- Что я? - Он погас. - Буду Марине помогать. Наверное, снова поедем на тот атолл… Не один я, есть чем заняться.
- Она у тебя кто?
- Океанолог, - со вновь проснувшейся гордостью сообщил он и мечтательно уставился на биение огня. - Океан, песок… - задумчиво проговорил он. - Мы там познакомились… Ты приедешь? Ты приезжай, пожалуйста.
- Обязательно. - У меня рвался голос.
"Что-то я совсем раскис, - подумал я. - Нельзя мне ездить к нему".
- Ты счастлив? - спросил я.
Он смотрел в пламя. Оранжевый свет плескался на его узком лице, вынутом из тьмы. Смутно трепетали далекие стены. Будто удивляясь себе, он сказал:
- Да…
Пока Марины нет, надо начинать.
- Кстати, помнишь Ивана Абрахамса?
- Конечно. Такой одаренный, милый мальчик. Он ведь сейчас один из ведущих? - Он встрепенулся. - Конечно, помню. У него еще было с языками неважно… Знаешь, школьный минимум подняли до двенадцати. А Сережка собирается сам взять еще четыре.
- С ума сошел, - искренне сказал я. - Он что, в лингвисты собрался?
- Ну, он еще не знает, - со скромным достоинством ответил Женька, - Просто у него к языкам способности.
И тут вышла она.
Женька перехватил мой взгляд и стремительно обернулся.
- Маринушка! - Он весь расцвел ей навстречу. - С добрым утром!
- Ба! - сказала она, сладко потягиваясь. - С каких пор у тебя утро?
- С тех пор, как ты проснулась, - ответил он и застенчиво улыбнулся. - Когда ты спишь, всегда темно. Вот.
Она, усмехнувшись, потрепала его по голове - он с готовностью пригнулся, чтобы ей легче было достать, - и заметила меня.
- Добрый вечер, Энди. Вы удивительно удачно приехали. Вы ужинали?
- Я все придумал! - воскликнул Женька. - Хватит тебе надрываться! Мой праздник - мне и работать. - Он ринулся в кухню.
Я опять уже смотрел на пляшущие острия, на черные, изломчатые поленья, истекающие синеватыми огоньками. Видимость огня…
- Что ты будешь, Энди? - раздалось из кухни.
- Баварское пиво! - страшным голосом ответил я.
Женька показался на пороге, дрожа полусогнутыми коленями.
- Националист! - перепуганно пискнул он. - Мама! Мамочка! Националист меня съест!
И порскнул обратно. На кухне зашумело и засвистело, Марина порывисто качнулась на подмогу:
- Ошпарится…
Я улыбнулся, и она, смущенно поджав губы, опустилась в кресло. Мы помолчали, Марина с беспокойством прислушивалась. Потом, чуть принужденно открывая беседу, спросила:
- Жека вам рассказывал, что отчудил наш Неистовый Роланд?
- А кто это? - спросил я.
- Не рассказывал? Нет? Сергей остался на Невольничьем с какой-то девчонкой из их группы. И ведь уже осень. Там плюс пятнадцать только, ночью - заморозки на почве. А они в палатке.
- Вдвоем же, - успокоил я ее.
- Вот именно. Вокруг никого. Кошмар!
- Не думаю, что слишком большой, - сказал я о кошмаре.
- Разумеется! - воскликнула Марина. - Он совсем еще мальчик!
Вошел Женька - озабоченный, внимательно прислушивающийся.
- Я разогреваю остатнее, - сказал он деловито и пристроился на подлокотник кресла, в котором сидела Марина. - Мы будем пировать. Все вместе. По-моему, мы имеем право. Да! - Он опять прыгнул, теперь - к книжному шкафу. - Смотри, Марина, что я тебе принес! - Он протянул ей толстый, яркий журнал.
Она благодарно засмеялась.
- Когда ты успел?
- Провожал всех, смотрю… "Мо-оды"!
С польщенным видом она листала, приговаривая:
- В такой день обо мне вспомнил… Что за муж у меня. Золото, а не муж. Можно подумать, я каждый месяц меняю платья!
- Все равно, должна быть в курсе. - Женька важно надулся. - Такова моя воля.
Из кухни донесся пронзительный свист. Женька вздрогнул и провалился туда. Свист затих, тревожно повеяло горелым.
- Я так и знала, - процедила Марина и поднялась бросив журнал на пол. Но Женька уже выдвигался к нам осторожно неся на вытянутых руках дымящийся сосуд.
- Пригорело немножко, - сказал он виновато. - Ничего, уголь сам съем. Ах, черт, вилки забыл. - Он опять прыгнул в кухню.
- Ну что ты так суетишься? - спросила Марина очень ровным голосом. На шее у нее проступило алое пятно. - Подумай один раз и делай спокойно. Что ты скачешь? Ты не на стадионе ведь уже!
- Марина… - донесся с кухни растерянный голос.
- Слышал новость? - спросил я лениво и сцепил пальцы рук.
Крепче. Чтобы хрустнули.
- А? - раздался незаинтересованный Женькин голос.
- Новость совершенно идиотская. Абрахамс берет твою последнюю тему. Ту, по вакууму. Делать им нечего, по-моему.
Наступил миг тишины. Женька замер на пороге с тремя вилками и тремя ложками в руке - оранжевый от света камина. Где-то далеко за ним призрачно колыхалась во мраке его тень.
- Ну, где обещанное? - Я с аппетитом понюхал дым. - Слюнки текут, хоть руками хватай.
- Откуда знаешь? - Женька медленно подошел. Марина автоматически разбросала массу по тарелкам.
- Иван сказал. - Я начал есть. - Так вот… - Я говорил невнятно, словно о пустяке, и они немного успокоились. - В институте архивы подняли… Жалуется на тебя Иван, неотчетливо, говорит, ты писал. Они, может, за разъяснениями к тебе явятся. Ты, я знаю, человек сердобольный, начнешь их наставлять на путь истинный… так вот отвечай, что ничего не помнишь. Не стоит их подводить к тупику, в который сам когда-то забрался. Забредут в него - ничего не изменится, не забредут - тем лучше.
Марина с испугом смотрела на меня, прижав кулак с пилкой к груди. Женька проговорил:
- Я действительно ничего не помню. Странно, если они-то вспомнят обо мне…
4
Так я не работал ни разу в жизни. Неделя прошла в цифровом угаре, я не спал, глотал стимуляторы. Я должен был хотя бы в принципе понять, как закрепить этот мир, чтобы не висел над ним дамоклов меч соскальзывания к моменту перехода…
Я не смог.
Я принял снотворное и повалился на диван не раздеваясь.
Я проснулся оттого, что почувствовал взгляд. Разодрал глаза. Одурманенная голова кружилась. В тумане плавало, тошнотворно раскачиваясь, Женькино лицо. Животный ужас на миг затопил мой мозг, я задергался на диване, пытаясь встать, но головокружение раз за разом бросало меня обратно.
- Что?! - выдохнул я, едва в состоянии шевелить языком.
Женька поспешно и чуть испуганно тронул меня за плечо:
- Ничего, Энди… елки зеленые, прости. Разбудил.
Я все-таки сумел спустить ноги с дивана и сесть.
Женька, черной полосой рассекший багровый закат, снова поплыл куда-то вверх и вбок. Я сглотнул горечь и спросил снова:
- Что?
- Они приходили.
- Ну и что с того?
- Энди… - Он помедлил и прошептал: - Я боюсь.
- Вот что. - Я поднялся, еще пошатываясь, обошел вокруг него, встал спиной к телеокну. Женька повернулся ко мне и сразу сощурился.
Я не знал, что говорить. Я не психолог. Я друг просто.
- Чего ты боишься?
- Они идут неверным путем, - тихо произнес он.
- Ты соображаешь, что говоришь? - заорал я. - Ты что, знаешь верный путь? Ты же бросил работу потому, что не знал его!
Он долго молчал. Его веки дрожали.
- Я это чувствую, Энди. Чувствую. Ты понимаешь? Откуда-то… С тобой так бывает?
Я молчал.
- Я не бросал физику. Это физика бросила меня. Я дрянь, трава. Могу быть направлен только на одно. Пробовал работать, будто ничего не изменилось, но они всегда были рядом. Скучна стала цифирь. Мне хотелось радовать их все время, помогать все время… я растворялся. Ты слушаешь?
- Да.
- Понимаешь?
- Да, Женя. Да.
- Эти восемнадцать лет меня не было. И уже не будет. Мне хорошо, спокойно, тепло, я их очень люблю. А теперь Абрахамс неправильно это делает. А я не могу помочь, голова пустая. Только чувствую. Я боюсь возненавидеть дом.
Я принялся ходить по комнате. Женька следил за мною, водя головой из стороны в сторону. Ждал. Чего? Я-то что могу? Что все мы можем друг для друга?
- Я расскажу тебе сказку. Жил-был великий ученый. Все его уважали. Но не любили. Он был мертвый человек, беспомощный и высокомерный. Никто не знал почему. Однажды - давно - ученый полюбил женщину. Тогда он был еще живой и очень добрый. Им было хорошо. Ученый думал, что женщина любит его за талант. А женщина думала, он любит ее за верность и заботу. Как обычно, каждый думал, что его любят за то, что он сам в себе любит. На самом деле было наоборот: ученый любил женщину, так как мог гордиться талантом, а женщина любила ученого, так как могла гордиться терпением и заботой. Но когда он работал и даже когда делал открытия, она чувствовала себя ненужной ему. А для ученого она была высокой наградой, которую он завоевывал снова и снова, швыряя к ее ногам очередные тайны. Он думал, они ей нужны. Он жил для нее и поэтому не мог жить с нею под одной крышей. А она хотела постоянно быть с ним. Поэтому она стала думать, что он эгоист. Он решил, что, раз она так думает, это так и есть. Он перестал чувствовать гордость и почувствовал вину. А от вины не любят. Любят только от правоты. Они начали ссориться и поэтому встречаться чаще, надеясь помириться, но только ссорясь сильнее. Женщина несколько раз порывалась сказать, что ждет ребенка и очень хочет его, но не решалась. Поэтому она очень обиделась на ученого. Однажды, едва не плача, она села в свой оптер и улетела - и через десять минут разбилась насмерть. Вероятно, это был сильный приступ дурноты. Из результатов расследования ученый узнал, что через полгода у него родился бы сын.
Он едва не сошел с ума. Наверное, даже немножко сошел. Через некоторое время он сделал великое открытие, которое спасло человечество. Но его самого уже никто не мог спасти.
Много лет прошло, и обо всем узнал его последний приятель - с ним ученый не успел поссориться, потому что приятель много лет работал на одном из спутников Урана. Приятель знался с нечистой силой. Он вызвал джинна, и тот сказал: "Хорошо, начнем сызнова". И все вернул. Земля перескочила на другую мировую линию. Вон, кстати, джинновы расчеты у меня на столе. Женщина в последнюю встречу сказала про ребенка, и с этого момента началось расхождение. Но джинн сказал: "Энергетика процесса такова, что создаваемый мир будет первые годы неустойчив. Достаточно маленького изменения в сторону мира А, как все лопнет, соскользнет обратно в двенадцатое августа мира А, к моменту перескока. И тогда твой ученый проснется у себя дома лысый, великий и одинокий".
Женькино лицо отливало синевой, и под ногтями исступленно вцепившихся в подлокотники пальцев была синева. Стеклянными глазами он смотрел на меня. Сочились минуты.
- Мне можно посмотреть? - надломленным голосом спросил он.
- Можешь взять с собой, - ответил я.
* * *
…Не зажигая света в кабине, я круто вздыбил оптер в ночное ненастное небо. Ветер ударил в борт, машина накренилась, я потянул акселератор до упора. Двигатель взвыл. Оптер, качаясь в ветре, прыгнул вперед, вдавив меня в сиденье. Из тьмы впереди вдруг стало проявляться плоское туманное море огней, страшно далекое, страшно далекое… Мюнхен. Я положил машину на крыло. Куда я летел? Мне хотелось разбиться. Как она.
Из кармана загудел радиофон. Я не отвечал. Загудел опять. Я не отвечал. Загудел опять. Я выхватил его и хотел швырнуть в темную дождливую бездну. Загудел опять. Я дал контакт.
На экранчике появилось незнакомое лицо.
- Доктор Гюнтер. Я рад, что вы не спите. Добрый вечер.
- Добрый вечер.
- Мне хотелось бы побеседовать с вами.
- Я вас слушаю.
- Не уделите ли вы мне два-три часа? В случае вашего согласия я пригласил бы вас к себе.
- А с кем, собственно, имею честь?
- Простите мою бестактность. Николай Чарышев.
Я на секунду зажмурился. Председатель Экологической комиссии ООН… Так.
- Очень рад, - сказал я, открывая глаза.
* * *
…Странное место. Второй раз я ступил на древнюю брусчатку под древними, такими удивительно неевропейскими башнями - и второй раз стиснулось горло от сухого, отрешенного стука под каблуками. И второй раз нестерпимо захотелось стать лучше себя. Колдовское место.
Кутаясь в теплую куртку, Чарышев молча дал мне осмотреться. Потом, смущенно улыбаясь, вынул правую руку из кармана. Мы обменялись рукопожатиями. Он был одного роста со мною, и маленькая, мягкая кисть его была горячей и влажной.
Мы пошли внутрь, и он пытал меня. Спросил, не устал ли я. Не проголодался ли? Быть может, хотя бы кофе? Или душ?
Я не хотел ни кофе, ни душа. Я хотел ясности. Мы пошли в кабинет, Чарышев усадил меня в очень старое кресло. За окном мерцала в ночи зубастая стена.
- Доктор Гюнтер, - проговорил Чарышев. - Вам, несомненно, известна, хотя бы в общих чертах, сложившаяся на планете обстановка.
- В общих чертах известна, - помедлив, сказал я.
- Все производственные мощности законсервированы. Всe! Каждая гайка, каждая пуговица производятся вне планеты и завозятся из Пространства - знаете, сколько это стоит? Но бог с ними, с затратами, - хлеб даже на вес золота не вырастить нигде, кроме Земли, кроме тех жалких лоскутков Земли, которые нам еще остались, которые кормят нас, дают еще кислород! Их сейчас девять, и потеря любого из них покончит с земной цивилизацией. Между тем потеря более чем вероятна - Сахара ползет на юг, Конголезский оазис под угрозой. Вы это понимаете? Есть, конечно, несколько перспективных направлений работы, но у нас может просто не хватить времени.
Он замолчал. Я ждал.
- Абрахамс в тупике.
- Видимо, это не перспективное направление, - сразу сказал я. Будто тяжеленные камни провернул во рту.
Чарышев внимательно посмотрел на меня, в его глазах было какое-то запредельное понимание и запредельная усталость.
- Это самое перспективное направление, - мягко проговорил он. - Я в этом убежден. Но нет времени.
- Вы не специалист.
- Доктор Гюнтер, - проговорил Чарышев, - Соломину проблема по плечу. Мы с вами знаем, что это за талант. Былые обстоятельства вынудили его оставить научную деятельность, но они изменились. Семья его прочна и надежна. Как видите, я в курсе и говорю небезответственно. Помогите нам. Он твердит, что все забыл. Мы предложили ему мнемостимуляторы, но он даже от этого отказался. Он отказывается от всякого сотрудничества. Я не могу понять.
- Это его право.
- Человечество, доктор, - произнес Чарышев.
У меня кружилась голова, я видел Чарышева как бы сквозь залитое водой стекло. С тех пор как Женька разбудил меня, прошло уже девять часов, и я ни на минуту не сомкнул глаз.
Чарышев снял очки, и его глаза стали совсем беззащитными.
- Это выше всего, - медленно проговорил он. - Не просто сумма - я, ты, он… Цивилизация, прошедшая миллион адов от пещер до звезд. Кроме этого, нет ничего, доктор. Ничего.
Я молчал.
Он сидел сгорбившись. Над головой его недвижимо летела гипнотически прямая вереница портретов.
- Что делать - ума не приложу, - тяжело сказал он.
…Глубоко внизу текли назад бескрайние бурые равнины, чуть озаренные тлеющим справа туманно-желтым восходом, кое-где украшенные накрененными остовами догнивающих деревьев и изредка мерцающими провалами затянутых грязной накипью болот.
5
- Ребята знают? - спросил я, садясь.
Женька пожал плечами.
- Сережка давно выключил радио - знает, что мы бы звонили по десять раз на дню. А Вадик не поймет… наверное.
- Жека, - спросила Марина. - Ты действительно ничего не помнишь?
Секунду Женька пытался сдержаться. Я видел, как дергались его острые скулы, выпрыгивая из сети морщин и снова утопая в ней.
- Да!!! - завопил он. - Я все забыл! И уже не вспомню!
Марина съежилась от крика - ей показалось, он обвиняет ее. Мне тоже показалось. Преодолевая головокружение, я подошел к Женьке вплотную, краем сознания понимая, насколько я смешон в этой роли.
- Если ты еще хоть раз повысишь голос… - угрожающе сказал я, не доставая ему даже до плеча.
- Энди, - устало произнесла Марина. - Он не виноват.
- Я подлец, правильно они сказали! Но что я могу поделать! - Он схватился за голову ручищами. - Я не знаю, как делать из вакуума вещество! Не знал и не знаю!
- Спокойнее! - крикнул я.
- Я не могу больше. - Марина встала. - Скоро мы начнем кусаться.
- Включи телевизор, - попросил Женька едва слышно.
- Думаешь, там что-то новое? - пожав плечами, спросила она и коснулась контакта.
На полстены вымахнул перрон магнитолета: опутанные паутиной ярусных дорог глыбы домов вдали, радужное зеркало тротуара, люди у эскалатора. Один - в цветастой рубахе и шортах, с грушей транслятора на поясе - держал микрофон у лица молодого, модно одетого парня.
"…И руководство института, - говорил парень, - тоже выступает не в лучшем свете".
"Не о том вы, - произнесла женщина с маленькой девочкой на руках, подавшись к микрофону. Девочка с любопытством озиралась, размахивая громадным белым бантом, сидящим на затылке. - Вечно у нас так: вместо того, чтобы дело делать, виноватых ищут".
- Я выключу, - сказала Марина.
- Нет, - ответил Женька умоляюще.
"Ну неужели вы не понимаете, что свобода - это всего лишь возможность поступать по совести! - возмутился царственный старик, рубя воздух роскошной тростью. - А дайте возможность поступать бессовестно - будет не свобода, а хаос!"
"Да кто поступает бессовестно? - крикнули сзади. Все обернулись, корреспондент проворно поднял микрофон повыше. - Вы умеете поступать бессовестно? Нет? Так почему думаете, что кто-то другой умеет? Почему кто-то хуже вас?"
"Позвольте мне", - проговорил смуглый, усатый человек, стоявший поодаль от корреспондента.
Тот с готовностью поднес микрофон. Беззвучно подлетел магнитолет, выплеснул толпу.
"Представьтесь", - громко, для всех, попросил корреспондент.
"Хосе Алигьери, инженер завода паутинных конструкций. Здесь в командировке. Понимаете… Оказывается, есть такой парень, который чуть не двадцать лет назад мог решить махом все проблемы. Вакуум-синтез! Товарищи, это же - все! Дешево! Атомарно чисто, без малейших отходов! Только энергию давай, а энергии у нас полно, орбитальные гелиостанции на холостом ходу. И этот парень говорит: не хочу. Да какое он право имеет не хотеть? Гнусно жить, когда знаешь, что так бывает. Оказывается, где-то ходит человек, которому я, ни разу с ним не встречаясь даже, доверял. А он меня предал".
"Но если он действительно не в состоянии был двигаться дальше? - спросил модный парень. - Ведь в сводке сказано, Абрахамс даже не знает, как подступиться…"
Алигьери пожал плечами:
"Может, и так, конечно… Но бросил-то он работу не от того! Из-за каких-то своих душевных переживаний! Вот что омерзительно! Я что думаю? Ведь действительно, не он один физик, правильно. Раз ученые узнали такой путь, все сделают. Так? Но именно Соломина надо заставить участвовать в работе. Чтобы вылечить его от заскока. Ведь, как ни крути, заскок это у него, ведь не врожденный он эгоист, в самом деле! Он жить-то потом не сможет, совесть заест".
- Может, хватит? - опять спросила Марина, и опять Женька ее остановил.