Я чуть не поперхнулся от такой информации. Оказывается, "гусары денег не берут"! А старец, сообщив эти сведения, вернулся к прерванному моим вмешательством разговору. Я ещё немного поперемигивался с шалуньей. Потом, решившись, встал из-за стола и, стараясь казаться уверенным, направился к своей пассии. Она подхватила меня под руку на пороге комнаты и, страстно прижимаясь, повела к топчану, громко шепча на ухо:
– Ты такой бесстрашный! Не побоялся сказать Тринезу поперёк! Меня так возбуждает твоё бесстрашие!
– И меня! И меня тоже! Страшно возбуждает бесстрашие! – схватила меня за другую руку ещё одна девица.
– Отстань! – взвилась на неё первая. – Меня бесстрашие возбуждает страшнее!
– Не ссорьтесь, девочки! – начал было рисоваться я. – Моего бесстрашия за глаза хватит на двоих!
– А на троих? На троих хватит? – раздался сзади меня низкий протяжный голос. Я обернулся. За мною стояла ещё одна кокетка. Чтобы увидеть её лицо, мне пришлось поднять голову. Поверх нависающих огромных грудей на меня смотрело нечто волоокое.
– Э-э… право, не знаю… – пролепетал я. – Не уверен…
– Ну так мы прямо сейчас и проверим! – С этими словами великанша опустилась на колени и, накинув на голову подол моей хламиды, смачно лизнула мою щиколотку. Второй раз она лизнула чуть повыше, затем ещё повыше, ещё, и…
– Ы-ы-э-э-от это… это… Такого я… Девочки, все сюда! Бегом! Это надо видеть!
* * *
Я понуро выходил из "комнаты любви", провожаемый кислыми взглядами девиц, открыв ещё одну причину, по которой Посланник добровольно расстался со своим телом. Где-то около часа весь "трудовой коллектив" специального отделения трактира, применяя все мыслимые и немыслимые способы, абсолютно безуспешно пытался активировать моё сокровище. А так как всё происходило практически на виду у всех, то я ожидал, что сейчас со всех сторон посыплются насмешки, каждый посчитает необходимым пустить шпильку в мой адрес. Однако, к счастью для меня, всеобщее внимание привлекало совсем другое. Собеседник Асия разложил перед собой деревянную шкатулку, множество каких-то склянок и убеждал старика плюнуть в одну из них, на что тот категорически не соглашался.
– Дай, я! Есуча, дай мне! Я хочу! – возбуждённо приплясывал рядышком какой-то поддатый мужичок.
– Тебе, дружок, нельзя: ты уже вчера плевал. На каждого эта чудесная шкатулочка только единожды срабатывает.
В конце концов этому самому Есуче удалось убедить моего спутника, и тот плюнул в склянку, где плескалось немного какой-то жидкости. Есуча поболтал содержимое, посмотрел его на свет, почему-то крякнул, опустил сосуд в шкатулку, закрыл её. Потом накрыл ящичек широким куском материи, сделал над ним несколько пассов и, жестом профессионального иллюзиониста сдернув плат, откинул крышку. В шкатулке вместо склянки лежало сочное румяное яблоко, которое и было торжественно вручено Асию.
– Ай да Есуча! Ай да ловкач! – раздалось со всех сторон. – А ну-ка, давай ещё! Ещё!
– С превеликим удовольствием! Кто здесь ещё не пользовался волшебством моей шкатулки? Не хочешь попробовать, молодой человек? – обратился он ко мне.
А почему бы и нет? Запросто! Я от души плюнул в подставленную склянку. И тотчас же жидкость, содержащаяся в ней, зашипела, посинела, над горлышком появился белёсый дымок.
"Ёлы-палы! Да ведь это же тест! – дошло до меня, и где-то в области желудка зашевелился ледяной комок страха. – Этот тип под видом фокусов проверяет всех на наличие в слюне какого-то вещества! И я, похоже, влип! Чёрт его знает, что они тут делают с инфицированными: хорошо ещё, если просто изгоняют из города!"
– О-о… Этот синий цвет говорит о том, что чудо будет особенно удачным! – Есуча говорил весело, но в веселье этом я уловил нарочитость. Его голос чуть заметно дрожал. Дрожали и руки, держащие склянку.
На сей раз шкатулка явила на свет сразу четыре яблока, после чего "чудотворец" объявил, что на сегодня представление окончено. Народ вернулся к трапезе и возлияниям.
– Молодой человек! – торопливо зашептал мне на ухо Есуча. – По твоему виду можно понять, что ты догадался о том, что все эти манипуляции совершаются отнюдь не для потехи. Однако уверяю, бояться тебе совершенно нечего! Да, действительно, таким образом я давно и безрезультатно искал нужного мне человека. И вот наконец нашёл. И умоляю тебя пойти со мной. Это недалеко, всего через дом! У меня к тебе имеется предложение, приняв которое ты не будешь знать нужды до конца своих дней – да продлят их Оба несчётно! – и будешь пользоваться уважением многих почтенных жителей Суродилы. А если ты сомневаешься в моей порядочности, – а это простительно, ты ведь видишь меня впервые – то можешь заручиться у почтенного трактирщика.
Я вопросительно посмотрел на Асия, который всё слышал.
– Что ж, – сказал тот, – не след уклоняться ищущему от путей, ему открывающихся. Заручимся словом трактирщика и отправимся искать неведомое.
– Нет, я схожу один. А вы с нашим другом Красным Лучником подождите моего возвращения, – решил всё-таки подстраховаться я. Есуча понимающе развёл руками.
* * *
Дом, в который меня привел Есуча, полностью соответствовал рекламе одного автомобильчика: внутри больше, чем снаружи. Его наземная часть играла роль прихожей очень больших апартаментов, которые язык не поворачивается назвать подвалом. Спустившись вниз, мы оказались в просторном коридоре с драпированными дорогой пурпурной материей стенами и высокими потолками, богато украшенными лепниной. По обе стороны, как в гостинице, тянулись длинные ряды дверей. Заканчивался коридор ещё одной дверью, огромной и резной, более похожей на церковные врата. Мы прошли вдоль всего коридора, и Есуча распахнул передо мной дверь слева от ворот.
Мы очутились в богато, но без излишеств обставленной комнате: стол, стулья, кровать. Есуча трижды хлопнул в ладоши, и тотчас же в комнату вошли две служанки: одна с большим подносом, уставленным разнокалиберными тарелками, тарелочками и тарелюшечками, а вторая – с маленьким, на котором стояли отливающие золотом кувшин и бокал. Женщины молча поставили всё на стол и удалились. И вот ведь парадокс человеческой натуры: буквально только что с превеликим наслаждением я поглощал куски пережаренного мяса, казавшиеся мне верхом кулинарного искусства, а сейчас жалел об этом, сетуя про себя на недостаток свободного места в моём желудке! Не знаю, как назывались и из чего были приготовлены эти блюда, но все они… если сказать "таяли во рту", значит, ничего не сказать. А вино! Да я такого в жизнях не пробовал! Ни в той, ни в этой!
Есуча ни к чему не прикасался, однако это совершенно не вызывало у меня никаких опасений. Он смотрел на меня так, как мать смотрит на своего нагулявшегося и оголодавшего сорванца.
– На вино не налегай. Тебе предстоит принять важное решение, которое может полностью изменить твою жизнь. Так что голову лучше иметь светлую, – посоветовал он. В это время откуда-то снаружи донеслись звуки флейты, и лицо его приобрело несколько озабоченное выражение.
– Хочу тебя предупредить. Обо всем, что ты сейчас увидишь, ты не должен никому рассказывать, иначе навлечешь на себя гнев весьма влиятельных людей. Я даже не требую с тебя клятвы молчания, ибо в противном случае за твою жизнь никто не даст и потёртого шестака.
Есуча сдвинул драпировку на стене. Между крупными блоками обнаружилась узкая горизонтальная щель, скорее всего, незаметная с другой стороны, через которую удобно просматривалось всё происходящее в зале, находящемся за большими вратами. Там собрались человек тридцать, исключительно мужчины и женщины различных возрастов, ни одного бепо. На каждом красовалась шапочка-маска, скрывающая волосы и верхнюю часть лица. И более из одежды – ничего. Все они в вольных позах сидели на пушистых коврах, расстеленных вокруг странного сооружения, более всего напомнившего мне голубятню, стоявшую у нас в глубине двора: небольшой домик на четырех красивых витых столбиках. К дверям "голубятни" поднималась широкая лестница-трап, покрытая ковровой дорожкой. Откуда-то раздавалась музыка, хотя самих музыкантов видно не было. Мелодия отдалённо напоминала те, что звучат в индийских фильмах. Вот в ней зазвучали торжественные ноты, и среди собравшихся возникло оживление, тотчас сменившееся почтительным молчанием. В зал, с трудом передвигая ноги, вступил очень толстый и оплывший старик в парчовом одеянии. Его появление встретил дружный, с придыханием в конце возглас "о-о-о!", будто бы вырвавшийся из одних уст.
– Лэд Понди-оди-тун, – шёпотом прокомментировал Есуча.
В тишине зала еле уловимо звучала флейта. Старик прошаркал к лестнице, с трудом, держась обеими руками за перила и преодолевая каждую ступеньку с правой ноги, поднялся по ней и скрылся за дверями "голубятни". Тотчас в зал вошла ещё одна обнажённая женщина с большим золотым подносом и, продефилировав по кругу, поставила его между четырьмя столбиками, точно по центру. Из домика послышалось кряхтенье. Все присутствующие хором скопировали его, присовокупив в конце стон вожделения. Ещё несколько звуков, раздавшихся из недр "голубятни" и старательно воспроизведенных участниками этого мероприятия – и у меня исчезли всяческие сомнения: сооружение представляло собой не что иное, как роскошный сортир, а люди вокруг с нетерпением ждали, когда старик опорожнит свой кишечник. И ждать им пришлось довольно долго. Но вот наконец свершилось: из дырки внизу сортира прямо на золотой поднос выпал кусок долгожданного… в общем, именно того, чего все с нетерпением дожидались.
– А-ах! – вырвался всеобщий восхищённый возглас. Всё та же женщина взяла поднос и стала обходить присутствующих. Тот, перед кем она останавливалась, склонялся над подносом и с жадностью вдыхал запах, для пущего эффекта подгоняя к своему лицу воздух ладонями. По-видимому, запах оказывал наркотическое действие, потому что нанюхавшийся приобретал вид человека, готового вот-вот чихнуть и в таком виде, только чуть покачиваясь, на длительное время входил в транс. Вскоре качались уже все. Музыка постепенно приобрела чёткий ритм. Покачивания синхронизировались и продолжались довольно долго. Зрелище уже начинало надоедать, как вдруг первая фаза воздействия этого, мягко говоря, необычного наркотика кончилась, и началась вторая, буйная. У нас бы сказали, началась оргия. Однако оргия как понятие подразумевает пьянство и блуд. Здесь же мужчины не обращали никакого внимания на женщин и наоборот, а всё внимание, всё вожделение было направлено на то, что лежало на подносе. Каждый стремился ухватить кусочек, размазать по своему телу, соскрести с соседа то, что успел намазать тот. Шум, визг, стоны, мелкие потасовки. Впрочем, это продолжалось недолго. Очень резко наступила третья стадия. Дальнейшее напоминало встречу Нового года в дурдоме, в отделении для тихих. Все были грязными и по-идиотски счастливыми. Каждый существовал сам по себе и не обращал ни малейшего внимания на остальных. Кто-то валялся на спине, размахивая в воздухе руками и ногами. Кто-то мелкими прыжочками передвигался по залу, изображая то ли зайчика, то ли тушканчика. Кто-то строил фигуры из своих пальцев, сосредоточенно разглядывая их и, судя по всему, улавливая в этом некий глубокий философский смысл.
– Так будет продолжаться около часа, – сказал Есуча и закрыл щель драпировкой.
– Зачем ты мне это показал? – спросил я. – Хочешь, чтобы я вступил добровольным членом в этот клуб любителей вони?
– Нет и ещё раз нет. Первое "нет", потому что это общество избранных, сюда входят лишь немногие из числа очень уважаемых горожан. А второе "нет", потому что этот запах на тебя не действует, о чем свидетельствует посиневший раствор в склянке. Впрочем, как и на меня. Именно поэтому я – Главный Распорядитель КПЗ.
– Чего-чего распорядитель? – поразился я.
– Ка-Пе-Зе, – повторил он по буквам. – Комнаты Приятственных Запахов Дома Отдохновения. Хочу тебе кое о чем поведать. Все люди делятся на тех, на кого действует запах, коих подавляющее большинство, и остальных, на кого он не действует. Вторых ничтожно мало. Именно они, и только они могут этот запах создавать. К сожалению, лэд Понди-оди-тун очень стар. Он дряхлеет с каждым днём, всё меньше кушает, и соответственно всё реже собираются гости в Доме Отдохновения. Как ни грустно это говорить, но уже недалёк тот день, когда Оба призовут его на Высший Суд, и сердца достойных граждан Суродилы опечалятся. Поэтому я предлагаю тебе подготовиться к занятию этой почётной должности. Приняв моё предложение, ты из безвестного бродяги превратишься в уважаемого господина, получишь титул лэда. Послушай, как гордо звучит: лэд Вольф-оди-тун! До конца своих дней ты не будешь знать ни нужды, ни заботы. Десятки слуг будут стараться предугадать любое твоё желание. А обязанности твои, как понимаешь, будут естественны и необременительны. Ну что скажешь?
– Скажу вот что: мне кажется, что ты что-то недоговариваешь. Один момент твоего повествования вызывает у меня сомнения. Ты сказал, что на тебя запах тоже не действует. Так почему бы тебе самому не стать лэдом Есуча-оди-тун, раз это так распрекрасно?
– Да, ты прав. Кое о чём я пока умолчал. Впрочем, об этом всё равно придётся говорить, так почему бы и не сейчас? Так вот, для того, чтобы содержимое твоей утробы приобрело необходимые, ценимые здесь качества, требуется соблюдение двух условий. Первое – употребление в пищу строго определённого набора продуктов. Впрочем, со здешними поварами это совершенно не угнетает. Тем более что не возбраняется пить любые, в том числе и хмельные, напитки. Гораздо сложнее второе условие: абсолютное воздержание от любовных утех, для чего иссекаются некоторые части организма. А у меня семья: две жены, да третью собираюсь подсватать… Дети, опять же…
– …и поэтому ищешь кого-нибудь, кто за тебя подставит под нож эти самые части своего организма?
– Да. И говорю тебе об этом прямо. Но сам посуди: что взамен можешь получить ты, а что я? У тебя будет совершенно другая жизнь, лишённая страхов и каждодневных забот! А что приобретаю я? У меня всё есть. Я прибавляю только титул лэда, но при этом теряю свою семью. Согласись, обмен неравноценный.
– Надо подумать, – протянул я, умолчав о том, что предлагающиеся к иссекновению части этого тела давно, если не всегда, являлись лишь бесполезным придатком.
– Конечно, думай! Хоть сколько, хоть целый день! Хотя на твоём месте я бы… Но о чём тут говорить – каждому из нас определено Тем или Другим своё место! Эй, Касерен! – На зов вошёл плечистый паренёк, даже под просторной одеждой которого угадывался крутой рельеф мускулатуры. – Видишь этого господина?
Тот окинул взглядом мою фигурку и не удержался от жалостливой гримасы.
– Его зовут господин Вольф. Отныне он твой хозяин. От всех других обязанностей по дому ты освобождаешься.
Паренёк молча кивнул. На его лице отразилась кислая смесь из послушания и жалости к себе: надо же, быть слугой у такого урода!
– Слушайся его и, что самое главное, оберегай. Вскоре он станет новым лэдом-оди-тун нашего Дома, – Есуча говорил об этом как об уже безоговорочно решённом. И надо было видеть, как волшебно преобразилось лицо слуги. Всё! Отныне он меня обожал, был готов носить на руках и перегрызть горло любому, кто косо посмотрит в мою сторону. – Подожди своего нового хозяина в коридоре.
Касерен вышел, сияя от счастья и распирающего его чувства ответственности за доверенную ему миссию.
– Я думаю, мне пора вернуться в трактир.
– Зачем? – насторожился Есуча.
– Хотя бы для того, чтобы мои друзья не волновались. К тому же, если я и соглашусь, в чём пока до конца не уверен, у меня будет одно обязательное условие.
– Какое?
– Асий.
– Твой спутник? Мудрый старик. Признаться, я хотел поговорить с ним попозже и пригласить его на должность Хранителя Манускриптов Дома, ибо ныне библиотека до невозможности запущена и более похожа на склад, нежели на сокровищницу мудрости.
– Без меня бы он не согласился.
– Как и ты без него. Это радует. Ну что ж, ступай. И молю Обоих в надежде как можно быстрее вновь увидеть здесь и тебя, и его. Касерен проводит тебя.
Суродила, ночь с 8 на 9 сатината 8855 года
Первое, что я увидел, перешагнув порог трактира, – желчное самодовольное лицо Тринеза, которое с левой стороны венчала огромная лиловая шишка.
– Вот он, хватай его! – завопил доносчик, и моё плечо будто зажали в тиски. Я оглянулся. Оказалось, что в этот раз Тринез пришёл не один, а привёл с собой стражника и ещё четырёх человек. Эти четверо, как-то зло прищуриваясь, вглядывались в моё лицо. Особенно злым показался мне один из них, лысина которого представляла собой огромный рубец, как будто в недавнем прошлом на нём вспыхнули и в момент сгорели все волосы. Из всей компании только держащий меня стражник оставался непробиваемо-спокойным. Глядя на него снизу вверх, я, несмотря на дрожь в коленях и холодок под ложечкой, почувствовал невольное восхищение. Это было что-то! Боевая машина десанта в образе человека! От него прямо-таки веяло непреодолимой мощью и смертью. Касерен, отважно бросившийся меня защищать, куклой отлетел к стене, получив короткий удар левой рукой, и остался лежать без движения, а равнодушное выражение на бородатом лице стражника не изменилось ни на миг.
– Ну что, узнаёшь обидчика? – спросил Тринез лысого.
– Как не узнать, узнал! Такого урода трудно забыть!
– Он, точно он, – закивали головами трое остальных. – Ни с кем эту образину спутать невозможно.
– Ну что, крысобакин сын, попался? – зашипел лысый мне в лицо и, похлопав себя по уродливой плеши, спросил. – Где же те роскошные кудри, которые должны были вырасти после применения твоего бальзама?! Смотри, гадёныш, что стало с моей головой! И за это я заплатил целый катим! Но я с тобой ещё не до конца рассчитался. Вот тебе!
С этими словами он плюнул мне в лицо: ещё один привет от слишком уж часто поминаемого мною Посланника. А лысый продолжал:
– Но окончательно рассчитавшимся с тобою я буду считать себя только тогда, когда собственными глазами увижу, как тебе на медленном огне отжарят левую ногу, как это положено за незаконное врачевание.
– А кроме незаконного врачевания этот мошенник обвиняется в принадлежности к привольным! И я сам, и трактирщик слышали, как он это собственноустно признал! – провозгласил Тринез.
Бледный трактирщик стоял за своей стойкой ни жив, ни мертв, опустив глаза. Понятно, что он подтвердит что угодно: куда ему деваться!
– Веди его в узилище, – приказал Тринез стражнику. – И вот этого прихвати! – указал он на Асия.
– Его-то за что? – возмутился я.
– А для проверки слуха! – съехидничал доносчик.
Всю дорогу до тюрьмы стражник прошагал молча, не обращая внимания на наши с Асием трепыхания. Казалось, он просто не замечает, что в каждой руке у него дёргается по человеку. Нам оставалось только семенить рядом: ощущение такое, словно случайно зацепился за паровоз. Наше незавидное положение усугублял ещё и гнусный Тринез, вприпрыжку бегущий следом и по очереди пинающий то меня, то Асия. В промежутках между грязными ругательствами в наш адрес он самодовольно бормотал: