- Проняло, - констатировал мой двойник с ехидной усмешкой. - Крепкий табак, даже волосы шевелятся. А ты ведь, Антон, сам обо всем догадался. Просто держишь в уме: если я продублирую все твои мысли вслух, у тебя к ним будет больше доверия. Так вот, можешь не сомневаться, я - это действительно ты, существующий в другой вероятности. Только это не раздвоение. Нет в языке, на котором мы с тобой говорим, словесных значений тому, что произошло. Но мне почему-то кажется, что я тоже прошел по Пути Прави.
Последняя фраза прозвучала довольно хвастливо.
- Поздравляю! - сказал я со скрытым сарказмом. -
Ну, и как, не трясло?
А про себя подумал: есть собеседник, есть интересная тема. Пусть он трижды галлюцинация, почему бы не пообщаться? Врет, вроде, складно. Вот только насчет Пути Прави имеется встречный вопрос. Дед говорил по-другому: "Добро считает, что день это хорошо, а ночь - плохо. Зло утверждает, что ничего кроме ночи и быть не должно. А правь знает, что за ночью должен приходить день. А если этот круг разрывается, то все в этом мире не так".
- Слово - твердь. Сочетание слов - ступень. Чтобы распахнуть горизонт, нужно сначала встать на нее, - прервал мои думы двойник. - Путь Прави открылся тебе в момент Посвящения. Это ты должен помнить…
Как наяву, я увидел со стороны мрачные своды пещеры, отблески пламени и себя, распростертого на каменном ложе.
- Дети Пеласга! - звучали слова. - Драгоценная чаша Отца и Учителя по-прежнему светит в ночи. Да не прервется нить человеческого разума, не разомкнутся ладони, согревающие ее. Оставим же последнему из Хранителей наше благословение…
- Все было немного не так, - возразил я. - Куда подевались теплые, мягкие шкуры? И вообще… здесь я почти взрослый, а дед говорил совсем по-другому.
- Ничего удивительного, - улыбнулся двойник, - Так было со мной, а я из другой вероятности. Тут важно другое: каждый из тех, чьи факелы горели в пещере, оставил тебе в подарок нечто свое, особенное. То, что знал и умел лучше других. И если с тобой что-то случится, эти знания безвозвратно исчезнут. Вот почему я здесь.
Что ни фраза - то повод задуматься.
- Разве ты не такой же Хранитель, как я? - спросил я с подковыркой и добавил до кучи, чтобы сразу все прояснить. - Какой он, Путь Прави? И много ли на нем вероятностей?
Фантом (или как его там?) сразу поплыл. Бросил окурок в пепельницу и нервно зашагал по каюте.
- Ты задаешь такие вопросы, ответ на которые можно искать всю жизнь.
- Что, слабо? - я сплюнул и сел, свесив ноги с кровати. - Отойди, зашибу!
Он шарахнулся в угол:
- Между прочим, ты первым из нас прошел по Пути Прави. Что, совсем ничего не помнишь?
- Совсем ничего! - я пристроился рядом с ним и тоже закурил сигарету. - Иногда вижу сны, которые сразу же забываются. Просыпаешься утром с ощущением покоя и счастья, но не знаешь, чем эти чувства вызваны.
- Ладно, - сказал двойник - попробую объяснить. Понять - все равно не поймешь, так может, хоть вспомнишь? Представь себе маленькую петлю в бесконечном клубке Мироздания. Там нет ни границ, ни граней. Там нет ни добра, ни зла в человеческом их понимании. Там все существует вне эталонного времени, вне оценок стороннего наблюдателя. Это и есть Путь Прави - акупунктурная точка пересечения двух наших Вселенных, наложенных друг на друга - одна навстречу другой. Отсюда заглянуть в будущее так же просто как вспомнить прошлое. Ведь время - всего лишь скользящая линия перехода из одной такой точки в другую. Петля за петлей: настоящее, прошлое, будущее - такими стежками и вышит Путь Прави. Здесь каждый реальный миг обусловлен жесткими рамками: с одной стороны общим и личным прошлым, перетекающим в память, с другой - интуицией - точно такой же памятью, только о будущем. Но все это в узких пределах одной вероятности, одного эталонного времени, где нельзя ничего изменить. Изменения канут в новую вероятность, а тело времени прирастет новыми клетками. Отсюда библейское "не возжелай зла". Ибо посылом своим, человек создает сгусток черной энергии в новом вероятностном поле. Особенно лихо это получается у тебя.
- Это хорошо или плохо? - я прервал его монолог, потому что запутался, заблудился в мудреных словах.
- Это никуда не годится, - сердито сказал двойник. - Твоя интуиция - это не память о будущем, а черт знает что! Звезды устали тебе помогать. Ты плодишь вероятности как кролик потомство. А все почему? - между нами нарушена межвременная связь, потому что ты все забыл и практически перестал быть Хранителем. Что, скажи мне, мешало тебе вернуться в пещеру и снова пройти обряд посвящения? Не было времени, денег?
По правде сказать, я хотел, но боялся прикоснуться к своему отражению. Все получилось само собой. Я схватил его за руку, чтобы прервать неприятный для меня монолог и опешил. Нет, эта кукла далеко не из воздуха! Рука была настоящей, по-человечески теплой. Но и это еще не все: она была… как будто моей.
Блин, как бы это понятнее объяснить? Одно дело, когда ты сам чешешь в своем затылке, и совершенно другое, если там копошится кто-то другой. Организм не обманешь, он всегда различит чужое прикосновение. А тут… я видел его руку, но почти ничего не чувствовал. Как будто сомкнул собственные ладони.
- Почему ты считаешь, что обратная связь нарушена? - мой голос предательски дрогнул. - Я ведь… тоже читаю твои мысли?
- Ой, ли?! - хмыкнул мой собеседник. - Откуда ж тогда столько ненужных вопросов? В момент раздвоения что-то твое сразу же отразилось во мне. Я, например, никогда не курил, а здесь…
- Особо не зверствуй, это сигареты Орелика, - пояснил я на всякий случай, но он не услышал:
- Обратная связь существует в любом эталонном времени. В любом, кроме твоего. Ты видел меня, видел пещеру, но так и не смог шагнуть на Путь Прави. Дед говорил, что если изменить вероятность…
- Дед?! - изумился я. - Когда ты последний раз видел его?
- Не далее чем вчера.
- Он разве еще жив?
- В моем времени - да. Ведь войны с Германией не было. Так вот, дед говорил, что если изменить вероятность…
- Постой! - я снова схватил его за руку. - Мой дед в твоем времени знает, что я существую?
- Он считает, что ты в одиночку не справишься.
- Это я-то не справлюсь?! - телячий восторг переполнил мое существо. - Я сделаю все, что ты скажешь: брошу пить, помирюсь с женой, найду нашу пещеру и сам проведу обряд Посвящения. Только… только позволь побывать в твоем времени, и хотя бы разок взглянуть на него!
- Хорошо! - согласился он. - Мы обсуждали такую возможность. Только это будет не время, а еще одна вероятность при минимуме действующих лиц. А я здесь пока управлюсь и без тебя…
Глава 18
Тонкий мир не засунешь в систему координат. В нем нет точек отсчета - только духовные уровни. Первый из них - это Чистилище - детский сад для разумных субстанций, созданных по образцу и подобию Рода. Здесь души умерших отрешаются от земного, привыкают к своей космической сути. Ибо… всему свое время, и время всякой вещи под небом.
Что может сдержать освобожденный разум? Сила его божественна, безгранична, но еще не имеет вектора. По сути своей он свободен и далек от земных забот. Чтоб удержать его под контролем, нужен какой-то якорь, привычный ориентир. Вот почему душа, отлетающая от тела, связана с ним оковами страха первые девять дней. Здесь все пропитано страхом. Липкое, противное чувство. Очень трудно подняться над ним и сделать решительный шаг к бездне…
…Падение было недолгим. Почти мгновенным. Как в детстве полеты во сне. Вздрогнул - не успел испугаться - проснулся. Я шел по пустой гравийной дороге. Под ногами ворочался крупный булыжник. Рокада была еще та - колдобины, бугры да заплаты. Она - то петляла, то резко взбиралась на высокий пригорок, то снова срывалась вниз. У входа в крутой поворот над дорогой нависла скала. Позади, за моею спиной, обрывалась крутая, долгая насыпь. Вокруг ни клочка зелени. Лишь изредка - сухие колючие заросли. Осень. И здесь осень. Над головой небо, цвета дорожной пыли. В нем - свинцовые облака - пузатые, беременные дождем.
Свое пребывание здесь я принял как должное. Люди не удивляются снам, даже самым невероятным. Они в них живут и принимают это, как данность. Дед говорил, что каждый из нас, как бы он на работе ни вкалывал, наяву отдыхает. Основная нагрузка на мозг ложится во время сна. А когда говорил? В той или этой жизни? Впрочем, какая разница?
Я огляделся. Местность до боли знакомая. Хожено по этим горам, перехожено! Афганистан. Последний участок трассы перед спуском в долину Пянджа, о котором слагали песни безусые пацаны, у которых потом не слагались взрослые жизни. Поэты сильнее чувствуют фальшь, даже если они не признаны:
Солнце скалит и скалит
Свой единственный зуб.
Перевалы да скалы,
Да дорога внизу.
Будто выстрелы в спину
Рвутся с неба лучи.
А последняя мина
Затаившись, молчит…
Простенький дворовый мотив на четыре аккорда "квадратом". Эту песню пел пьяный безногий минер на перроне Витебского вокзала. Я тогда очень спешил, но к черту послал все дела и дослушал ее до конца. Жизнь, по большому счету, и есть бесконечное ожидание.
Впрочем, уже недолго. Если, конечно, все пойдет так, как когда-то уже было. У поворота меня должна подобрать "БМД" - боевая машина десанта с раненым на броне. У парня контузия, перелом позвоночника, а в нем - очень ценные сведения.
Я усмехнулся, потому что все помнил и мыслил критически:
Должна подобрать, если все пойдет так, как когда-то уже было. А если не так? Ведь это не мое время, а всего лишь это одна из его вероятностей, в которой мне разрешили увидеться с дедом. А там, в настоящем, мое тело заперто в тесной каюте. Кажется, так?
Солнце продралось сквозь плотный кордон туч. Ударило по глазам. В памяти замелькали картинки из каких-то других вероятностей. Информационные смерчи мешали сосредоточиться:
- Нет, - кричало мое подсознание, - это агония. Мина взорвалась у тебя под ногами. Неужели не помнишь?!
Ах, да! - ошалевшая память податливо откликнулась болью и четкой картинкой:
…Ничего не предвещало беды. Я резал ножом веревки на запястьях спасенных заложников и взрыв под ногами не смог просчитать. Просто не было для этого никаких предпосылок. Вспышка, тупой удар по ногам, запах земли, пропитанной кровью и мгновенный рывок на свидание с вечностью. Мое тело валяется в луже крови на пологой горной вершине. Неужели все настолько серьезно?
Я попытался вернуться назад, но не смог. Время как будто сошло с ума…
Видение схлынуло. Сменилось другим. Наконец, в голове прояснилось.
…Жрать хотелось по-прежнему. В карманах штормовки я обнаружил всего лишь один сухарь, - кусочек солдатского, черного хлеба, закаленный в походной духовке.
Нет! - сказал я себе, - так не бывает! Если это действительность, то она не права. Собираясь на караван, я всегда забивал под завязку карманы. Сухарь - второе оружие - незаменимая вещь при восхождениях на вершину. Пока он раскисает во рту, дыхание идет через носоглотку, и не срывается даже при длительных переходах.
…Где-то недалеко сердито заворчал двигатель. Заклубилась дорожная пыль. Наконец-то! Только это была совсем другая машина - бортовой "ЗИС" с решетками на стоячих фарах. Надо же, какой раритет!
- Невозможно дважды войти в одну и ту же реку, - усмехнулся знакомый голос, - даже если это - река времени.
Я не стал поднимать руку. Понял и так, что это за мной. Пришлось молодецки карабкаться в кузов и трясти там пустыми кишками на ухабах и рытвинах - неизбежных последствиях минной войны. Скамеек в кузове не было. Впрочем, мои попутчики до сих пор обходились и так. Три монолитных фигуры в тяжелых плащах из брезента как будто вросли в борт. Их бесстрастные лица скрывались за глубокими капюшонами.
С моим появлением, все настороженно смолкли. А ведь только что говорили! От их напряженных поз исходила ненависть - тяжелая, как походный рюкзак. Я это чуял нутром, потому, что узнал этих людей. Только их занесло в этот осенний день совсем из другого прошлого. Тем временем "ЗИС" опустился в долину. Или куда там его занесло?! Пейзажи за бортом менялись настолько стремительно, что голова шла кругом - не грузовик, а машина времени! Будто бы кто-то нетерпеливый перелистывал слайды, проецируя их на серое афганское небо.
Вот и грустный российский пейзаж: золотое пшеничное поле за околицей деревеньки, невысокий холм у реки да ворота старого кладбища. Один из попутчиков опустил капюшон. Легкий загар, тонкие злые губы, волевой подбородок, еле заметный шрам у виска…
- Выходи, - тихо сказал Стас, - не задерживай, здесь ожидают только тебя.
Я спрыгнул на землю. Не подчинился приказу, нет. Просто понял и осознал: так надо.
Машина ушла. Это было очень некстати. Я не успел попросить прощения у этих ребят. За то, что когда-то хотел их убить, а может быть, даже убил, а может, хотел спасти - да вовремя не успел?
Это было какое-то странное кладбище. Здесь не экономили на земле. Гранитные памятники стояли как часовые в периметрах просторных оградок. Я шел по широкой аллее и удивлялся. На этом погосте православных крестов не было - одни только красные звезды, а под ними таблички со знакомыми именами и фотографиями.
Всех этих людей я когда-то знал, всех успел пережить и всем задолжал: кому жизнь, кому деньги, кому любовь. Кто-то собрал их всех вместе: от деревенских погостов, парадных мемориалов, холодных морских пучин.
- Антошка, ты где? Ау!
Этот голос из детства снова сделал меня мальчуганом. Я вихрем помчался к высокой седовласой фигуре, распахнув руки крестом. Тот же синий пиджак в полоску, штаны с пузырями в коленях, парусиновых сандалии. В уголках пронзительных глаз - сети морщин. Только высокий лоб смотрится непривычно без глубокого шрама над переносицей.
От деда Степана по-прежнему пахло семечками и табаком. Я вдыхал и вдыхал этот забытый запах. На душе стало светло и покойно. Даже совесть, как измаявшаяся от жары цепная собака, с легким ворчанием свернулась в клубок.
- Ну, ну, полно тебе, - дед отстранился и пристально посмотрел на меня. - Все образуется. Хочешь, песню спою? - Ох, и знатная песня!
Пу-па, пу-па, коза моя,
Пу-па, пу-па, буланая,
Пу-па, пу-па, иде была? -
Пу-па, пу-па, на пасеке!
Пу-па, пу-па, чего взяла? -
Пу-па, пу-па, колбасики.
Я хотел засмеяться и крикнуть "еще", но вспомнил, что давно уже взрослый.
- Успокоился? - дед ласково потрепал меня по щеке. - Теперь говори. Только быстро. У нас с тобой мало времени. Нужно еще стереть эту безумную вероятность.
- Почему ты меня при жизни так сильно любил, а после того как наказывал хворостиной, ложился в кровать и плакал? А же знаю, что плакал! - выпалил я, сильней прижимаясь к нему.
В его потеплевших глазах заплескались живые слезы:
- Миром правит любовь. Она существует во всех вероятностях и для всех человеческих ипостасей. Вспоминая кого-то добром, ты влияешь на общее прошлое, и даже - далекое будущее.
- Научи меня, дедушка, снимать душевную боль, - накопившиеся на сердце слова хлынули из меня, как слезы из глаз. - Твой маленький внук очень устал, начинает спиваться, и процесс этот необратим. Я теряю близких людей, а с ними - частичку себя, потому, что еще никогда никому не помог. Дай отдохнуть, разреши мне остаться рядом с тобой!
- Глупости! - дед взъерошил мой седеющий чуб. - Здесь ты уже никому не поможешь. Запомни, Антон: страж неба на нашей земле - совесть людская. Это и есть вечная душевная боль. Ее не унять, пока каждый живущий не скажет себе: придет ли когда-нибудь справедливость для всех? - о том я не ведаю, но здесь и сейчас поступаю по совести. Стожар - это шест, идущий к земле сквозь середину стога. От верной его установки зависит самое главное: устойчивость и равновесие. Помни об этом, глядя на Млечный Путь - осевое созвездие Мироздания…
Дед Степан развернулся на месте и ушел, стуча костылем по плотному гравию…
Я очнулся в своей каюте на втором этаже надстройки. Двойник сидел за столом, и что-то писал. В переполненной пепельнице дымился свежий окурок.
Быстро же пристрастился, напарничек! - Это была самая первая мысль в своем эталонном времени.
- А то! - мгновенно парировал мой дубликат, - я тебя, между прочим, тоже напарничком кличу…
В то же мгновение, все его мысли и действия, все, что происходило на судне за время моей самовольной отлучки, легко и обыденно отпечаталось в моей памяти. Будто бы это я, а не он взял со стола у Орелика ключ "вездеход", отомкнул дверь, покурил у пяти углов и вместе со всеми поплелся в салон, за бланками таможенных деклараций. И сейчас, лежа на койке, я натурально вдыхал дым табака, видел его и своими глазами заполняемую строку и чувствовал в руке авторучку.
- Стоять, - возмутился я, мысленно обращаясь к фигуре, склонившейся над столом, - по-моему, ты пропустил самое интересное: где все это время находилось мое… черт побери!
…Сколько раз я смотрел на свою рожу, выскабливая ее безопасной бритвой, а тут не узнал. Чужими глазами со стороны я выглядел слишком уж… непривычно. Вот щенячий восторг сменился секундной растерянностью, легкий толчок, вспышка… и ничего.
Говорить что-то вслух было больше незачем. Я считывал не только образы и слова - все порывы его души. С каждой секундой общения он становился все более мной, а я - им. Так может, не стоит зря транжирить энергию Космоса? Обо всем можно договориться и существуя в одном теле? Кажется, он (в смысле - мы) это умеет…
- Ты прав, - согласился двойник, - можно. Наверное, интуиция мне говорит то же самое, что и тебе. Это общая память о нашем будущем.
Не сговариваясь, мы делали одно дело. Собирали в пакеты письма, записки, и документы - все, до чего не должны дотянуться чужие враждебные руки, добавляли для тяжести ненужный железный хлам и бросали в иллюминатор.
Когда последний пакет ухнул на дно залива, где-то поблизости затарахтел вертолет. Не по нашу ли душу? Если так, мы управились вовремя.
Потом я достал из под кровати аптечку.
Двойник накладывал жгут, нащупывал вену. Я видел все это глазами, но опять нисколько не чувствовал. Как будто бы это делали пальцы моей руки.
Он выкачал из меня полный стакан крови. В голове закружилось, перед глазами побежали круги. Клубящийся огненный шар снова заполнил все мое существо.
- Льзя ль мне теперь войтить? - пронеслось у меня в голове и одновременно прозвучало над ухом.
Я приподнялся и огляделся. В каюте никого не было.
- Изволь, братец, - сказал я мерцающему пространству, - если, конечно, ты - не опасная разновидность шизофрении.
Рубаха слегка разошлась у меня груди. Под ней я увидел знакомое изображение атакующего в прыжке леопарда. Оно наливалось красками, становилось объемней и четче.
Но чудеса не закончились. Дверь жалобно всхлипнула, распахнулась и задрожала. Наверное, кто-то ногой саданул.
Я вздрогнул, открыл глаза.