* * *
Едва войдя, я понял, что случилось нечто важное. Марина сидела, безжизненно глядя в сторону Соломина, но не на него. Женька потерянно стоял посреди. Я вошел - они даже не шевельнулись.
- Как удивительно, - произнесла Марина чуть погодя. - А я всегда что-то чувствовала. Будто это уже не тот ты, по которому я тогда сходила с ума целых три года.
Женька оторопело взглянул на нее. Он не этого ждал.
- Значит, и впрямь ненастоящее. Значит, по-настоящему ты нас убил, а это - так, картон…
- Ты рассказал? - вырвалось у меня. Женька беззвучно шевельнул губами: "Да".
Свалил ответственность, подумал я и против воли крикнул:
- Тряпка!
Его хлестнула судорога.
- Да!!! Да!!! Восемнадцать лет тряпка! Вытирайте ноги! Всех предал, всех!
И снова стало тихо. От крика звенело в ушах. Марина резко встала, и Женька метнулся к ней, замер и стал падать, как падает в слабом гравиполе веревка, если ее перерезать сверху. Он медленно сломался в коленях, потом в поясе и приник к ногам жены.
Она положила руки ему на затылок и плотнее прижала к себе, голова ее запрокинулась.
- Все, Марина, - жалко пробормотал он. - Все. Не презирай. Я правда не могу. Уедем, а? Я помогать буду, аппаратуру таскать, водить катер, вести черновики… что скажешь. Возьмем ребят. Они рады будут, я им столько про остров рассказывал!
- Перестань кричать, - сказала Марина.
Он отстранился от нее, снизу заглядывая ей в лицо.
- Поедем! Хватит об этом, все будет хорошо, правда!
- Ну перестань же кричать! - жутко выкрикнула она, прижав кулаки к щекам и даже ногой притопнув, словно в негодовании.
- Да я… я не кричу же… - растерянно пролепетал он.
- Все кончилось, - произнесла она спокойно.
- Марина, какой вы еще ребенок. - Я старательно улыбнулся. - Да ничего не кончилось. Ложитесь спать, включите снотвор. Ненастоящее пройдет, настоящее останется. Просто вы устали.
- Настоящего нет.
- Нет, - вдруг согласился Женька, по-прежнему стоя на коленях. Она вздрогнула.
- Убей нас! - резко сказала Марина. - Убей нас опять!
- Маринушка! Ну чего ты хочешь?
- Чего ты сам-то хочешь? - спросил я.
- Я? Я сам? - Эта постановка его удивила. Он давно разучился хотеть сам. С тех пор, как решил, что его желания унизительны для нее. Он оглянулся на нее, ища взгляд, но она смотрела в сторону. - Мне противно и стыдно… Я не могу ни успокоить ее, ни порадовать, видишь?
- Всегда знала, - брезгливо сказала Марина, - что ты размазня, но настолько…
- Не смейте так говорить! - не выдержал я. - Вы поддерживать его…
- Ах, поддерживать! Что же мне говорить, Гюнтер? Спасибо тебе, любимый, бесценный повелитель мой, нежный, добрый, у тебя не получилось убить наложницу и детей, случайно не получилось, и других попыток ты не делал! - Она отрывисто, сухо рассмеялась. - Так? Ну нет! - Повернулась и почти выбежала в спальню. Стена закрылась.
Несколько минут мы молчали. Грязный дождь сек окно. Женька поднялся с колен.
- Темнеет…
- Ну и денек выдался, - сказал я.
- Осточертели дожди.
- Включи программу.
- Только солнца мне фальшивого не хватало… Там много солнца?
- Еще нет. Демонтировать колпаки начнут только осенью. От обогатителей дикие ветры.
- Ну конечно. - Он понимающе кивнул и прижался лбом к окну. - Еще бы… Тихо-то как.
- Вот и отлично. Хватит криков, надо передохнуть.
- Ко мне больше никто никогда не придет. Видишь, Энди, как все связано. Я всех предал и даже не заметил. А всплыло лишь теперь. Стал не собой - и этим предал и Маришку, и ребят, и Абрахамса. И даже тебя. Прости меня, Энди, пожалуйста.
- Не прощу.
Он пошел ко мне, но на полдороге передумал. Двинулся к спальне, но не сделал и трех шагов. Вынул из кармана радиофон, подержал у лица и спрятал. Пальцы у него дрожали.
- Сядь и успокойся.
Он послушно сел и стал смотреть на меня, как ребенок. Он будто ждал дальнейших распоряжений.
- Не кисни. Все пройдет через несколько дней. Видишь, ты же консультировал Ивана, и ничего не случилось. Со временем этот вариант стабилизируется, а ты постепенно будешь наращивать темп, постепенно вернешься в физику…
- Да плевал я на физику.
А за стеной ждал Чарышев. Чего он ждал?
- Все нормализуется, - упрямо и безнадежно твердил я. - Бессонная ночь, волнение - кто хочешь спятит. А пройдет неделя-другая… у моря, Женя, с Мариной, с ребятами, в тепле!
Он не реагировал.
- Ну что ты молчишь?
- Да вот думаю. Если я сигану, например, с крыши - это ведь все разрушит, да?
Внутри у меня все оборвалось.
- Не знаю, - сказал я. - Никто этого не может знать.
Он задумался, подпер подбородок кулаком. Знакомое мне выражение проступило на его лице - спокойное, пытливое. Женька кончался. Начинался доктор Соломин.
- По-видимому, да, - сказал он рассудительно.
- А если - нет? Если просто самоубийство? - безжалостно спросил я. - Очередное и уже бесповоротное бегство от ответственности?
На миг он размяк, потом снова взял себя в тиски.
- Они-то останутся, а меня это вполне устраивает. Даже лучше. Меня нет, а они есть. Трудно требовать от меня…
- От тебя вообще никто ничего не требует.
Он покачал головой:
- Да, действительно. Я сам требую. Твержу себе: хочу туда, хочу, хочу… А как я могу туда хотеть, когда они здесь. Но такой, как здесь, я никому не нужен. А там их нет.
- Что ты несешь? - немощно закричал я.
Он встал, и у меня снова все оборвалось внутри. Несколько секунд он, хмурясь, размышлял, потом лицо его посветлело.
- Придумал, - сообщил он. - Не стану пачкать улицу. Долбанусь в орнитоптере. - Он даже улыбнулся, доставая радиофон. - Примите заказ. Одноместный орнитоптер, если можно - голубого цвета. Ярко-голубого. - Он покосился на меня и просто сказал вполголоса: - У нее тогда был ярко-голубой… Да, спасибо.
Положил радиофон в карман и аккуратно застегнул молнию. Ободряюще улыбнулся мне:
- Знаешь, Энди, мне сейчас так хорошо…
Я молчал. Он пошел к выходу. Завернул к столу, где с ночи лежала фотография сына. Постоял секунду, потом, не прикоснувшись, решительно двинулся к двери.
Я попытался отлепиться от стенки, на которую опирался спиной все это время. Мне казалось - стенка прыгает.
- Нет-нет, - испугался Женька, - ты меня не провожай, пожалуйста! Сейчас все кончится, потерпи еще четверть часа, я быстренько… Только над облаками поднимусь. Марине не говори, а?
Я все-таки загородил ему выход.
- Ну Энди, ну честное слово, - жалобно сказал он.
Он даже не стал меня бить или хотя бы отталкивать.
Выждал немножко и аккуратно передвинул. И еще руку пожал.
До срока, назначенного Чарышевым, оставалось сорок минут.
Когда я вошел, Марина не обернулась. Она стояла неподвижно, глядя в серое сумеречное небо. Лохматые тучи бежали быстро и низко. Наверное, она смотрела на них.
А я смотрел на нее, зная, что вижу в последний раз. Я очень хотел позвать ее, но это было не нужно. Она так и не обернулась. Не знаю, сколько бы она еще так стояла, не оборачиваясь. Что-то мгновенно сместилось, стало темно, я понял, что лежу под одеялом, почувствовал, как это странно и чудесно, когда не болит голова, - и раздался крик. Я вскочил. Крик нарастал. Я бросился туда, споткнулся во мраке, и вдруг стало тихо - Соломин, длинный, тощий, сутулый, выбросился, как из ада, белеющей тенью. Он налетел на меня и тоже упал.
- Энди… - прохрипел он перехваченным от ужаса голосом. - Энди…
- Ты что это? - спросил я обеспокоенно и удивленно.
Он поднял ко мне узкое, меловое лицо.
- Энди, - бормотал он, успокаиваясь. - Энди. Энди. - Он глубоко вздохнул. - Энди… - обессиленно прошептал он.
- Сон, что ли, страшный? - спросил я.
Он поднялся - бледное привидение тягуче, неспешно вздыбилось из бездны.
- Сон, - сообщило оно. - Такой сон.
- Утром расскажешь. Между прочим, я приехал усталый и спать хочу. Нервы у тебя, однако… Успокоился?
- Да, - процедил он с ненавистью. - А вы эгоист, Гюнтер. Я вам не говорил еще этого? Вы мерзкий, равнодушный эгоист.
- Мне это многие говорили, - утешил я его. - Не ты первый.
- В конце концов, вы перестанете мне "тыкать" или нет?! - фальцетом выкрикнул он. - Фамильярность - самая отвратительная вещь на свете!
* * *
…В окно лилось фальшивое солнце, заливая комнату ослепительным резким светом.
- Должен заметить, коллега, - Соломин набирал на шифраторе код своего завтрака, - что эта пренеприятная ночь прошла для меня все-таки не без пользы.
- Что вы говорите, коллега? - с восхищением и изумлением ответил я.
- Да. Представьте себе. Видимо, повлияло ваше вчерашнее сообщение об ожидавшемся прогибе метрики, которое я так некстати прервал… Я вел себя бестактно, простите. Нужно будет связаться с Мортоном. Мне пришло в голову, что подобные прогибы, будучи созданными искусственно, - а мои работы по вакууму дают надежду, что это возможно, - при достаточной интенсивности могут завершаться заранее рассчитанными разрывами пространства-времени.
- Что же вы ничего мне не заказали, коллега? - спросил я, идя к синтезатору, в то время как Соломин шел мне навстречу с бокалом молока и порцией столовой массы.
- Еще раз простите. Я, очевидно, слишком увлекся своими соображениями. Так вот. Если такая операция станет возможной, родится целая наука. Я назову ее хроновариантистикой. Я сохранил самые приятные воспоминания о поре нашего с вами сотрудничества и буду рад, если вы сочтете для себя возможным возобновить его.
- Полагаю, это пойдет нам обоим на пользу, - согласился я.
- Это же самое и я хотел сказать.
- Помилуйте, коллега, - проговорил я и заказал себе стандартный брикет столовой массы.
* * *
…Морозная дымка обесцвечивала высокое небо, на западе тихо таял закат. Задорно похрустывал снежок под ногами.
Неторопливо, с достоинством шагая, мы спустились по парадной лестнице института. Соломин, бледный, подтянутый, раскрепощенный, сиял горбатой лысиной, словно нимбом, и охотно улыбался корреспондентам, суетившимся вокруг нас.
- Ну вот, - сказал он удовлетворенно. - Мы свое дело сделали. Не так ли, коллега? - Он нагнулся, с удовольствием слепил снежок и, положив на лысину, стал извиваться, стараясь удержать его. Корреспонденты в восторге целились объективами. Снежок соскользнул. Соломин засмеялся. - Прорыв в принципе возможен, мы это доказали и в этом отчитались. Теперь поедем ко мне, запалим каминчик. - Он галантнейшим образом распахнул передо мною дверцу своего ярко-голубого орнитоптера. Сел за пульт. - А завтра пойдем дальше. Не так ли, коллега?
- Полагаю, именно так, коллега, - ответил я.
Соломин, улыбаясь, поднял оптер к заре. Заснеженный городок канул вниз. Соломин шаловливо погрозил ему длинным суставчатым пальцем.
Запел радиофон. Соломин, не размышляя, дал контакт.
Это был шеф лаборатории слабых взаимодействий Клод Пелетье. Он улыбался восторженной улыбкой.
- Поздравляю вас! - воскликнул он. - Дорогие, дорогие мои Эжен и Энди, то, что вы сделали, грандиозно! Мне невероятно жаль, что я не смог присутствовать на вашем замечательном докладе, но я и моя юная супруга прослушали все от первого до последнего слова по телевидению и оба спешим вас поздравить!
В поле экрана появилось счастливое девичье лицо. У меня заломило сердце.
Это была девочка с того стереофото. С Сережкой.
Сейчас она завороженно смотрела на Пелетье, и не было ей дела до экрана. Она вся будто светилась.
Поблагодарив, Соломин выключил радиофон, медленно спрятал, аккуратно застегнул молнию кармана - пальцы его дрожали.
Оптер рушился в ночь. Тонкая, прозрачная пленочка зари скатывалась за жесткий горизонт. Лицо Соломина сделалось непреклонным и острым.
- Энди, - позвал он. - То… тогда… был не сон?
- Что? - удивленно спросил я сквозь колючий ком в горле. - Какой сон? Ты о чем?
Он бросил машину вниз. У меня засосало под ложечкой. Дальние тучи рванулись к нам навстречу, мимолетно лизнули стекла сизой мутью и, лопнув, провалились вверх.
- Они живы!! - закричал Соломин, впившись в пульт и все круче ставя машину на нос. - Они живы там, я знаю!
Под нами, дыбясь, распахивались заснеженные леса.
- Ты разобьешься! - закричал я и сам едва услышал себя.
- Не-е-ет! - донесся до меня исступленный визг. - Двух хватит!..
От перегрузки потемнело в глазах. Завывая, оптер натужно выровнялся.
Из радиана мчалась белая толща. Все летело мимо, мерцая и рябя, сливаясь в длинные черно-белые полосы. Соломин, озверев, оскалясь, корчился над пультом.
- Почему так медленно, Энди? Почему так медленно?!
Что-то мелькнуло возле самого борта, раздался сухой хруст, нас крутнуло, я врезался плечом в стекло. На один миг я заметил позади, в снежной мгле, замершую в падении длинную темную тень, и вот она уже пропала, мы были далеко и летели, летели…
7
Из-за прямых деревьев осторожно выступил олень и уставился на нас. С широких, бархатных его ноздрей срывались облачка пара.
- Тс… - выдохнул Соломин.
Олень чуть наклонил большую голову. Высоко поднимая мослатые ноги над снегом, сделал еще шаг.
Я вспомнил перекошенные остовы деревьев и их длинные тусклые тени, катящиеся по бурой поверхности мертвых болот…
Снегопад затихал.
- Смотри какой… - сказал ошалевший от восторга Соломин.
Он торчал по колено в искристом снегу рядом с висящим оптером, зябко спрятав голову в воротник, и широко распахнутыми детскими глазами смотрел на оленя. А олень смотрел на него.
- Я буду работать, Энди, - тихо проговорил Соломин. - Ты меня знаешь. Я к ним пробьюсь.
Я кивнул.
Он попытался распрямить сутулую спину, смешно растопырил плечи.
- Как думаешь… такой я им нужен?
Олень вдруг прянул назад. За щемяще стройными стволами сосен вспыхнуло облако снежной пыли и потянулось, опадая, вслед слитному рокоту уходящего стада.
---
Антология "Мистификация", Л.: Лениздат, 1990 г.