- Который час? - услышал Василий голос девочки. Никаким особенным тембром этот голос не обладал, внезапный вопрос не вывел Чокморова из состояния задумчивого созерцания мира, и он неспешно отложил в сторону карандаш, "Звезду" за прошлый год, в которой он записывал очередную свою мысль, аккуратно упаковал в стопку с незаконченными размышлениями, которая представляла из себя внушительных уже размеров кипу газет…
- Эй, вы меня слышите? - снова подала голос девочка.
Василий обернулся.
- У меня нет часов, девочка, - ответил он. - Здесь некуда спешить, время само знает, как и куда ему идти. Садись есть.
- А вы кто? - спросила девочка, слезая с топчана.
- Василий Чокморов, пастух, - ответил старик, а про себя подумал:
"Как суетливы мысли человека. Сначала он спрашивает о времени, потом о том, слышат ли его, и лишь в последнюю очередь интересуется, с кем он разговаривает". - Разреши мне поприветствовать тебя в этом скромном жилище и извиниться за то, что меня не было дома в ту пору, когда тебе очень требовалась помощь. Тебя зовут…
- Гера, - ответила девочка. - Мухаметшина. То есть я не татарка, а немка, но муж у меня татарин… это я по мужу…
Василий не стал вслушиваться в дальнейшее ее бормотание, а просто бухнул ей в глубокую алюминиевую чашку добрую порцию пшенной каши с большими кусками сала, а в кружку налил крепкого чаю.
- Ешь, - сказал он и поставил на стол немудреный ужин.
Пока Гера уплетала кашу с сухарями вприкуску, заливая сей гастрономический изыск обжигающе горячим, пахнущим вениками чаем, изрядно сдобренным сахаром, Василий организовывал себе лежанку рядом с печкой. Набросал всяких шкур, всю эту меховую гору накрыл запасным байковым одеялом, рисунок на котором стерся, казалось, еще при Сталине, а укрыться решил пуховиком.
- Спасибо, очень вкусно, - поблагодарила девочка, докопавшись до алюминиевого дна. - Вы давно здесь?
- Пятьдесят лет скоро, - ответил не оборачиваясь старик. - Если ты поела, налей в чашку кипятку.
Гера взяла тяжелый чайник и наполнила чашку до половины.
- Вы меня не поняли, - сказала она. - Я долго так спала?
- Долго, - ответил Чокморов, - при мне целый день проспала, а до меня - не знаю. Ты куда плывешь-то?
Ответ на этот вопрос интересовал Геру гораздо больше, чем самого Чокморова.
- Ты, поди, с другого берега? - участливо осведомился Василий.
Гера не знала, с какого она берега. Старик воздержался от дальнейших вопросов и предложил располагаться на ночлег. Как только девочка заняла свое место на топчане, Василий задул керосиновую лампу, и комната утонула в июньском полумраке. Только мигание радиобуя через равные промежутки времени чуть-чуть освещало ту стену, у которой лежала девочка.
- Что это мигает? - чуть испуганно спросила девочка у пастуха.
- Радиобуй, - нехотя ответил Василий, подумав при этом: "Сейчас она спросит, откуда он здесь".
- А я его вчера не видела, - глубокомысленно прошептала Гера. - Откуда он взялся?
- Сегодня на вертолете привезли, - зевнул Чокморов, самые худшие предположения которого не преминули подтвердиться.
Гера вскочила.
- Как? Был вертолет, а вы ничего не сказали? Меня могли увезти отсюда…
- А зачем же ты сюда приплыла? - невозмутимо ответил Василий.
- Да не хотела я сюда плыть! - вспыхнула Гера, и на мгновение (а может быть, просто померещилось?) изба озарилась бледно-голубым светом, словно где-то блеснула молния.
- А что ты хотела? - спросил старик. - Ко мне сюда каждое лето туристы приезжают, хиппи еще, откуда же мне знать, зачем ты сюда приехала…
- Когда снова будет вертолет? - после непродолжительной паузы спросила девочка.
- Через месяц, сказали. Ну, может, с опозданием на день-два, это как погода.
Чокморов чувствовал, что сейчас может произойти нечто страшное, например, начнется новое наводнение и избушку смоет. Этот ребенок, который разговаривает, как взрослый, таил в себе некую угрозу.
- А рации у вас нет? - с надеждой в голосе вновь прервала тишину Гера.
- Зачем она мне? - удивился Василий. - Все равно я ей пользоваться не умею. Да и стадо у меня небольшое, сам справляюсь.
Больше не было произнесено ни слова.
Генрих Вальтерович Шульц - человек новой формации. Знали бы вы, как он стал мэром Поздняева, вы бы кипятком уписались от подобной предприимчивости и находчивости, по крайней мере именно такими словами описывал папа Генриха Вальтеровича, Вальтер Теодорович, карьеру своего единственного сына.
Генрих был владельцем маленькой производительной фирмы. Производила эта фирма моющие средства, не "Тайд", разумеется, но не хуже
"Лотоса", и очень недорогие.
И вот грянула предвыборная кампания. Должны были выбрать главу городской администрации. Ох, и матерые волки вышли на политическую арену: прежний мэр, рядом с ним глава металлопрокатного завода, им в затылок дышал правозащитник почти областного масштаба, и в холку - Вальтерович, как ласково его называли владельцы местных мелкооптовых баз. Собственно, именно они и толкнули Генриха на эту авантюру, плюс торгаши с поздняевских рынков.
Сам Генрих к этой затее отнесся поначалу резко негативно.
- Да вы что! - тонким голосом заговорил он. - Меня один Шевелев только авторитетом своим задавит, а что там про пээмпэзэ говорить?
- Вальтерович, не кисни, - увещевали его мелкооптовики, - ты их свалишь, стопудово. Ты можешь.
Вообще-то жилка интригана и пройдохи в Генрихе была, но это все уходило в бизнес. Пожалуй, Шульц мог бы и в местные магнаты выбиться, да уж больно свирепа была поздняевская мафия: драла три шкуры с любого мало-мальски прибыльного предприятия.
- Вот мэром станешь - и прищучишь этих отморозков, - заявила партия, интересы которой должен был представлять Шульц в кресле мэра.
Легко сказать - прищучишь. А как в мэры-то выбиваться?
И тут осенила Генриха счастливая мысль - мелкооптовая распродажа.
И понеслось. Город наводнился тетрадками, ручками, портфелями, папками, брелоками и прочей дребеденью с изображением Генриха и слоганом, непробиваемым в своей тупости: "Шульц, мы с тобой". Цены на мелкооптовых базах и городских рынках упали в полтора раза. Всем известный стиральный порошок "Алиби" с изображением добродушной шульцевой физиономии с глубокими залысинами вообще подешевел в два раза, и объемы производства фирмы Генриха выросли в соответствующих пропорциях.
Мафия вместе с Китаевым, вышеупомянутым правозащитником, впала в ступор. Поступления в общак возросли. Китаев поначалу пытался втолковать братве, что рейтинг его самого начал падать, но смотрящий, Гена Кожедуб, ему на это ответил:
- Брателла, что больше, два миллиона или один?
- Два, - удивленно проявил свои познания в математике адвокат.
- Так чё ты предлагаешь, чтобы пацаны вместо двух лимонов один получали?
Между тем частная полиграфическая фирма уже выпустила цветной красивый перекидной календарь с видами на поздняевские Sehenvurdichkeiten, сиречь достопримечательности, и толкнула в народ. На каждом виде в том или ином ракурсе присутствовал Шульц, и надписи гласили: "Шульц с Крестовоздвиженским собором" или "Шульц на набережной Каляевки". На титульном листе календаря был сам Шульц крупным планом на фоне архитектурного ядра города со слоганом: "Я с вами. Шульц".
На выборах Генрих Вальтерович выиграл со следующими результатами: Шульц - 67 процентов голосов, прежний мэр Шевелев - 18,5 процента, директор металлопрокатного Зорин - 10,5 процента, а Китаев, соответственно, - 4 процента. Вот тут-то мафия и призадумалась.
Излишне было бы сказать, что за время предвыборной кампании, длившейся без малого месяц, Шульц не только не потратил тех трехсот тысяч рублей, больше которых тратить на предвыборную агитацию избирательная комиссия строго-настрого запретила, но даже заработал такую кучу денег, дав заодно заработать и коллегам, что теперь мог расширить свое производство до фабрики.
Заняв пост главы города, Шульц скорехонько вышел на областной отдел по борьбе с организованной преступностью и с чистой совестью сдал всю мафию обоповцам. Разумеется, все прошло не так гладко и не совсем бескровно, но все-таки… Опосля грандиозной зачистки строгий Шульц вызвал к себе руководителей силовых ведомств города да как заорет:
- Я вас, дармоедов, научу работать по-немецки! Вы у меня "Йа, воль!" кричать будете вместо "есть". Только пусть мне сигнал поступит, что у вас тут какая-то мафия балует! - И наобещал им таких репрессивных мер, что даже у старого кагэбэшника Тимошкина челюсть отвисла.
Однако оный кнут Генрих изрядно подсластил пряником, обязав отчислять в счет правоохранительных структур из городского бюджета энные суммы, чтобы блюстители законности охотнее эту законность блюли.
Конечно, это сироп какой-то, а не правдивая история, но случилось вот что: Гена Кожедуб, а также двое его товарищей сумели-таки просочиться через узкие ячейки правоохранительных сетей и вернулись в родной город из областного следственного изолятора, где по воле Шульца провели пару недель. И вот эти господа прошли на прием к мэру города Поздняева под видом обиженных бизнесменов. А оказавшись в кабинете, извлекли из широких штанин волыны и спросили немало удивленного мэра:
- Ну чё, Шульц, ты с нами?
Трудно представить себе, что произошло бы дальше, но именно в этот момент город Поздняев был накрыт третьей волной околоплодных вод, исторгнутых чревом Геры, и очнулся наш мэр уже без города, только дверной блок карельской березы среди морского простора напоминал ему о том, что когда-то, бог весть когда, он руководил поздняевским муниципалитетом.
К слову, именно его плот наша героиня и увела в тот час, когда, мучимый кишечными спазмами, еле-еле дотянувший до берега Генрих Вальтерович занял недвусмысленную позу в кустиках. И, как только организм сжалился над своим владельцем, горькое разочарование постигло бывшего мэра - плот украли. Однако мгновение спустя, все еще провожая парус, которым был пиджак Генриха, он вдруг понял, что стоит на земле. После четырех дней скитаний по водной пустыне. Ende gut - alles gut.
И он побрел в глубь суши. И совершенно случайно набрел на деревню, население которой составляли только пожилые люди. Из беседы с местными жителями выяснилось, что Генрих оказался в своей же области, только в двухстах километрах от своего родного города, и что города как такового уже не существует. Заодно выяснилось, что крайняя изба пустует - хозяин ушел по грибы, а тут как раз божеское это наказание, то есть наводнение. Населенный пункт назывался Бахаревка, до ближайшего города, районного центра Гуляева, было сто километров, и Генрих решил обождать. Документов у него все равно не было, хотя и восстановить их было не так сложно - только и делов, что позвонить главе Гуляевского района Пете Барабанщикову, с которым Шульц учился в химико-технологическом.
Так он занял крайнюю избу и не знал еще, чем это чревато.
Утром Василий Чокморов очнулся ото сна и подумал: "Что мне с ней делать? Я скоро умру".
Мысль о смерти как о скором и непреложном факте посетила Василия впервые. Он никогда не торопил это событие, но никогда и не откладывал. Он был уверен, что смерть предупредит его о своем визите. И вот оно, предупреждение. "Олешков жалко, - без боли подумал старик, - если до вертолета помру - совсем худо будет".
Всю ночь девочка проплакала, Василий чувствовал это сквозь сон.
Проснувшись, он не услышал плача, но дыхание девочки было прерывистым, похожим на всхлипы. Встал, подошел к печи, начал растапливать. Пламя моментально занялось в топке, и Чокморов сел за стол. Когда он думал над конкретной жизненной проблемой, на помощь ему приходили ножи и брусок.
Разнообразнейшая коллекция колюще-режущих предметов подобралась у Василия за годы жизни на Кваркуше. Были у него и обычные столовые, и экзотические "бабочки", и армейские штык-ножи, и кнопочные самых неожиданных конфигураций, от рыбки до обнаженной девушки. Были и совершенно неожиданные находки, например, лазерный скальпель и меч с руническими письменами на клинке. Из нынешнего похода в тундру Василий принес мачете и охотничий тесак. Если мачете было еще сносным, явно оброненным совершенно недавно ("Мексиканцы потеряли", - посмеивался Чокморов над смуглыми низкорослыми мужчинами, которые путешествовали в огромных широкополых шляпах и чудных расшитых одеялах верхом на длинношеих рослых оленях без рогов), то тесак уже начала есть ржа, а тупым он оказался настолько, что и кусок хлеба таким ножом вряд ли отрежешь.
За него Чокморов и взялся. Сначала удалил уксусом ржавчину, затем, поплевав на брусок, начал точить лезвие. Пока металл тихонько повизгивал от щекотки, Василий напряженно думал, что ему делать с нежданной гостьей, которая оказалась пленницей пространства. Самым простым и неэнергоемким решением, по мнению Василия, было дождаться вертолета. Всего-то месяц подождать… Но это решение не подходило для ребенка, который не может ждать. Дети вообще не могут чего-то ждать подолгу, а дети белых людей - тем более. У них, у белых, иной ритм жизни. Они похожи на черепах, возомнивших себя бабочками. Эта юная черепашка хочет в мгновение ока добраться до сияния больших городов, находясь от них в нескольких сотнях километров…
- Что вы делаете? - спросила Гера испуганно.
Василий с тесаком в руке и бруском на коленях действительно выглядел угрожающе.
- Точу нож, - ответил старик. - Разве не видишь?
- Это еще зачем?.. - Девочка боялась не на шутку, и теперь Василий почувствовал это.
- Ты что, думаешь, я тебя резать собрался? - Удивлению Чокморова не было границ. - Да зачем?
- Может, вы сердитесь на меня, - все еще дрожа от страха, предположила девочка. - Я вам вчера нагрубила.
- Так за это не убивают, за это вожжами дерут, - сказал Василий. - Тебя отец когда в последний раз драл?
- Вот еще! - фыркнула Гера. - Меня никогда не драли. Я была примерным ребенком.
Василию стало смешно.
- Была! - хохотнул он. - А сейчас ты не ребенок уже?
- Я же говорила вчера, что я замужем уже…
Тут Василий вновь посмотрел на девочку и понял, что она на самом деле женщина.
- А где же твой муж?
Кого-нибудь другого ответный взгляд Геры ожег бы не хуже напалма.
Казалось, даже тесак оплавился в руке старика. Однако Чокморов давно уже был невосприимчив ко всем кривым взглядам и кривым речам, и атмосфера вокруг него никогда не нагревалась выше комнатной температуры.
- А если бы я знала, где мой муж, меня бы здесь и не было, - едко прошелестела девочка.
Василий продолжал точить нож.
- Хочешь, объясню, как пешком дойти до Золотанки? - спросил он.
- Что мне там делать? - резко ответила Гера. - Это ведь деревня, судя по названию.
- Оттуда машины ходят в город каждую неделю.
- Да если бы не вы, я еще вчера в городе была бы.
Василий не стал вступать в спор. В конце концов машины ходили в Красновишенск не так часто, как он сказал, а вечно пьяные золотанские мужики могли еще и обидеть девочку. К тому же Василий не мог знать, что Золотанку, а также и отдаленную Мутиху, и Ваю, а главное, и сам Красновишенск, который был районным центром этой глуши, смыло.
- Тогда плыви, - пожал он плечами.
- Ага, разбежалась! - продолжала дерзить гостья. - Чтобы меня акулы сожрали? Снова по морю шастать без еды? Так мне в этот раз может и не повезти, до берега не доплыву.
- А ты вместе с буем отправляйся, - предложил Василий. - Спутник заметит, что сигнал постоянно движется, и его начнут ловить - оборудование-то дорогое. И тебя заодно спасут. А продуктов-то я тебе дам, на неделю хватит.
- Вы что, серьезно? - не поняла Гера.
Весь Мухин помет хозяин забрал с собой сразу после родов. Муха долго скулила, выла в тоске по щенкам, даже разок цапнула хозяина за ногу, но щенков он ей так и не возвратил. Она не знала, что они были утоплены в ведре и выброшены в сортир, и продолжала ждать.
В тот день, когда хозяин не вернулся по какой-то причине (скорей всего, вследствие вчерашней пьянки) Муха оказалась не на цепи. Едва хозяин вышел за калитку, Муха залаяла с подвыванием - чувствовала, что идет большая вода. Точнее, самого движения она не ощущала, но воздух был полон опасных запахов. Под вечер она не вытерпела и, перемахнув через забор, побежала по хозяйскому следу.
Запах оборвался у кромки подозрительно пахшей воды, неизвестно откуда здесь взявшейся: река вообще-то была западнее, и бежать до нее нужно дольше. Муха поняла, что хозяина нет в живых, и протяжно завыла.
Внимание ее привлек еле слышный крик. Собака побежала на крик и вскоре обнаружила на берегу большой воды двух человеческих щенков, голых и беспомощных. Они даже ползать не могли. Материнский инстинкт заставил Муху перетащить детенышей по одному в конуру, и с тех пор она уже не отлучалась от них ни на минуту.
Через несколько дней во двор вошли люди. Большинство из них Муха знала, а еще один был чужим, и она бросилась на него с громким лаем.
Впрочем, кусать испугавшегося чужого ей не позволили. А затем чужой, убежавший от Мухи в дом, вышел во двор и вынес собаке поесть. В другой раз Муха даже не притронулась бы к еде, но за то время, что хозяина не было дома, она изрядно отощала, а щенки все время просили есть, поэтому, глухо рыча, Муха приблизилась к миске, от которой соблазнительно пахло настоящим мясом. Чужой сидел на корточках поодаль и говорил:
- Будем знакомы, фройляйн Муха. Аз есмь Шульц. Шульц - фамилия немецкая, а мы, немцы, собак любим, и кормим хорошо, и на цепь не садим, и чешем за ушком…
Муха решила поверить на слово. Тем более что мясо было весьма кстати.
Дни стояли неожиданно теплые. Шульц, как его звала Муха, регулярно давал ей еду, и пусть это не всегда было мясо, но все было исключительно свежим. Правда, он постоянно прогуливался рядом с конурой, прислушиваясь к редким воплям щенков, и все время чесал затылок, не решаясь заглянуть внутрь.
Однажды, почти через неделю после их знакомства, Шульц позвал Муху с крыльца:
- Муха, ком цу мир.
За спиной он что-то прятал. Пахло мясом. Муха проворчала что-то, мол, по-человечески позвать нельзя было ли чё ли, однако на зов пошла. Действительно, Шульц вручил ей обалденно вкусный кусок мяса, и Муха вгрызлась в него со всем своим удовольствием. Она ела, новый хозяин трепал ее по загривку, и вдруг… Признаться, от Шульца Муха такой подлости не ожидала. Он, оказалось, не просто трепал ее за ушами, но и привязывал к ошейнику веревку, и когда Муха вдруг хватилась - было уже поздно: веревка надежно держала собаку на крыльце. Тут Шульц провернул и вовсе неслыханный трюк, нацепив ей на морду какую-то жуткую гадость, отчего залаять в полную пасть никак не получалось, ибо пасть попросту невозможно было распахнуть. От жалости к себе Муха заскулила.
- Пардон, мамаша. - Голос Шульца звучал не как у прежнего хозяина, издевательски, а так, как будто он просил прощения. - Подозрительные у тебя щенки, как мне кажется.
С этими словами Шульц поспешил к конуре.
- Да, Ерофеич, дела.
- Чё опять?
- У Серьги Лепаша, покойника-то, Муха евонная знашь чё отчебучила?
Девок грудных себе в конуру приташшила.