная попытка аморального человека сохранить видимость нравственности).
Сперва ФСБешник добился перевода к нему сотрудника ГРУ, опытного разведчика Скорынина. (Которого, кстати, он так же теперь побаивался). И начал разрабатывать совершенно ирреальный план захвата и подчинения сверхчеловека. Действовал он очень бурно, не забывая соблюдать секретность от собственных коллег. Именно к нему и явился, прилетев из Кипра, Александр.
Александр и опомниться не успел, как очутился в кабинете нового начальника (с приказом о переводе его в иную службу он ознакомился еще по дороге из аэропорта, в машине, на которой его встретил начальник отдела СИ при ФСБ). И теперь тщетно пытался убедить нового Хозяина в безрезультатности любых попыток воздействия на Ревокура.
- Вы поймите, - говорил он, - даже та небольшая информация, которой я располагаю, подтверждает мои слова. Этот человек в строгом смысле слова уже и не человек вовсе. Он говорил, что в атомном взрыве, в теле Звезды не испытает никаких неудобств. Такова его защищенность. Кроме того, он может перемещаться мгновенно в любую точку пространства. И, думаю, не только на нашей планете. Он способен узнать обо всем, что его заинтересует: о любых разговорах, намерениях… Не исключено, что сейчас он слушает нашу беседу… Нет, наша техника тут бессильна, зря вы показываете, что кабинет защищен от прослушки. И при всех этих фантастических возможностях он по человечески наивен, он законченный идеалист, что при его дилетантском уровне знаний может оказаться опасным. Если, конечно, попытаться на него давить. Я честно говорю, лучше не трогать вовсе. И, кстати, не понимаю причин своего отзыва, я хоть какое-то влияние на него имел…
Александр ушел из кабинета нового хозяина раздосадованным. Его убежденность отлетала от Начальника, как горох от чугунной стенки, а выражение сытого фейса было снисходительным - мол, пой ласточка, мы тут тоже щи не лаптем хлебаем. Когда Скорынин намекнул, что подаст рапорт на имя Президента, это лицо приняло еще более снисходительную форму.
- Президент в курсе, этот вопрос я с ним согласовал лично. Мог бы вам этого и не говорить, но так как вы выполнили недавно важное для государства задание, считаю возможным доверить секретную информацию. Все, вы свободны. К работе приступите позже, сейчас можете считать себя в краткосрочном отпуске. Думаю, вы его заслужили. Но из Москвы не выезжайте, тут в Сосновке прекрасный есть санаторий, вам уже выписали путевку. Там когда-то только члены ЦК отдыхали.
Он ехал в эту клятую Сосновку, место почетной ссылки или ареста, и вспоминал рассказ Ревокура о странной форме жизни на одной из планет созвездия Девы. Там не было убийств среди разумных, потому что любой убившей тут же умирал сам точно такой смертью. Убийство превращалось в самоубийство. Не было убийств, а следовательно, никогда не было и войн или серьезных противостояний. Даже убийства по неосторожности были редчайшими, так как закон природы и в этом случае был беспощаден. И люди по отношению друг к другу были столь же осторожны, как к самим себе. На уровне инстинкта. Ну, а естественные законы эволюционного процесса, основанные на агрессии, все равно работали, только агрессивность принимала формы соперничества, соревнования.
Владимир Ревокур
Ганна провела у меня больше суток. Забавная была девчонка. Но я сейчас не о ней. Пришла пора шунтирования. Я спустился в свой подземный (внепространственный?) чертог и прилег на суперматрас. Мне следовало глубоко поспать двое суток, это контролировал непосредственно Проводник, а его "снотворное" было безвредно и эффективно.
Проводник пожелал мне спокойного сна, я уплыл в призрачную явь иного существования. И мне начался сниться сон, похожий на кино. Я был всего лишь сторонним наблюдателем в этом сне, но я остро чувствовал мысли главного героя и одновременно с омерзением испытывал и мелкую радость, грошовую похоть, крошечный страх. Подобные эмоции у меня когда-то вызвали книги Кафки, при первом чтении. Но тут не было никакого талантливого текста, сюжет и фабула были хиленькими, надуманными. То есть, это воздействие не было нормальным воздействием большого автора, но оно было и было сильным. Впрочем, я записал этот кино-сон. (Когда, кстати говоря, прочитал - совсем другой эффект. А во сне…).
Я недавно поселился тут.
Каждое утро под моим балконом проходит стройный человек в серой шляпе. Иногда он идет в элегантном костюме, иногда на нем темный макинтош. Но шляпа всегда одна - серая, с обвисшими полями. И всегда при нем коричневый футляр из замши. Он носит его бережно, а когда прикуривает от блестящей зажигалки, то зажимает футляр между ног, чтобы не ставить его на землю.
По форме этот футляр предназначен для гитары или другого музыкального инструмента, похожего на нее.
Человек с футляром - очень внимательный человек. Недавно он увидел меня на балконе и поклонился. С того дня он все время смотрит вверх, и если я на балконе - раскланивается…
В воскресенье он не проходит мимо моего балкона, может, он вообще не выходит в этот день из дома. Может, ходит другой дорогой. Но на работу он ходит всегда под моим балконом.
Мне очень хочется с ним познакомиться, только я не знаю, как это сделать практически.
Вчера он шел с работы, как всегда, в шесть, и мы заговорили. Он поблагодарил за приглашение зайти ко мне и обещал сделать это в воскресенье, в полдень. И действительно пришел. Мы очень мило провели время. Я угостил его хорошим коньяком и очень хорошим, настоящим, в зернах, бразильским кофе. Мы поболтали, он посмотрел мои фотографии и похвалил их. Он очень милый человек.
- Я - инвалид. Не важно, какой группы.
Теперь он часто заходит ко мне. Всегда по воскресеньям. Я попросил его заходить и после работы, но он сказал, что очень устает и вообще плохой собеседник.
- Уф, устал! - сказал он, бережно укладывая свой красивый футляр на столик в прихожей. - Сегодня был суматошный день.
- Все как-то стесняюсь спросить, - обрадовался я его визиту, - вы, простите, на чем играете?
- Играю?! - удивился он. - Вы приняли меня за музыканта? Ах, да! Вас сбил с толку этот футляр… Его мне сделали по заказу моей старшей дочери, с которой мы очень дружны, понимаете… Нет, я не музыкант.
Он бережно открыл свой футляр. Внутри все в футляре было отделано зеленым бархатом. Две лакированные ременные застежки крепили очень красивый топор, похожий на тот, которым мясники на базарах разделывают говяжьи туши. Металлическая часть этого рубящего орудия была никелированной, а топорище блестело полировкой под красное дерево. По бархатной отделке вокруг изящного топора были аккуратно размещены кожаные кармашки, как в несессере.
- Эти кармашки очень удобны, - сказал он, ласково дотрагиваясь до них кончиками пальцев. - Тут я держу оселки, - точильный брусок, хирургические ножовочки, щипчики и кусачки. Но этой металлической мелочью я почти не пользуюсь. Потому, что я никогда не допускаю брака в своей работе. Я ударяю только раз, и разруб получается ровным, как круг станины шлифовального станка - ни одной задоринки! За это на работе меня очень ценят…
Мне стало немного жутковато, но любопытство требовало удовлетворения. Тем более, что гость так и не назвал ни профессии своей, ни специальности. Но я все же не решился спрашивать об этом напрямую.
- А как вам платят?
Гость помрачнел, и мне стало неловко за свой вопрос.
- Сейчас - мизер. Раньше и оклад был повыше. Твердый оклад плюс… Как бы это сказать? Ну, дополнительный гонорар за каждую голову. Правда, в ту пору и работы у меня было невпроворот. Сейчас только оклад. А к Первомайским праздникам, к Седьмому ноября - только премиальные в размере пятидесяти процентов оклада… Маловато, конечно.
- Но все равно, - постарался успокоить я его, - по нынешним временам - это неплохо. Тем более, что к пролетарским праздникам не везде балуют премиальными.
- Оно, конечно, неплохо, - вздохнул он, - но хлопотно очень. Все эти формальности, приготовления… Церемонии длятся дольше, чем сам рабочий процесс. Я давно еще вносил рацпредложение перевести дело на конвейер… Движется, знаете ли, мимо тебя широкая лента с плахами, а тебе только остается взмахнуть и ударить топором. Не приняли. Говорят, дорого очень. Ни в одной стране, дескать, широких транспортерных лент не выпускают. Да еще таких, чтобы и плахи на себе удерживала, и объекты… Ну, это самое, предметы труда.
- Ну, а гильотину если установить… - начал было я, но тут же сообразил, что допускаю бестактность: ведь в таком случае мой гость и вовсе останется без работы.
- Гильотину нельзя! - враз отверг мое усовершенствование гость. - Гильотина - это все-таки машина, штука неодушевленная. У нее не может быть внутреннего чувства неотвратимости справедливого возмездия. Машина не может, как человек, осознавать, что она - карающий меч… - и он ласково и нежно погладил полированное топорище своего никелированного инструмента.
В отличие от гостя - я инвалид. У меня нет ног. Ноги я потерял совсем молодым. Сейчас мне уже под пятьдесят и я совершенно забыл, как оно живется-то, с ногами, стало быть. К тому же на новом месте мне очень скучно. Но Палач заходил ко мне редко. Поэтому мне ничего другого не оставалось, как сидеть на балконе и высматривать других людей, отлавливать из них возможных собеседников. Я очень любопытен и мне нравится разговаривать с разными-разными людьми.
Под моим балконом часто проезжает мой коллега-калека, стало быть, тоже безногий человек. Он ездит на самодельной тележке и отталкивается от асфальта деревянными приспособлениями, которые напоминают штукатурский полутерок. Коллега-калека плохо одет и постоянно пьян. Вверх он никогда не смотрит, а потому и не может видеть меня, своего товарища по несчастью. Мне и хочется поговорить с ним, но что обо мне подумают соседи? Короче, стесняюсь я приглашать его к себе. Раз позови, да угости чем-нибудь - не отвадишь потом… Таким ведь, в их положении, даже мокрый асфальт - по колено.
Калеки вообще почему-то ведут себя довольно развязно. Можно подумать, что увечье дает им, по сравнению с другими гражданами, неограниченные права и освобождает от всех обязанностей, от правил этикета и простого такта. Меня лично такая вседозволенность коробит, поскольку я человек интеллигентный и скромный, стараюсь лишний раз не лезть людям в глаза.
Улица, на которую я переехал, - очень тихая улица. Это и хорошо и плохо одновременно. Кстати, там, где я жил раньше, было тоже и хорошо и плохо. Хорошо, что тихая, думается легче. Плохо, что тихая и малолюдная - наблюдать некого, собеседники - редкость. Одно утешение - телевизор, а в нем самые для меня интересные передачи - "Клуб кинопутешествий" и "Погода". Но теперь у меня телевизора нет. Только деньги на него откладываю, понемножку с каждой пенсии. Скоро двести рублей наберу.
Пока экран меня не отвлекает, решил вести записи своих балконных наблюдений. Не дневник вести, а просто делать записи пожилого человека. Может, когда-нибудь ими заинтересуются люди. Ведь у каждого из нас свой взгляд на окружающую нас действительность. А взгляд интеллигентного человека более внимателен и более глубок, чем узкий кругозоришко, скажем, дворника с незаконченным начальным…
Сегодня снова заходил ко мне Палач. Я рассказал ему про свои записи и даже дал ему прочесть несколько страниц. Ему моя беллетристика очень понравилась, а то место, где речь идет о нем, он даже переписал в свой блокнот.
- Молодец ты, Интеллигент! - похвалил он меня. - Про футляр ты, это, хорошо! Вот я переписал, чтобы дочке своей показать. Пусть порадуется, что отца ее все же заметили.
И в знак признательности он рассказал мне кое-что про того калеку на коляске. Оказывается, их два брата, и оба смолоду без ног. Один из них - хороший сапожник и довольно состоятельный человек. Другой - забулдыга из забулдыг. Постоянно выпрашивает деньги у сапожника, а тот ссужает его, опасаясь шумных скандалов, которые может закатить забулдыга. Но этого ему на водку не хватает. Он клянчит деньги у прохожих, этих уличных подачек ему достаточно не только на выпивку, но и на продажных женщин еще остается. Последнее обстоятельство меня особенно возмущает - какой позор! Мысленно я похвалил себя за то, что в свое время удержался от знакомства с этим оборванцем.
Там, где я жил раньше, все люди были с физическими изъянами. Но все они вели себя довольно сдержанно, хотя по-разному были воспитаны, неодинаково образованны. А если, паче чаяния, кто-то и нарушал общепринятый порядок, того успокаивали соответствующими лекарствами или применяли к нему другие медицинские меры воздействия.