10
Мы с дядей Васей возвращались из парикмахерской и возле нашего кооперативного дома случайно встретили коменданта.
Бывший красавец улыбнулся нам печальной и чуточку озабоченной улыбкой и, вытащив свою кожаную, похожую на портсигар штучку, протянул нам по визитной карточке.
Мы посмотрели на карточку, думая, что наш старик все еще Дюма-сын или Леонид Андреев. Но на обеих визитных карточках мы прочли, что он уже не Дюма и не Андреев, а всемирно известный изобретатель Эдисон.
Вручив нам карточки, комендант удалился.
Дядя Вася оглянулся и сказал:
– Хорошо, что твоей матери нет поблизости.
– А что?
– Она бы очень расстроилась. Ей не нравится, что этот странный старик хочет быть не самим собой, а тем, у кого громкое имя.
– Но он же не всерьез, а шутя.
– Да, он играет ту роль, которую ему не пришлось играть на сцене. Своими парадоксальными поступками он хочет направить наше внимание на то, что ему кажется значительным.
– А правда, что он философ? – спросил я.
– Несомненно, – ответил дядя Вася.
– Мать и отец смеются, – сказал я. – Они говорят:
"Философ – это ответственный человек с ученой степенью. Он обычно читает лекции или числится в каком-нибудь институте. Философ не станет работать комендантом".
– Почему? Спиноза не имел степени, нигде не числился, не читал лекций, а только шлифовал алмазы, живя на чердаке.
– А он тоже был философ?
– Был. В этом ему не откажешь.
А несколько дней спустя после этого разговора дядя Вася принес толстую, напечатанную на машинке рукопись и сказал мне по секрету, что это философский труд и что написал его наш комендант и дал дяде Васе, чтобы узнать его мнение.
Я не удержался и заглянул в рукопись. Название труда – "Онтология имени" – мне было непонятно. Но дядя Вася охотно мне объяснил.
– Онтология, – сказал он, – это раздел философии, изучающий сущность бытия.
Просматривая рукопись, я пытался вникнуть в ее содержание, но хотя слова были понятны каждое в отдельности, все вместе были очень трудны, и смысл ускользал. Я поня-л только, что старик комендант, он же философ, хотел объяснить мне, дяде Васе и всем читателям, что такое имя. Меня больше всего удивило и озадачило, что комендант потратил столько труда, чтобы объяснить то, что и без всякого объяснения всем ясно и понятно. Каждый знает, что такое имя и почему его дают людям и домашним животным. Но комендант, став философом, притворился, что он не понимает того, что понятно даже детям.
Я задумался, и мне пришла в голову неожиданная и очень тревожная мысль. Не для того ли комендант называл себя то Дюма-сыном, то Леонидом Андреевым, то Эдисоном, чтобы примерить к себе чужое великое имя и посмотреть, в какой степени оно соответствует его сущности.
Комендант напомнил мне одного пенсионера, которого однажды я видел в магазине головных уборов. Пенсионер стоял перед зеркалом и примерял шляпы, береты, шапки и, пристально смотря на свое отражение в зеркале, все никак не мог найти тот головной убор, который бы слился с его лицом и фигурой в одно целое. Этот не вполне красивый старик, наверно, ожидал, что шапка или берет сделают его красавцем.
Очевидно, комендант тоже был глубоко неудовлетворен своим именем и хотел позаимствовать имя у тех, кто жил давно. Может, комендант с чужим и знаменитым именем хотел заимствовать нечто более важное, чем имя, – отражение чужой жизни?
Эта мысль показалась мне интересной, и я поделился ею с дядей Васей.
Дядя Вася внимательно выслушал меня и сказал:
– Да, наш комендант своего рода экспериментатор. Он наполнен парадоксальным юмором и вряд ли похож на того пенсионера, который примерял в магазине головные уборы. Пенсионером руководила совсем другая идея. Он хотел купить убор получше и подешевле. А наш комендант – философ, за дешевизной не гонится.
Я согласился с дядей Васей и стал внимательно изучать философскую работу нашего коменданта. При этом я увлекся, проявил неосторожность, и мама увидела толстую рукопись, напечатанную на машинке. Она сразу догадалась, что этот труд написан комендатом, и стала ворчать:
– Лучше бы он следил за водопроводом или паровым отоплением, чем портить бумагу и воровать у самого себя время.
11
О том, что время было действительно драгоценным, я узнал из философского труда, написанного нашим комендантом. Но в этом труде было одно очень сложное место, из которого становилось ясно, что наш ко-ментант мог управлять течением времени и действительно попал в наш кооперативный дом не то из другого века, не то с другой планеты. Об этом не было сказано прямо, но вывод напрашивался сам, вытекая прямо из текста.
Дядя Вася сказал мне:
– Это, конечно, метафорическое выражение. И не надо понимать его слишком буквально. Философы иногда пытаются объять одной фразой необъятное.
Я пропустил эти слова мимо ушей. Мне очень хотелось, чтобы комендант оказался пришельцем, как это бывает в фантастических романах. Это бы многое объяснило в его поведении, и стал бы понятным и другой факт – как оказался в нашем доме художник Левитан. Возможно, Мишка Авдеев был прав, и оба – комендант и художник – попали к нам из другого времени.
Эта мысль мне очень понравилась. Благодаря ей все стало понятным, ясным и уже не противоречило ни логике, ни здравому смыслу. В список жильцов кооперативного дома, утвержденный и одобренный, каким-то. образом попали два пришельца, которые решили обосноваться в нашем времени. Оба занялись полезным трудом. Один стал писать картины, а также реставрировать старые, а другой взял па себя хлопотливый и неблагодарный труд коменданта. Все стало на свое место, подтверждая старую и всем известную истину, что чудес на свете не бывает. Но хотя чудес не бывает, тот, не очень красивый и не очень старый пенсионер, стоя перед круглым зеркалом в магазине и примеряя головные уборы, все-таки ждал и немножко надеялся, что вот сейчас изменится его лицо и станет красивым, но так, кажется, и не дождался.
Может, и комендант, примеряя к себе знаменитые имена, тоже ждал чуда и надеялся, что он станет Эдисоном или Леонидом Андреевым. Но этого почему-то не случилось. И если не очень красивый пенсионер, примеряя шапки, гляделся в обычное зеркало, наш философ-комендант гляделся в тайну имени, в тайну слова, звучащего названия человека и вещи. Об этом я догадался не сам, а с помощью дяди Васи, когда он мне объяснял трудные и малопонятные места толстой рукописи.
Но пожалуй, пока довольно о нашем коменданте и его философском труде и о пенсионере, который подбирал себе головной убор. С этим пенсионером я встретился вчера в булочной, где покупатели сами берут себе, что любят, а потом расплачиваются с кассиршей. Пенсионер с задумчивым и философским видом изучал булки, хлебцы, батоны и не знал, на чем остановить свой выбор. На его голове была морская фуражка, очень молодившая пенсионера и придававшая ему геройски-молодцеватый вид. Но довольно о пенсионере. Пора вернуться к главному герою моего рассказа – художнику Левитану.
Левитан жил один, семьи у него пока не было, и он сам вынужден был обслуживать себя, а в свободное время писать картины.
Я все-таки уговорил дядю Васю зайти со мной к художнику и высказать свое мнение о его картинах.
Дядя Вася внимательно осмотрел картины, но художнику свое мнение не сказал, а только мне, да и то когда мы вышли от художника и спустились в свой этаж.
– Все бы ничего, – сказал дядя Вася, – но уж очень этот Левитан напоминает того, прежнего.
– Так этот и есть тот, прежний.
– Нет, – возразил дядя Вася, – он только однофамилец, но очень уж подражает тому, не заботясь об оригинальности собственного лица.
– Но ведь картины-то не виноваты, – сказал я, – что он мало заботится о своем лице. Они хорошие.
– Как тебе сказать? И да и нет. В них нет ничего своего, а все чужое, занятое у того замечательного художника, который дружил с Чеховым.
– Я уверен, он и дружил.
– Тогда ему должно быть больше ста лет, а на вид ему не больше сорока.
– Следит за собой. Не пьет, не курит. И потому кажется моложе своих лет.
Дядя Вася внимательно посмотрел на меня и подмигнул.
– Я понимаю, – сказал он, – тебе, как этому нашему философу-коменданту, хочется невозможного. А невозможное случается только в сказках.
Меня очень огорчили слова дяди Васи и его не очень высокое мнение о картинах Левитана, не того, а этого. Как будто тот и этот не могли оказаться одним и тем же лицом.
Но потом я стал склоняться к тому, что, возможно, дядя Вася отчасти прав и этот наш Левитан только повторяет сделанное другими. Но в этом я не видел ничего дурного. Скорее, наоборот. И картины Мишкиного соседа по-прежнему продолжали мне нравиться
12
Во всей школе только мы с Авдеевым знали, что в кооперативном доме поселились два пришельца – один художник, а другой комендант, совмещавший свои обязанности с занятиями философией. Мы с Мишкой часто спорили: откуда эти пришельцы – из прошлого, из будущего или с другой планеты?
– Скорей из прошлого, – настаивал я, – ведь Левитан жил в прошлом.
Но Мишка Авдеев ни за что не хотел этого признать. Его почему-то больше устраивало, чтобы художник явился к нам прямо из будущего, захватив с собой бывшего красавца – коменданта. Мишка упирался и ни за что не хотел уступить. Единственно, с чем он мог согласиться, что Левитан, возможно, прибыл с другой планеты. А мое предположение, что знаменитый художник – посланец прошлого, его даже обижало. Мишке казалось, что это не только противоречит истине, но в какой-то степени снижает Левитана и его спутника-коменданта: ведь в прошлом царили отсталость, мрак, суеверия, существовал царь и другие пережитки.
Проще было спросить самого художника или его собрата – коменданта. Но ни я, ни даже более бойкий и отчаянный Мишка Авдеев не решались задать этот вопрос пришельцам, считая, что это их тайна, которую они, естественно, не хотят выдавать, имея на то свои причины.
Подумав и обсудив с Мишкой сложное и запутанное положение, мы решили наблюдать за художником и комендантом, рассчитывая, что рано или поздно они посвятят нас в свою тайну.
Картины же все еще продолжали нам нравиться.
С каждым днем они нравились нам с Мишкой все больше и больше, и мы долго простаивали перед ними. И когда мы возвращались каждый к себе, все нам казалось другим, более красивым и значительным, чем раньше. Эти картины хотя и не умели говорить, висели молча, но, по-видимому, что-то открывали в мире и в нас самих, помогая нам острее чувствовать и понимать все, что нас окружало.
Когда мы приходили, художник Левитан обычно работал. Работал молча и только изредка бросал два идя три слова. Был он по-прежнему ласков и внимателен. И нам очень хотелось спросить его, каким образом оя попал в наш кооперативный дом, родившись на другой планете или в другом веке, но мы все еще не решались.
А потом знаменитый русский художник простудился, схватив воспаление легких, и его увезли в больницу, что недалеко от реки Карповки.
Мишка Авдеев был почему-то этим очень смущен. Ему казалось, что пришелец из будущего, а тем более с другой планеты, не должен болеть, и особенно воспалением легких. Правда, он точно не знал, какими болезнями болеют пришельцы, но был убежден, что у них Совсем другие болезни, чем у нас. Помню, как мы с Мишкой купили килограмм яблок и два маленьких апельсинчика (на третий не хватило денег) и понесли в больницу свою передачу.
Строгая сестра или нянечка переспросила:
– Какому это еще Левитану?
– Тому самому, – ответили мы, – выдающемуся русскому художнику.
Левитан болел-болел, а потом вдруг поправился.
И снова принялся за работу.
Однажды я прихожу к нему один, без Мишки, а у него уже сидит комендант, такой любезный и снисходительный.
Комендант задал мне вопрос:
– Скажи, мальчик, а ты хотел бы побывать на другой планете?
– Хотел бы, – ответил я. – Разве кто-нибудь откажется?
Потом комендант перевел разговор на другую тему, и я так и не узнал, почему он мне задал такой необычный вопрос. Комендант стал жаловаться Левитану на проводку и плохую изоляцию в доме и на то, что у него много забот и у некоторых жильцов плохой характер. А затем комендант посмотрел на меня и спросил:
– Как ты думаешь, мальчик, у разумных существ с других планет тоже дурной характер?
Я ответил:
– Думаю, что не у всех. У некоторых хороший.
И комендант рассмеялся и сказал:
– Точно.
И сказал таким тоном, словно это ему было хорошо известно.
Потом комендант сказал Левитану:
– Ты бы, Исаак, изобразил этого мальчика. Он своим скромным поведением, вероятно, этого вполне заслуживает.
Левитан покачал головой:
– Я изображаю только березы, реки и облака, а также озера. А мальчик, к сожалению, не облако и не река.
Комендант достал из кармана кожаную штучку, и я подумал, что он сейчас даст мне свою визитную карточку, но он карточку не дал, а штучку положил обратно в карман.
Затем комендант спросил меня:
– Как ты представляешь, мальчик, свое будущее?
– Близкое или далекое?
– И близкое и далекое.
– А как вы представляете свое будущее?
– Далекого будущего, мальчик, у меня нет, – сказал комендант.
– Почему?
– Потому что я старик.
– А как вы представляете близкое будущее?
– Близкое будущее я рисую себе так. Я иду по улице и нахожу кем-то оброненный чертеж. Вместо того чтобы сдать его в стол находок, я присваиваю его и совершаю крупное научное открытие. Ну вот и все, мальчик. Далекого будущего у меня нет. Я старик. И в жизни мне не посчастливилось: я не сделал ни одного великого открытия. И вероятно, никогда уже не сделаю.
Мне стало немножко жалко нашего коменданта, и я сказал:
– Почему? Может, еще совершите.
– Нет, мальчик. Я упустил свое время. У меня было его уйма, так же как у тебя. Но я его упустил. А теперь я старик. И с грустью смотрю на свое прошлое, с которым я поступил так легкомысленно.
Комендант вынул карманные часы, открыл крышку и посмотрел. Затем он любезно раскланялся и ушел. Мы остались вдвоем с художником.
– Вы тоже смотрите с грустью на свое прошлое? – – спросил я художника.
– Нет, мальчик, я никогда не грущу о прошлом. Я думаю только о будущем. И для этого я пишу свои картины.
– Но вы же не будущее изображаете в своих картинах.
– Я изображаю, мальчик, природу. А природа – это нетолько прошлое, это и будущее.
– Чье будущее, ваше?
– Нет, твое, мальчик.
13
Мама пришла с рынка очень чем-то взволнованная и довольная.
– Могу сообщить тебе, – сказала ояа дяде Васе, – приятную новость. Вчера уволили коменданта, и на его месте уже сидит другой.
– А за что уволили?
– За эту ужасную привычку совать всем визитные карточки и выдавать себя за тех, кого уже давным-давно нет.
– Только за это?
– А разве этого мало? От такого человека можно ожидать всего.
Мама не сказала, чего можно ждать от коменданта, а скорей ушла в булочную. А дядя Вася стал выражать беспокойство, что комендант не зашел за своей рукописью и теперь, наверно, переехал, не оставив даже адреса.
Меня стала волновать судьба не столько коменданта, сколько того, другого, который был с ним связан. Может, и Левитана тоже попросят уехать из нашего дома на том основании, что он лишний. Ведь в прошлом веке был уже Левитан, а в нашем должен быть кто-то другой, совсем на того непохожий. Наш же Левитан очень походил на того, который когда-то жил, и на этом основании его могли попросить вернуться в свою эпоху.
Я забежал к Мишке Авдееву и рассказал ему о судьбе коменданта и о своих опасениях, но Мишка сказал, дожевывая морковку:
– Левитан никуда не уедет. Он тут обосновался. И ему у нас нравится.
– Откуда ты знаешь?
– Откуда? А я был у него вчера, как раз когда заходил прощаться комендант. Комендант сказал, что он уже стар и ему пора на покой, что ему надоели вечные жалобы на водопровод и на отопление.
– А что сказал Левитан?
– Ничего. Он как раз работал. Писал новую картину.
– Дядя Вася говорит, что он новые не пишет, а повторяет только старые.
– Ну и что? Мне старые нравятся даже больше, чем новые.
По правде говоря, мне старые тоже нравились больше, чем новые, но я этого не сказал Мишке, боясь прослыть консерватором и невеждой.
Выходя от Мишки, я взглянул на соседнюю дверь – висит ли еще там медная дощечка с фамилией. Все было в порядке. Дощечка висела на том же месте, извещая всех, что в этой квартире живет знаменитый художник. А уж тот или не тот это Левитан, подумал я, пусть решают специалисты. Мне казалось, что это был именно тот.
Комендант все-таки зашел к нам, вернее, не к нам, а к дяде Васе за своей рукописью. Он вежливо поздоровался, трогательно улыбнулся и попросил дядю Васю высказать свое мнение о рукописи.
Дяде Васе, по-видимому, очень не хотелось огорчать коменданта, и он сказал:
– Мое мнение не имеет значения. Я геолог, а тут речь идет о языке.
– А все-таки, – сказал комендант. – Я буду вам очень благодарен. Мне хотелось бы услышать вашу оценку.
Я не слышал, что сказал дядя Вася коменданту, – меня позвала на кухню мама.
А потом комендант ушел, держа свою рукопись под мышкой, и больше я его никогда не видел, словно он вернулся к себе в прошлое.
Когда комендант исчез, я спросил дядю Васю:
– Что же ты сказал коменданту? Как ты оценил его труд?
И тогда дядя Вася возбужденно стал ходить по комнате из угла в угол и рассказывать мне о том, какое сильное впечатление произвела на него рукопись комен-танта.
Что-то случилось с дядей Васей, на щеках его появился румянец, в глазах блеск, а на лице новое, никогда не виданное мною выражение. Он вдруг спросил меня:
– Как тебя зовут?
– Саша. Александр, – ответил я. – Неужели ты мог забыть мое имя?
– Когда я читал эту рукопись, я попытался забыть всё имена на свете, даже свое собственное.
– – Почему?
– Я вместе с автором рукописи попытался взглянуть на мир как бы из того времени, когда на Земле не существовало ни одного имени.
– А разве было такое время? – спросил я.
– Было.
– Когда?
– Всего миллион лет тому назад. Тогда еще на Земле не было людей.
– Людей не было, – сказал я, – а этот комендант был, что ли?
– Нет. Он только вообразил, что он был, для того чтобы создать картину мира, где нет языка.
– Для чего?
– Для того, чтобы понять самому и объяснить другим, что язык внес в мир.
– А что он внес?
Дядя Вася укоризненно посмотрел на меня и покачал головой.
– С помощью языка все было названо и обрело смысл.
Я подумал: комендант совершил великое открытие, но никто об этом открытии еще не знает, кроме дяди Васи и меня. Еще вопрос – признают ли открытие великим и когда? Может, много лет спустя. Мне почему-то стало жалко коменданта. Он, судя по его визитным карточкам, очень хотел быть великим, но пока ему это не удавалось.
А дядя Вася ходил из угла в угол и о чем-то думал. Потом он спросил меня:
– Ты можешь представить себя без имени?